Всем спокойной ночи - Дженнифер Вайнер

Его я тоже отложила на потом.

Я смотрела на океан и думала об отце Китти. Умер он или еще жив? Следил ли он за этими событиями? И был ли он только отцом внебрачной дочери, или вина его была гораздо серьезнее?

Февраль перешел в март.

— Я бы хотела остаться, — сказала моя мама, — но я подписала контракт.

Я кивнула.

— Все нормально. Ты находилась со мной, — я проглотила комок в горле, — когда была мне нужна.

— Я всегда буду с тобой. — Она отвела мне волосы со лба и поцеловала. — Помни это, Кейт.

Бриз с океана становился все теплее, пахло солью. По выходным Джейни или Бен присматривали за детьми, а я бродила по пляжу, чувствуя прохладный песок, проходила через концентрические круги водорослей, кучи плавника, а иногда и разлагающуюся рыбу.

Иногда я видела котиков, резвящихся в пятидесяти футах от берега или нежащихся на солнышке на камнях при низком приливе. Камни меня успокаивали. Каждый день, когда прилив отходил от берега, они появлялись вновь, как делали это каждое лето, как они делали это столетиями до того, когда я впервые увидела этот пляж. И будут дальше делать это после того, как все мы уйдем.

Перед Днем поминовения я сунула руку под переднее сиденье минивэна, чтобы достать ожерелье Софи из конфет, и обнаружила там корректуру «Хорошей матери», которую дала мне Лора Линн Бэйд. Я пролистала пустые страницы в начале, сообщавшие, что здесь будет посвящение, и прочитала:

Катерина Кавано

Предисловие

Давным-давно жила на белом свете прекрасная принцесса с длинными темными волосами и розовыми губками. И отправилась она в заколдованное царство, и вернулась она с младенцем — маленькой девочкой.

Когда принцесса умерла, а маленькая девочка выросла, она отправилась по следам своей матери, пытаясь понять, какой та была, кого любила и что сталось с ними со всеми.

Есть женщины, которые растут с хорошими мамами, и женщины, которым приходится терпеть мам равнодушных. И есть женщины, вынужденные выживать с родителями, отравляющими их жизнь, с отсутствующими матерями, с матерями, бросающими своих детей, являющимися таковыми чисто биологически.

Женщина, вырастившая меня, моя тетя Бонни, попадает в первую категорию. Она была такой любящей и доброй мамой, какую хотел бы каждый ребенок.

Моя настоящая мать — моя биологическая мать, женщина, родившая меня в больнице в Хианессе в 1969 году и переехавшая шесть месяцев спустя обратно в Нью-Йорк без меня, — была тайной; гламурный вид, красавица, волшебница. Первые годы своей жизни я провела, стараясь очаровать ее, ожидая, что она вернется ко мне, точно так же, как я выяснила гораздо позже, она сама ждала, что к ней вернется мужчина, от которого она забеременела.

— Мамочка! — Софи тянула руку, желая получить свое ожерелье.

Я сунула книгу в сумку и протянула ожерелье Софи. Вечером я вернулась к книге.

Напротив меня в ресторане в центре города сидит человек, который может быть моим отцом. Он в прекрасно сшитом черном, или сером, или синем костюме. Его седые волосы гладко зачесаны назад; или же его кудрявые волосы цвета соли с перцем уже просвечивают на макушке, но все еще слишком длинные сзади; или же их просто нет, и его лысая голова напоминает яйцо.

У него тупые кончики пальцев, ногти коротко острижены и покрыты бесцветным лаком. Когда я выкладываю фотографию своей матери на стол, покрытый льняной скатертью, он бросает на нее мимолетный взгляд, прежде чем использовать эти кончики пальцев для того, чтобы отодвинуть ее.

«Никогда в жизни ее не видел».

Дюжина лет, дюжина мужчин. Интернет помогает — несколько ударов по клавишам, и я могу загрузить биографии с корпоративных сайтов или из журнальных очерков. Выяснить, где мой очередной вариант, этот теневой папочка вырос, где проводил лето, учился, женился, скольких детей он признает своими.

Я сижу за столом в библиотеке нашего маленького городка. Просматриваю рулоны микропленки, перелистываю пожелтевшие вырезки из газет, ламинированные программки, черно-белые фотографии. И я снова возвращаюсь в город, чтобы сидеть в ресторанах, где чашка кофе стоит шесть долларов, и задавать единственный вопрос, имеющий значение. Мой? Спрашиваю я себя, глядя на него, и начинаю произносить те же слова, которые говорила уже столько раз: «Ты мой отец? И что ты знаешь о том, как умерла моя мать?»

Это был первый день, когда температура поднялась до двадцати четырех градусов.

Я надела на детей купальные костюмы и намазала их бледные тельца солнцезащитным кремом. Джейни снова приехала в гости. Мы вместе собирали ведерки и лопатки, полотенца и складные стулья, и еще зонтик, раскрашенный во все цвета радуги, чтобы воткнуть его в песок. Потом спустились по ступенькам к морю. Мальчики сразу бросились в мелкие волны, лизавшие песок. Софи упиралась, сжимая мою руку.

— Пойдем, милая, — уговаривала я.

Она трясла головой, но не сопротивлялась, когда я подхватила ее на руки. Я зашла по щиколотку, вода показалась мне очень холодной, но я заставила себя идти дальше, а потом ринулась вперед, и вот вода уже запенилась вокруг коленей… бедер…

— Раз, два, три! — Я наклонилась вперед так, что пальчики ног Софи мазнули по верхушке волны.

Она завертелась у меня на руках, хихикая, когда я легонько подбросила ее вверх. Завизжала от смеха, но вскоре успокоилась и позволила мне отнести ее обратно на берег строить замок из песка вместе с братьями.

Я расслабленно погрузилась в воду по плечи, глубоко вдохнула и окунулась с головой. Когда я смахнула соленую воду с глаз и посмотрела на берег, дети и Джейни аплодировали мне. Я помахала им, легла на спину и стала качаться в бледно-зеленой океанской воде, глядя на небо. Возвращайся ко мне домой, сказал Бен. Возвращайся ко мне, сказал Эван. Я закрыла глаза, стараясь услышать свой ответ. Волосы колыхались в воде. Тело поднималось и опускалось. Волны накатывались на берег и отступали, и совсем ничего не говорили.

В День поминовения зазвонил телефон.

— Включай телевизор, — сказала Джейни.

— Какой канал?

— Без разницы.

Я включила телевизор, и передо мной открылся знакомый вид — Белый дом на верху изумрудно-зеленой лужайки под сверкающим голубым летним небом. Трибуна была установлена в Розовом саду, и за ней стоял президент.

— Сейчас мы начинаем прямое включение речи президента, — сообщил ведущий программы новостей.

Президент вцепился в трибуну. Я видела, как он сглотнул и начал говорить.

— После долгих раздумий я решил не выставлять свою кандидатуру на второй срок президентства от моей партии. Мое решение обусловлено желанием сделать то, что правильно не только для моей страны, но и для… — Он снова сглотнул. — Но и для моей семьи. Я причинил им боль — моей жене, моим детям, всем тем, кто был со мной в мои самые трудные дни и все-таки любил меня.

Он посмотрел на свои заметки и сжал зубы.

— Я прошу средства массовой информации и общественность уважать наше право на частную жизнь в эти трудные времена. Бог в помощь, и, Боже, храни Америку.

Через секунду зазвучал голос ведущего, а камера задержалась на лице президента. Я обратила внимание на высокие скулы, ямочку на подбородке, голубые глаза, сверкнувшие, когда он склонился к трибуне. Глаза, как сказал бы поэт, синие, как фиалки или васильки.

— Что ж, — быстро заговорил ведущий, явно сбитый с толку, — Питер, я не совсем уверен, как это следует понимать. Может быть, появилась какая-то информация о состоянии его здоровья?

— Хотел бы он, чтобы так и было, — усмехнулась Джейни. — Вчера вечером полиция вышла на дилера.

— Дилера президента?

— Нет. Президент Стюарт тогда уже был конгрессменом. У него хватило ума не покупать наркотики самому. Его младший брат делал это за него — ну ты знаешь, тот самый, который последние десять лет не вылезал из реабилитационных центров. Тридцать лет назад. Неразведенный синтетический героин на двести долларов. И прости-прощай, неудобная женщина и незаконный ребенок.

Я тупо уставилась на пустую трибуну, а в глазах мелькала записка, которую я нашла в ящике туалетного столика Китти: «Стюарт, 1968».

— Мамочка! — Софи дергала меня за руку.

— Я должна идти, — сказала я Джейни.

— Продолжай следить за развитием! Экстренные сообщения. Мне нужно идти делать укладку. Только что звонили с Си-эн-эн.

Я распрощалась с ней, положила трубку и выключила звук в телевизоре.

В моей голове эхом звучал голос Бонни. Она сказала, что подбирается к концу этой истории… К ней присоединился голос Джоэла Эша. Писательство давало Китти доступ, заявил он. Она могла брать интервью у сенаторов. Даже у президента.

— Пошли, — сказала я.

Я подхватила дочь на руки и начала напевать ей в ухо: