Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Есть будем? — вошла в комнату распаренная Людмила.

— Нет, святым духом сыт, — уставился я на нее. — Конечно хочу.

— Сегодня мать голубцы приготовила.

— Понятно. У самой руки в одном месте.

— Я предупреждала, что ничего не умею.

— Так учись, не все же время на материнской шее сидеть. Слава Богу, постирать надумала.

— Да, стираю сама, а кормит пока она.

Я подумал, что если нагрянет какое несчастье, то Людмила просто растеряется. Двое детей, ничего не умеет. За квартиру из своей пенсии и из того, что удается заработать от перепродажи на улицах жвачек с игрушками, платит мать, продукты приносит тоже она. А старухе за семьдесят лет. Пособия на ребятишек не хватит и на хлеб. Квартира, эта коммунальная дыра, записана на мать. Запросто могут вломиться тупорылые руководители обувной фабрики и выселить, как перед этим отказали в получении по очереди двухкомнатной квартиры в новом девятиэтажном доме в районе РИИЖТа, затребовав за нее восемь миллионов рублей. Восемь миллионов! Откуда такие деньги у нищих вечных пролетариев, проработавших на этой самой фабрике по сорок лет за семьдесят рублей в месяц. Тихий ужас.

— С работы по акциям никаких выплат? — спросил я. — Кажется, у тебя их около десятка.

— Несколько тысяч рублей. Антону на завтраки в школу не хватило. Продают фабрику, с итальянцами, что-ли, договорились. Три цеха всего задействованы, остальных обувщиков потихоньку увольняют.

— Может, итальяшки наведут порядок, дивиденды по акциям прибавят.

— Жди. Слух прошел, что они молодых будут набирать.

Досадливо качнув головой, я подвинул кулончик к Людмиле. Заметил любопытство в ее глазах. Просто любопытство, больше ничего.

— Кстати, у меня что-то лобок чешется. Не помажешь чем? Не дай Бог какую заразу подхватил, долбаный базар, кого только не носит. Помнишь, как одно время руки чесались?

— Не будешь туда лазить. Или переспал с кем?

— Ни одной женщины. Даже когда бухал, пришли одни захребетники, все тебе знакомые.

— Ладно, достираю — посмотрю. Сейчас принесу поесть.

Елена Петровна готовила вкусно. Людмила не уступала ей, но лишь тогда, когда находило настроение. Это счастье приваливало весьма редко. Отодвинув тарелки в центр стола, я взялся за Данилку. Пацан с удовольствием потягал меня за нос, за волосы, не забыв капитально обоссать. Главное, в тот момент, когда звонкой струи меньше всего ждешь. Поменяв пеленку, я сунул ему в рот соску и положил в кровать. Мальчик уже засыпал. Затем снял рубашку и брюки, аккуратно развесил на гвоздях, вбитых в стену возле входной двери вместо вешалки. Часовая стрелка на будильнике перевалила за цифру двенадцати. Вскоре пришла Людмила. Толкнув меня, задремавшего, в плечо, предложила:

— Давай посмотрю, что там у тебя чешется.

Покорно сняв трусы, я привалился спиной к стене. Как-то попытался сам выяснить, что там такое. но кроме красных пятнышек с черными точечками посередине ничего не разглядел. Зрение медленно, но верно слабело. Уж и очки на плюс два не помогали.

— Что там? — лениво спросил я.

— Мандавошки. вот что, — внимательно рассматривая под ногтем, спокойно ответила она. — Много.

Я чуть было не подпрыгнул на кровати. Вот это новость. Откуда! Как я помнил еще со времен армии, насекомые появляются на третий день после контакта с грязной женщиной. Тогда, правда, половина нашего отделения заразилась в примитивном душе, возведенном посреди казахстанской степи. Перед этим в нем лихо надраивался единственной на весь «пупок»- пункт наведения баллистических ракет стратегического назначения — мочалкой молоденький офицеришка из Капустина Яра, крохотного городка с двух — пятиэтажными домиками, со ставкой главнокомандующего секретным полигоном. Мы считали за счастье попасть в городок пусть даже на гауптвахту, потому что по улицам там ходили женщины, работал приличный кинотеатр, а прилавки магазинов ломились от продовольствия и бутылок со спиртным. В ту пору за самогоном мы мотались аж на мощных тягачах, «Вихрях» и «Буранах», предназначенных для транспортировки ракет, за добрую сотню километров на казахские кошары. Более опытные ребята выложили про живучих насекомых все, что успели усвоить до призыва в армию. Тогда мы, до сдирания кожи, выводили их соляркой, которой на «пупке» было завались. Беззлобно ругались, подначивали друг друга. Единственное приключение в бескрайней степи. Сейчас настроение у меня резко упало. Вспомнились звонки бывших любовников Людмилы. Один из них, пьяный в умат, часа два кряду не снимал с кнопки руки. Второго при мне выгнала она сама. Правда, тогда мы расстались, как показалось, навсегда. Третий алкаш жил буквально этажом выше. Все это я знал, знал и то, что Людмила любила только меня, и когда после загулов я приходил вновь, никого к себе не подпускал. Я понимал, что она, ни разу не выходившая замуж, стремится создать семью. Она просто заламывала руки от безысходности положения, в которое попала. Старший брат и младшая сестра жили семьями, а ей, вот, не повезло. Но винить в первую очередь надо было саму себя. Лень — матушка за редким исключением счастья никому еще не приносила.

— Ты что, обалдела?

Я понимал, что последний раз переспал с посторонней женщиной месяца два назад. Слабый зуд на лобке, правда, донимал и раньше, но вряд ли бы я выдержал засилье жестоких насекомых столько времени. Давно бы заставили обратить на себя внимание. Значит, Людмилу сумел уговорить один из бывших любовников, например, сосед этажом выше. Квартиры рядом.

— Посмотри сам. Копошатся.

Она поднесла палец к моему носу. С моим зрением разглядеть что-то не представлялось возможным. Я отвернулся.

— Что будем делать?

— Не знаю… Выводить.

— Может, у тебя и мазь, эта, как ее… найдется?

— Есть, но старая. Засохла, — Людмила покусала нижнюю губу. — У меня самой давно зачесалось, я подумала, что это от матери. Она, когда отец еще был жив, часто бегала к нему. А у него от долгого лежания завелись вши. Я протерла ручки на дверях в комнаты, в туалет, намазалась мазью. Не помогло.

— Что ты гонишь, — вскипел я. — Ты знаешь, что они появляются только при половом контакте?

— Не знаю. Я подумала — от матери. Она за все цапается руками.

— У тебя завелся любовник?

— У меня никого не было, нет, и не будет, кроме тебя. Я люблю тебя.

Я устало облокотился о край кровати. Надо же, как говорится, на родной жене подхватил. Если бы насекомые дали о себе знать через три дня, пусть через полмесяца после постели со случайными подругами, то винить пришлось бы себя. Но зуд возник, когда прошло больше месяца. После кошмарной пьянки, когда умерла жена соседа, я ни с кем не переспал. Или их занес кто-то из собутыльников? Они отрубались и на моих простынях с подушками. Или отомстил ее умиравший во время нашего полового сношения отец. Кажется, он не слишком радовался моему появлению в их доме. Как и мать. Странная семья.

— Что нам теперь делать? — снова задал я вопрос.

— Не знаю, — Людмила встала, подошла к детской кроватке. — Для меня это не главное. Если не веришь, можешь уходить. Удержать я тебя не смогу.

— Но что для тебя главное! Что!

— Я уже сказала, насекомых нетрудно вывести. Сложнее будет потом, когда я останусь одна…

Хотелось грохнуть кулаком по столу, разметать с него банки, склянки, ложки, вилки ко всем чертям. Эх, мать твою так, никакой реакции, ни оправданий, ни слез. Ни даже обвинений, наиболее выгодных в подобных ситуациях. Застыла над кроваткой как сосна над рекой. То ли своим отражением любуется, то ли самой рекой. Я вновь откинулся на подушки, не в силах больше ни доказывать свою правоту, ни, тем более, искать истину.

— Ну что же, неси мазь и станок. Будем бриться, натираться… твою дивизию.

Людмила быстро заскользила по комнате. Через час я уже спал, отвернувшись к стене. Но перед сном продрал ее словно наждаком торчащим колом членом, не боясь заново подцепить насекомых. Она этому только обрадовалась…

И вновь базар, погоня за «окорочками Буша». В среде ваучеристов все оставалось по прежнему, если не считать участившихся нападений со стороны шакалов да активизации кидал. Рослые заезжие грузины накололи Сникерса сразу на триста долларов. Мелочь по общим меркам, но неприятная. Если учесть, что он в последнее время вместе с Очкариком и другими парнями с базара взялся за перегонку из Бреста в Ростов автомобилей, то вообще не стоило бы заводить разговора. На границе Белоруссии с Польшей неплохой «жигуленок» или другая марка легковушки стоили на тысячу — две долларов дешевле, нежели в родных пенатах. Обычно ребята собирались в своеобразную колонну и рассекали воздух на прямых как стрела шоссе до ста сорока километров в час, невзирая на время суток, изредка сменяя друг друга во главе кавалькады. Все они крепко погорели с билетами Мавроди. Самая малая сумма влета составляла примерно четыре — пять миллионов рублей. Теперь же старались нагнать потерянное таким вот своеобразным образом. Голь на выдумки горазда, кто, конечно, не сосет по медвежьи лапу или не жует последний член без соли. После долгого перерыва вышел на рынок Семен Михайлович, у которого шакалы навели шмон прямо в квартире. Работал осторожно, на малых суммах. Сник старик, потомок изгнанных турками из Крыма армян. Приземлился.