Любовь и доблесть - Петр Катериничев

– Бывал здесь?

– У соседей.

– Давно?

– Лет восемь как.

– Война у них. Как тогда началась, так и... Вялотекущая, как шизофрения.

– Где-то иначе? – бросил Данилов.

– В Союзе тоже?

– Союза нет давно.

– Не для меня. Вернее, не для нас. – Посмотрел на Данилова испытующе, спросил:

– "Следопыт кабаньих троп"? Данилов пожал плечами.

– А ныне – вольный старатель?

– Как все.

– А ты – веселый. – Пилот расплылся в улыбке, ноздри его затрепетали, уловив специфический аромат зернового спирта. – Ну, за волю, раз вольный!

Выпили. Николай разломил буханку пополам, закрыл глаза, вдохнул...

Разрезал на неровные куски, на свой положил килечку, снова понюхал, блаженно зажмурился и только потом начал закусывать – медленно, неторопливо.

– Давно из Союза?

– Да вот только что.

– Из Москвы?

– Да.

– И как там?

– Зима.

– Морозная?

– Слякотная.

Николай вздохнул мечтательно:

– Тоже хорошо. А у меня еще полтора года контракт. – Обвел руками салон:

– Видишь, на какой колымаге порхаем?

– Вещь антикварная.

– Не то слово. Был у нас родной «Ан», так пропал. То ли сбили где, то ли что. Мы покумекали, разыскали в ангаре эту груду металлолома, подлатали кое-как. Зато движок – новехонький! С пылу с жару! – Пилот похлопал по обшивке.

– Вот лошадка и получилась. Ничего, тянет. – Повернулся к штурману:

– Ну че, ас? Двинули, что ли?

– Ну, – ответил тот.

– Леха у нас немногословный, – пояснил пилот Данилову. – Зато надежный.

Могила.

Самолетик разогнался, оторвался от летного поля прыжком, с лихим креном пошел на набор высоты.

– Рисуется батя... – хмыкнул радист Гена и занял место на откидном стульчике у двери. Рядом на турели покоился пулемет Калашникова в рабочем состоянии; латунные гильзы из заправленной ленты блестели матово.

– Неспокойно?

– Пошаливают, – неопределенно ответил Гена. – Тут недалече аэродром подскока, мы договорились скинуть пару ящиков. Ты не против?

– С чего?

– Вообще-то это беспосадочный рейс.

– Буду нем, как медуза.

– Уж не подведи, земляк, – с затаенной угрозой процедил Гена, добавил мягче, сделав в пространстве движение пальцами, словно перебирал купюры:

– Жить всем надо.

Данилов только пожал плечами.

Самолет набрал высоту, пошел ровно, урча моторами и поскрипывая всеми переборками, словно престарелый троллейбус. «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, прощальный...» – плавно заклубилось в дремотном мозгу. Данилов сосредоточился, мотнул, не просыпаясь, головой и, когда услышал задушевное:

«...под крылом самолета о чем-то поет...» – : умиротворенно вздохнул и уснул окончательно.

Проснулся оттого, что машина заходила на посадку. Под колесами зашуршало неровное покрытие; Данилов выглянул в иллюминатор: какие-то люди бежали к самолету с оружием на изготовку.

Гена выругался длинно и витиевато, откинул дверцу, приник к пулемету и выпустил очередь. Крутнулся на сиденье, прицелился удобнее, и пулемет загрохотал снова, выплевывая дымящиеся гильзы на грязный пол. Обернулся к кабине пилотов, заорал срывающимся голосом:

– Михалыч, мать твою перемет, взлетай!

Самолет стал разворачиваться: вырубленная в лесу коротенькая полоса заканчивалась. Люди бежали наперерез, стреляя на ходу. Гена снова выругался, выпустил длинную очередь, но мазал. Данилов заметил, как один из нападавших поднял на плечо базуку.

– Гоплык, – сквозь зубы простонал Гена. Одним движением Данилов смел незадачливого стрелка, вжал приклад в плечо; пулемет рявкнул коротенькой, в три выстрела, очередью; из-под ног гранатометчика будто выбили землю: поджав перебитые голени, он закрутился по вытоптанной траве; огнестрельная «труба» откатилась в сторону.

Самолет проскочил мимо нападавших, набрал скорость; догонные пули цокали по корпусу, пробивая его, влетали в салон и вязли в деревянной обшивке ящиков.

Машина взлетела; лес помчался под плоскостями и ушел куда-то вниз: пилот заложил вираж и пошел на высоту.

Гена сидел белый как полотно, зажав губами сигарету, чиркал и чиркал колесиком зажигалки, безуспешно пытаясь добыть огонь. Наконец ему это удалось; не отрывая сигареты от губ, он спалил ее на две трети, окутавшись дымом, как притушенный Горыныч, выдохнул:

– Ну-е-о... – Посмотрел на Данилова:

– Ну ты снайпер. А чего всех не перекосил? Мог бы!

– Мама не велела.

– А они бы нас порешили? – Гена указал коротким пальцем на застрявшие в обшивке пули.

– Издержки профессии, – пожал плечами Данилов, добавил язвительно:

– Жить всем надо.

Пилот, отдав штурвал штурману, вышел из кабины:

– Ну че, живы?

Не дождавшись ответа, выдернул изо рта у Гены сигарету, докурил в одну затяжку. Бросил:

– Ты что-то вообще сегодня... Не в тире стреляешь, мля! Попадать нужно.

– Да так вышло, Михалыч.

– Ну-ну. Хорошо хоть гранатометчика срезал грамотно. А то бы – гайки.

Гена бросил взгляд на Данилова: тот скромно молчал, уставившись в переборку. Михалыч понял взгляд по-своему:

– И то правда. А что, Олег, доплескаем емкость?

Данилов только кивнул. Он и сам чувствовал напряжение: уж очень давно не попадал в переделки.

Выпили. Покурили. Михалыч ушел в кабину.

– Вот так! Это ведь Михалыч сам напортачил! Подскоков тут что грязи, и одна полянка на другую похожа, как две сучки одного помета! А он нет чтобы присмотреться, плюхнулся, будто к теще на варенье! И туда же, учит! Ты слышал?

«Попадать надо...» А этим бесам только давай: обрадовались дармовой борт разуть, да поспешили: им бы дождаться, пока остановимся, подойти чинно... А они сразу палить начали. – Спросил безо всякого перехода:

– Ты где так стрелять наловчился?

– В тире.

– А-а-а.

– Снова пытаться будем?

– Чего пытаться? Стрелять?

– Сбросить пару ящиков.

– Не сегодня. И не с нашим «счастьем».

– Тогда в Кидрасу?

– Прямиком.

– И сколько лету?

– Поболе часа.

Данилов откинулся к борту:

– Подремлю.

Гена лишь вздохнул завистливо:

– Ну у тебя и нервы.

Олег слышал, как он вновь долго чиркал колесиком зажигалки, что-то бурчал, матерился... Потом легкая пелена заволокла сознание, и он увидел море, и белый крупный песок, и скалы... И слышал мелодию, которую хотел слышать: «Недавно гостил я в чудесной стране...»

Глава 62

Солнце заливало летное поле не столько светом, сколько жаром. Воздух был сух, и хотя Данилов успел слегка обвыкнуться к духоте в лишенном любых излишеств салоне самолета, сейчас чувствовал себя так, будто зашел в сауну.

Сашка Зубров стоял внизу и улыбался; он был в выцветшей полевой форме, короткая выгоревшая бородка и волосы придавали ему сходство с сильно похудевшим Хемингуэем. Олег спустился по лесенке, Сашка налетел как шквал, обнял, хлопая по плечам:

– Ну что, крестник? Доволен? – Отстранился:

– А то ты в Москве совсем сник, это я по голосу понял. А сейчас... Вид усталый, но бодрый. – Втянул носом воздух:

– И водочкой успел побаловаться, а?

Заметил пробоины, построжал:

– Откуда?

Данилов пожал плечами.

– Все целы? – спросил показавшегося в двери стрелка.

– Ну, – потупился Геннадий.

– Через полтора часа рапорт у меня, – сухо бросил Зубров, повернулся и зашагал к могучему «хаммеру». Данилову махнул рукой:

– Пошли.

Сел за руль, Олег устроился рядом. Зубров кивнул на раскрытые окна:

– Терпеть не могу кондиционеров. Но если хочешь, для тебя включу.

– Не надо. Буду привыкать.

Олег обратил внимание, что из белого «мерседеса», стоявшего метрах в десяти, за ними пристально наблюдают: седой мужчина, черный, и смуглая девчонка, еще совсем-совсем юная. Заметив внимание Данилова, девушка скрылась в салоне, и тонированное стекло медленно поползло вверх, закрыв и девушку, и импозантного незнакомца. Данилов хотел было спросить у Сашки, но тот, не глянув на «мерс», развернулся и помчал прочь из аэропорта.

– Тебе здесь ко многому предстоит привыкнуть, – продолжил поучения Зубров.

– Но это лучше, чем киснуть в столице нашей родины городе-герое. Да и скучно там.

– Не всем.

– Брось. Жизненная сутолока не есть отсутствие скуки. Ну да я не философ.

Это твоя стезя. – Зубров помолчал, спросил:

– С женой, как я понимаю, обратно не сошелся?

– Нет.

– Ну, может, и к лучшему. Я давно заметил: с тетками говорить бесполезно.

Потому что они даже думают на другом языке. Так что и понимать их, и вообще, я давно зарекся. Лучше просто – любить. И не в смысле там, а... Ну, ты понял.

– Понял.

– Советую. Бодрее будешь, дольше проживешь. Данилов пожал плечами.

– Не, ты не отмахивайся. У теток одна цель – власть. Мужики мечутся себе по шарику, готовые горлянки друг другу перервать, одни – за деньги, другие – за идею, третьи так, из спортивного интереса. А теткам, им мужик надобен, чтобы захватить его, подчинить, да эдак бархатно, мягонько, кротко, и – заставить на себя пахать.