В водовороте - Алексей Писемский

– Ну да, оправдывайся Грибоедовым! – произнесла Анна Юрьевна и больше не в состоянии была шутить: предложение барона заметно ее встревожило; лицо Анны Юрьевны, как бы против воли ее, приняло недовольное выражение, так что барон, заметив это, немножко даже струхнул, чтоб она не передумала своего решения.

– Но, может быть, вам жаль переменить ваше графство на баронство? – спросил он ее как бы несколько шутя.

– Э, стану я об этом жалеть! – проговорила Анна Юрьевна почти презрительным тоном. – Жаль мне моей свободы и независимости! – присовокупила она с легкой досадой.

– Вы нисколько и не утратите ее! – возразил барон.

– Увидим! – отвечала, вздохнув, Анна Юрьевна и вскоре ушла наверх в свой будуар, где продолжала быть задумчивою и как бы соображающей что-то такое.

Барон, напротив, оставшись один, предался самым приятным соображениям: Анна Юрьевна, конечно, передаст ему при жизни довольно порядочную долю своего состояния; таким образом жизнь его устроится никак не хуже того, если бы он служил все это время и, положим, дослужился бы даже, что почти невероятно, до министров; но что же из этого? Чтобы долго удержаться на этом щекотливом и ответственном посту, надобно было иметь или особенно сильные связи, или какие-нибудь необыкновенные, гениальные способности; но у барона, как и сам он сознавал, не было ни того, ни другого; а потому он очень хорошо понимал, что в конце концов очутится членом государственного совета, то есть станет получать весьма ограниченное содержание. Без сомнения, в этом случае больше бы удовлетворилось его самолюбие и он бы больше стяжал в жизни почестей. «Но если здраво рассмотреть, что такое в сущности все эти мундиры шитые, кресты, ленты и даже чины?.. Одна только мишура и громкие слова!» – философствовал барон. Кроме того, идя по служебному пути, он не скопил бы тридцати тысчонок, которые теперь покоились у него в кармане и которые он, продолжая управлять именьем Анны Юрьевны, надеялся еще увеличить; не было бы впереди этого огромного наследства, которое она обещалась завещать ему. Конечно, как женщина, Анна Юрьевна была не совсем привлекательна. «Но нельзя же, чтобы в жене соединились все достоинства!» – утешал себя и в этом случае барон.

Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, – словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.

Вскоре приехали князь и Елена. Анна Юрьевна только перед самым их появлением успела кончить свой туалет и вышла из своей уборной. Вслед за князем приехал и Жуквич.

– Здравствуйте, здравствуйте! – говорила Анна, Юрьевна, пожимая всем им руки. – Пойдем, однако, князь, со мной на минуту, – мне нужно переговорить с тобой два – три слова! – присовокупила она и, взяв князя под руку, увела его в свой будуар.

Барон догадался, что разговор между ними будет происходить о предстоящей свадьбе, а потому тихими шагами тоже пошел за ними. Комнаты в доме Анны Юрьевны были расположены таким образом: прямо из залы большая гостиная, где остались вдвоем Жуквич и Елена; затем малая гостиная, куда войдя, барон остановился и стал прислушиваться к начавшемуся в будуаре разговору между князем и Анной Юрьевной.

– Ты знаешь, – начала она, как только они уселись, – я замуж выхожу.

– Вы?.. Но за кого же?.. – спросил князь удивленным голосом.

– Конечно, за барона! – отвечала Анна Юрьевна.

– Зачем вам это понадобилось? – продолжал князь.

– Он пристал; он этого требует!

– А, вот что! – произнес князь, почесав у себя за ухом.

– Говорит, что его положение в обществе неприлично. И точно что, – сам согласись, – оно не совсем ловкое.

– Он это положение, я думаю, прежде бы должен был предвидеть, – заметил князь.

– Да, но оно сделалось теперь ему невыносимым.

Князь сомнительно усмехнулся.

– Я хотела тебя спросить об одном, – присовокупила Анна Юрьевна, – не зол ли он очень? Может быть, он скрывает от меня это… Tu le connais de longue date; c'est ton ami.[145]

При этом вопросе Анны Юрьевны барон весь превратился в слух.

– Нет, не зол! – отвечал князь протяжно.

– А что же он? – спросила Анна Юрьевна, поняв, что князь тут кое-чего не договаривает.

– По-моему, во-первых, он пуст, а потом подловат немного, – извините, что я так выражаюсь! – заключил князь.

– Ничего! – отвечала Анна Юрьевна.

Барон невольно даже отшатнулся от драпировки, к которой приложил свое ухо.

– Это еще ничего! – продолжала Анна Юрьевна. – Но я боюсь, чтобы он капризничать, командовать надо мной не стал очень.

– Вы сами ему не поддавайтесь, – возразил ей князь.

– Я не поддамся, конечно… Я помню, как и тот мой муж вздумал было на меня кричать, что я долго одеваюсь на бал, я взяла да банкой с духами и пустила ему в лицо; но все же неприятно иметь в доме бури, особенно на старости лет…

– Но отчего барон так вдруг вздумал требовать вашей руки?.. От ревности, что ли? – спросил князь, слегка усмехаясь.

– C'est possible!.. Je n'en sais rien![146] – отвечала, усмехнувшись, Анна Юрьевна. – И требует еще, чтоб я, выйдя за него, отдала ему часть моего состояния.

– Состояния, однако, требует?.. Не дурак, значит, он.

– Какой дурак!.. Он очень умный и расчетливый человек, но это бог с ним! Я ему дам; а главное, скажи, как по нашим законам: могу я всегда отделаться от него?

– Почему же не можете?.. Можете!

– Par consequent tu m'eneourage![147] – заключила Анна Юрьевна.

Князь некоторое время подумал.

– Ничего особенного не имею сказать против того! – проговорил он, наконец.

Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль. Ему пришло в голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с глазу на глаз, чего князь вовсе не желал.

– Итак, все? – сказал он, вставая.

– Все! – отвечала Анна Юрьевна.

Барон в эту минуту юркнул, но не в большую гостиную, а через маленькую дверь во внутренние комнаты. Несмотря на причиненную ему досаду тем, что тут говорилось про него, он, однако, был доволен, что подслушал этот разговор, из которого узнал о себе мнение князя, а также отчасти и мнение Анны Юрьевны, соображаясь с которым, он решился вперед действовать с нею.

Князь недаром беспокоился: у Елены с Жуквичем, в самом деле, происходил весьма интимный разговор. Как только остались они вдвоем в гостиной, Елена сейчас же обратилась к Жуквичу.

– Вы, однако, не дочитали мне письма, которое вчера получили.

– Я ж его привез сюда! – отвечал Жуквич и, вынув из кармана письмо, подал его Елене.

Елена принялась читать письмо, а Жуквич стал ходить взад и вперед по комнате, с целью, кажется, наблюдать, чтобы не вошел кто нечаянно.

Елена, дочитав письмо, изменилась даже вся в лице.

– Это ужасно! – произнесла она.

Жуквич молча принял от нее письмо и положил его снова в карман: грусть и почти скорбь отражались в глазах его.

– Надобно как можно скорее пособить им, – сказала Елена стремительно.

– А чем?.. – возразил ей печальным голосом Жуквич. – У меня ж ничего нет! Все взято и отнято правительством!

– У меня тоже решительно ничего нет, – подхватила Елена, смотря себе на гуттаперчевые браслеты и готовая, кажется, их продать. – Но вот чего я не понимаю, – продолжала она, – каким образом было им эмигрировать, не взяв и не захватив с собой ничего!

– Одним нечего было захватить, – ответил с грустною улыбкой Жуквич, – другие ж не успели.

– В таком случае я лучше бы осталась дома и никуда не пошла.

– Да, но человеку жить желается, – его ж инстинкт влечет к тому; остаться значило – наверное быть повешену.

– Потом еще, – допытывалась Елена, – они жили до сих пор!.. Этому уже лет пять прошло, как они эмигрировали; но отчего они вдруг все разорились?

– О, тому причина большая есть!.. – подхватил Жуквич. – До последнего времени правительство французское много поддерживало… в Англии тоже целые общества помогали, в Германии даже…

– А теперь, что же, они прекратили эту помощь?

Жуквич грустно склонил при этом свою голову.

– Теперь прекратили!.. Прусско-австрийская война[148] как будто ж всему миру перевернула голову наизнанку; забыли ж всякий долг, всякую обязанность к другим людям; всем стало до себя только!..

– Ужасно! – повторила еще раз Елена. – Нельзя ли в Москве составить подписку в пользу их?.. Я почти уверена, что многие подпишутся.

– В Москве ж… подписку в пользу польских эмигрантов?.. Что вы, панна Жиглинская! – почти воскликнул Жуквич.

Елена сама поняла всю несбыточность своего предположения.