Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

— Это ты! — как хриплое эхо крикнул он, шатнулся и продолжил: — В чёрный день... спляши над бездною, я знаю: ты вперёд себя приходишь на семь раз. Котёл кровавый закипает! О... разрушен монастырь! Горит вода! Ждёшь... и они... войска мышей и крыс, бо сказано: «Тьму крыс я зрю и с ними вместе мышей тож полчища, в сём месте сошедшихся на брег морской...» Солдаты... спят... Лица в заржавленных шлемах, мужицкие бороды, оскаленные зубы, закушенные губы... О Фландрия! Фландрия...

Палец толстяка, весь грязный, в цыпках, с обгрызенным ногтем дёргался не в такт словам и временами будто бы грозил — то травнику, то Золтану, то им обоим, то каминному огню. Старик в углу, похожий на большую полинялую ворону, встрепенулся от этих криков, вскинулся и заморгал воспалёнными веками. Золтан и Жуга переглянулись. Золтан сделал попытку встать, но травник жестом удержал его, поднялся сам, неторопливо отодвинул стул и, стараясь не делать резких движений, шагнул к толстяку. Мягко тронул его за руку, несильно надавил, заставил опустить. Взгляд Смитте снова стал пустым. Жуга провёл ему ладонью по вискам, шепнул два слова — Золтан не сумел услышать, что это были за слова, но Смитте сразу успокоился. Бессмысленный поток его речей прервался на полуслове. Он сжал голову руками и замер, будто вслушивался сам в себя. Травник развернул его и, мягко подталкивая, отвёл обратно за стол у камина, где и усадил на лавку. Смитте отпустил виски, машинально потянул к себе полупустую кружку, сгрёб её в ладони и стал пить, проливая пиво на рубашку. Кружка вскоре опустела, а он всё как будто пил и пил, двигая небритым кадыком, и это было так нелепо и так страшно, что при взгляде на него мурашки шевелили кожу на спине. Каким-то нутром Золтан почувствовал, что это не было обычным опьянением, и в глазах его медленно проступало понимание.

Это вообще не было опьянением.

Смитте был безумен.

— Так значит, это он...

Травник вернулся к столу. Сложил руки пред собою, повернул их ладонями вверх и долго так на них смотрел. Вздохнул.

— Золтан, — сказал он, не поднимая глаз, — поверь, мне очень жаль.

— Что ты... Что с ним?

— Я не знаю. Если бы мог, я бы помог, но я правда не знаю.

Смитте опустил свою кружку со стуком, от которого вздрогнули оба, посмотрел направо, налево, свесил свою маленькую голову на грудь и снова задремал. Часы на башне пробили одиннадцать. Трактирщик выглянул на шум из кухни, вышел, подобрал пустую кружку и, с неодобрением качая головой, унёс её за стойку.

— Что он говорил? — спросил Золтан.

— Ничего.

— Но — монастырь... Какой монастырь? Какая горящая вода?

— Понятия не имею, — признался травник.

— Напоминает бредни Олле. Ты не находишь?

— Олле? — пробормотал Жуга, глядя в никуда перед собой. — Олле... — Он вздохнул и потряс головой.

— Как же давно всё это было. Нора, Тил... Рик... Странно, что ты ещё это помнишь.

— Такое забудешь, как же! — Золтан с видимым усилием взял себя в руки и вернулся к прежней теме.

— Однако ладно. Так что там с рунами? Что они тебе предсказали?

Травник поднял взгляд.

— Ученика.

От обычных вечерних размышлений брата Себастьяна отвлёк стук в дверь. Стук был тихий, вежливый и вместе с тем весьма настойчивый. Священник встал, шагнул было к двери, но уже на втором шаге вспомнил, что не задвинул засов, и остановился посредине комнаты.

— Кто там? — спросил он, и добавил: — Входите: не заперто.

Дверь скрипнула и на пороге нарисовался кабатчик — полноватый лысоватый тип лет сорока с перевязанной щекой. Глазки его беспокойно бегали.

Пламя свечи, стоявшей на столе, заколыхалось.

— А, это вы, сын мой, — кивнул монах. — Вы что-то хотели?

— Это... Покорнейше прошу меня простить, святой отец, — ответил тот и выгнулся в поклоне, — а только вы мне сами велели зайти...

— Я? — брат Себастьян приподнял бровь. — Признаться, не припомню. А в чём дело?

— Это... Там человек сидит внизу.

— Человек?

— Ага, — кабатчик закивал. — Тот, о котором вы просили сообщить, ежели он объявится. Так вот он, стало быть, объявился... Объявился, стало быть. Ага.

И он умолк.

Монах перевёл свой взгляд на дверь. Скулы его напряглись.

— Мальчишка? — спросил он, не поворачивая головы.

— Что? — вскинулся хозяин «Синей Сойки». — А, нет. Тот, другой. Который рыжий.

— Вы уверены?

— Он, точно говорю вам: он. Лис, стало быть. Кабы просто так, а то ведь вы его портрет же мне показывали. Да и я вроде как видал его раньше — где-то с год тому назад. Я же сразу же сказал вам давеча, что вроде как его припоминаю...

Брат Себастьян уже не слушал, поглощённый какими-то своими мыслями. Бросил взгляд на кровать: время было позднее, Томас уже успел заснуть, но теперь он пробудился, приподнялся на локте и вслушивался в их разговор.

Кабатчик облизал сухие губы.

— Так что прикажете делать-то, а, ваше преподобие?

Брат Себастьян помедлил.

— Ничего, — сказал он наконец. — Ничего не надо делать, любезнейший. Ступайте вниз, к себе за стойку. И не подавайте вида, будто что-то произошло. Да, и ещё... — он вынул из кошелька на поясе испанский дукат, помедлил, сунул его обратно, достал заместо этого полновесный флорин и протянул его трактирщику:

— Вот, примите это в знак благодарности, а также — как плату за жильё. Святая Церковь не забудет помощь, которую вы ей оказали.

— Э-ээ... плату за жильё? — насторожился тот. — Вы собираетесь съехать, святой отец?

— Да, — кивнул священник, — мы съезжаем. Только попрошу вас никому о том не говорить.

Глаза кабатчика блеснули. Он с коротким поклоном «принял» монету, поднёс её к глазам, но куснуть постеснялся, бросил на монаха испуганный взгляд, зажал плату в кулаке и попятился к выходу.

— Благодарим покорно... Покорно благодарим... Если потребуется... Это... Завсегда, значит...

— Ступайте, сын мой.

В голосе священника мягко спружинил металл, и дверь за корчмарём торопливо закрылась. В наступившей тишине можно было расслышать, как в коридоре клацнула на зубах несчастная монета.

— Вы думаете, это п-п... правда он? — нарушил молчание Томас.

— Всё может быть, сын мой, всё может быть, — рассеянно отозвался священник. Несмотря на явное возбуждение, он выглядел спокойным и сосредоточенным. — Всё может быть.

Томас сел и свесил ноги на пол. Наклонился и нашарил под кроватью свои башмаки.

— Что мы будем делать?

— Мы? — обернулся на вопрос священник. — Думаю, что ничего.

— Н-ничего? — опешил парнишка и замер с башмаком в руке. — Но как же так...