Русь изначальная - Валентин Иванов

Еще три десятка шагов. Нет, легионеры перешли невидимую границу, установленную тактикой. Удара дротиками не будет.

Легионеры ставили ногу, как один. Степа щитов наваливалась на толпу, уплотняя и невольно выравнивая мятежников. Строй наваливался на строй.

Робкие успели ускользнуть. Смелые или те, кто не понимал, чем кончится напор легиона, приготовились к сопротивлению. Легаты и центурионы кричали сзади шеренг: «Разойдись, разойдись!» – как всегда, когда разгоняли толпу.

Круглый щит Красильщика уперся в длинный выпуклый щит легионера. Чувствуя, как силен натиск, Красильщик чуть отступил и, найдя нужное равновесие, остановил легионера.

Легионер жал левым плечом, опираясь на правую ногу и перенося вес тела на щит. Все щиты строя, соприкасаясь краями, составляли одно целое. Когда-то Красильщик учился и учил других. Дави, тесни, жми, но умей не терять равновесия. Пока едина стена из твердого дерева, окованного железом, с тобой ничего не случится, легионер, никогда! Дави, но умей видеть, чувствовать товарищей справа и слева. Не увлекайся! Не отставай!

Теперь Красильщик глядел в упор в глаза легионера, блиставшие недобрым между верхом щита и низким краем каски. Брови легионера лоснились от пота, и Красильщику хотелось сказать: «Товарищ, брат, ты ведь такой же, как я…»

Ему казалось – легионер слабеет. Но если вдавить его назад, правый сосед легионера просунет короткий клинок меча в щель и проколет Красильщику левый бок. И этот переступит через труп и восстановит стену.

«А попробовать сразу податься назад, – думал Красильщик, – если легионер плохо обучен, он может упасть ничком и в строе образуется брешь. Но, увы – не мог не признать он, – ее сразу затянут щитом из второго ряда. А пока стена щитов едина, меч ждет, ему нечего делать.

Когда фланги и тыл легиона закрыты, он непобедим. Легионы Кая Юлия Цезаря раздавили германцев Ариовиста вблизи Бельфора в нынешней Франции. Дави и дави, как один человек. Физически более сильный и даже более храбрый, но не обученный воин вынужден сделать шаг назад, второй. Потом он поворачивается, чтобы не упасть, и битва превращается в бойню. Бой пехоты давно достиг высшего уровня, и его тактика не изменялась столетиями.

Дикий рев ворвался в уши Красильщика. Отдавшись целиком борьбе, он перестал было слышать толпу. По обе стороны от себя Красильщик снова увидел руки, груди, спины, которые мешали легиону продвигаться. Стена щитов покачивалась на месте. В спину Красильщика надавили. Ему показалось, что крупная собака проползла между ног. Почему-то легионер запрокинулся, падая навзничь.

Закрыв сердце щитом, Красильщик, чтобы защитить правый бок, ударил мечом палача вперед и от себя, оттягивая клинок, как учили.

Сзади на толпу нажимали новые толпы. Давка сделалась нестерпимой. Чтобы спастись, не быть раздавленными, передние ряды мятежников должны сломать строй легиона. В тылу охлоса тоже действовала сила, подобно поршню гигантского насоса. Упавшие ловили легионеров за ноги. Наверху образовался гребень, как при встрече двух течений. Многие, выжатые давлением, оказались на плечах товарищей. Теряя равновесие, такие старались достать легионеров сверху.

В городе, плотном, как сыр, беспокойном, как муравейник, а порой и как осиное гнездо, одиннадцатый легион много раз рассеивал уличные толпы. И всегда одним и тем же способом. Почти всегда византийцы разбегались перед щитами. Было известно, что легионеры проходили, оставляя за собой мертвых и умирающих, которые будто падали с неба. Но легион не бил зря.

Лучше хлестать по душе толпы, чем по ее телу, это вернее, дешевле и не создает традиционной злобы и мести. Так говорил базилевс Анастасий, более скупой на статеры, чем на слова.

Мало кто уцелел из участников столкновения легиона с охлосом на улице Медных Ворот. Редкие ускользнувшие от смерти во время мятежа и от еще более истребительных преследований после него молчали, чтобы не выдать себя. Ничьи слова не были записаны. Палатий же попросту обвинил легион в измене.

На самом деле одиннадцатый оказался жертвой собственной тактики и проявленной им умеренности.

Мятеж сломал легион голыми руками. Так мягкая волна дробит стены портов.

Столкновение с ипаспистами Велизария было и страшным и отвратительным. Телохранители знаменитого полководца превосходно владели мечами и копьями. Сариссы[18] с широкими наконечниками наносили удары в живот и грудь, и копейщик вырывал обоюдоострое железо из раны с такой поспешностью, точно ему особо платили за каждый удар. Меченосцы секли прямыми клинками и персидскими акинаками, изогнутыми и утяжеленными на конце, чтобы усилить размах.

– Цельте в лицо, в лицо! – кричали мятежники из тех, кто имел опыт.

Кричал и Красильщик. Сейчас ему было где поиграть палаческим мечом. Раздробив копье, он достал голову ипасписта:

– Съешь, красавчик!

Битва рассыпалась на сотни схваток, разбрелась по переулкам, по дворам. Из окон, с крыш мятежники кидали в ипаспистов все сколько-нибудь тяжелое, ипасписты поджигали дома.

Облака дыма порой закрывали сражающихся, и противники корчились от кашля, протирая слезящиеся глаза. Ветер гнал пламя пожаров с ужасающей скоростью, но никому не было дела до огня. Головни, казалось, падали с неба. Занялся госпиталь святого Самсония. Вопли больных, которые не могли бежать, казались голосами грешников в аду. Дым валил из бань Зевксиппа, громадного здания, где было две тысячи мест для мытья.

Ветру было все равно кого жечь – мятежный город или владения базилевса. Огонь перебросился за Медные Ворота. Как дьявол, северо-восточный рылся в пожарищах, раздувал угли, метался головнями, ощипывал пламя загоревшихся крыш и забрасывал пылающие перья на кровли, в открытые двери, ломал окна, не забывая оживить и самый малый, готовый угаснуть уголек.

Ураган прыгал по городу, выгнув спину в дыму, как кот величиной с гору, и шипел мириадами змей.

Беспорядок был таков, что Велизарий упустил из рук своих ипаспистов. Полководцу казалось, будто он уже потерял многих. Беспощадно избиваемые мятежники не убывали в числе, не удавалось опрокинуть толпы охлоса. Велизарий не видел спин.

Пожары опасно сузили улицы, а полководец легкомысленно обещал Божественному потушить мятеж, как свечу, первым дыханием железа. Неутомимый Велизарий ощущал пугающее утомление. Наверное, от дыма и жара. Ему казалось, он болен. Испугавшись, что пожары отрежут его от Палатия, Велизарий приказал своим отходить.

Охлос пытался преследовать ипаспистов. В домах заживо сгорали люди. Рушились раскаленные развалины. Смердело паленым мясом.

Переулки сужались в тропинки, дворы превращались в ловушки. Обмотав головы плащами, ипасписты через пожарища прорывались обратно к Палатию.

Раскалялись латы. Стянувшись от жара, кожа сапог ранила ноги. Медные Ворота рухнули. Пламя растекалось, огненной завесой разделяя охлос и базилевса.

Трупы валялись, как рыбы, выброшенные из сетей нерадивых ловцов. Огонь чернил лица, руки. Тлела одежда. В ранах закипала кровь. Мятежник, который хотел поискать на телах оружие и добычу, вынужден был спасаться, гонимый нестерпимым жаром.

Второй Рим принимал обычный вид города, взятого штурмом. Как Антиохия, как Дары на Евфрате, как Пальмира, Иерусалим, как Рим италийский и Карфаген вандальский, как Сиракузы, Александрия…

Этот коротенький перечень, который должен бы включить все города берегов Теплых морей, обязан объяснить привычки и солдат империи и ее подданных.

6

Ветер гнал огонь вдоль и поперек полуострова, по кварталам Дагистея, Девтера и от дворца Ливса до площади Константина. Пожары уничтожали город к югу от улицы Месы, древней улицы, более древней, чем сам город.

От огня мрамор серел, желтел и осыпался проказой извести. Пожар дотла разрушал каменный город. Во власти пламени над камнем не было ничего неестественного.

Кроме сравнительно редких зданий из тесаного камня со сводчатыми перекрытиями, стены обычно собирали из рваных обломков, пустоты заливали смесью извести или глины с песком. Чтобы такая стена не расплывалась еще при ее сооружении, в кладку заделывали бревна, доски, связанные откосами из жердей. Между этажами бережливо укладывали рядок-другой дорогого кирпича, только чтобы выровнять стену и опереть концы балок. Прилепляли украшения, выступы, карнизы, барельефы, оставляли ниши. Плоскости затирали, выдавливали швы в подражание виду тесаного камня, красили мелом или цветными землями.

Стены более богатых зданий облицовывались тонкими плитками, эта рубашка приклеивалась известью.

Массивнейшие портики, могучие колоннады казались вечными, как скалы. На самом деле это были дощатые и бревенчатые остовы, украшенные штукатуркой и лепкой из легкого алебастра.