Альтернатива - Юлиан Семенов

— Много уже написали?

— Два шкафа.

— Домой отправить не хотите?

— Боюсь, что наши наивные атеисты посчитают мою работу апологетикой церкви.

— А вы не бойтесь.

— Эмиграция приучает всего бояться, господин Штирлиц. А пуще всего самого себя. Она комплексы порождает, эмиграция-то. Страшные, доложу я вам, комплексы.

— Вы замечаете, что говорите по-немецки так, как говорят русские, давно покинувшие родину?

— Мне рекомендовано продолжать говорить именно таким образом.

«Готовят к передислокации в Германию, — понял Штирлиц. — Видно, не зря и наши так интересуются русской эмиграцией».

— Про Крижанича интересно. Обидно, если ваш материал останется втуне.

— Сделанное не пропадает.

— Как сказать. Написанное слово обязано быть напечатанным. Ничто так не стареет, как слово или мысль, не отданная людям, Василий Платонович.

— Вы кто по образованию?

— Физик.

— Ого! И где обучались?

— В Германии. Ладно. Исповеди мы отнесем на свободное время. Итак, вы остановите Везича…

— Если я остановлю Везича…

— Без «если», — отрезал Штирлиц, чувствуя, что говорит сейчас так, как говорят немцы. — Вы дождетесь его, даже если он приедет в восемь вечера, и остановите его, и откроетесь ему.

— Что?!

— Вы скажете, что связаны с русскими. И объясните, что готовы оказать ему поддержку, если он согласится дать мне письменное согласие на сотрудничество с РСХА. Обговорите детали с вашей здешней цепью. Везич может потребовать доказательств, не моя ли вы «подставка». Если хотите, пригласите кого-нибудь из своих здешних друзей.

Штирлиц, начав игру, уже сообщил Шелленбергу о согласии Везича на сотрудничество, но он знал, что бюрократический аппарат требует фактического подтверждения, дабы занести полковника в свою картотеку под соответствующим номером и псевдонимом.

Не получи Штирлиц письменного согласия Везича — оно может быть написано в любой форме, но обязано быть адресованным ему, — в Берлине будут крупные неприятности: теперь в игру включен и Веезенмайер.

«Центр.

Настойчиво рекомендую найти возможность для ознакомления итальянцев с работой группы Веезенмайера в Загребе. Это — я убежден — вызовет серьезные трения между Берлином и Римом.

Юстас».

«Из Белграда. Принято по телефону от собкора А. Потапенко в 21.40 (ТАСС).

Английские и американские газеты, пришедшие сегодня в столицу Югославии, как всегда, пестрят броскими заголовками, однако на этот раз жирным шрифтом набраны не британские или немецкие, а сербские и хорватские имена, названия боснийских и далматинских городов. Главная тема, обсуждаемая «китами» западной прессы, формулируется коротко и ясно: «Будет война между Югославией и Германией или нет?» Единой точки зрения нет. «Ньюс кроникл» и «Санди таймс» пророчествуют, что война начнется в ближайшие недели, в то время как осмотрительная «Файнэншл таймс» склонна считать, что Германия ограничится демонстрацией силы на югославских границах и, таким образом, добьется тех результатов, в которых заинтересован Берлин. На все лады дискутируется вопрос о позиции «Кремля в создавшейся ситуации». Корреспондент «Ивнинг стандарт» Дэйвид Кайнд в беседе со мной утверждал, что Москва «не рискнет занять твердую позицию, поскольку Югославия не имеет с Россией общих границ и удалена от Украины значительно более, чем, например, Болгария, куда введены танки Гитлера, не говоря уже о Румынии и Словакии». Однако корреспондент «Вашингтон пост» Джордж Робертс судит иначе: «Трудно поверить, что Кремль относится к ситуации на Балканах с тем же олимпийским спокойствием, с каким советская пресса печатает сводки «последних известий». Наркоминдел немедленно реагировал на акции Гитлера в Болгарии и Румынии, направив ноты, беспрецедентные по своей резкости. То, что Кремль хранит молчание в эти дни, свидетельствует о том, что Сталин сидит за «счетами», «калькулируя» степень риска и предел терпения. По той позиции, какую займет Москва в югославском кризисе, западные демократии смогут выстроить относительно реальные прогнозы на ближайшее будущее. Если Сталин промолчит на этот раз, то, следовательно, Гитлер одержал серьезную дипломатическую победу над Кремлем. Если же Москва займет твердую позицию в связи с югославским кризисом, то следует считать, что русский медведь поднимается на задние лапы. Трудно судить, насколько это испугает экспансивного германского диктатора, однако Лондон такую акцию будет, бесспорно, приветствовать. Вашингтон тоже».

Корреспондент «Нью-Йорк таймс» прямо заявляет, что по той позиции, которую займет Москва, «можно судить о том, возможен ли вообще диалог между Кремлем и западными демократиями не только сейчас, но и в будущем. Не в Белграде, Берлине и Лондоне решается вопрос будущего. Будущее сейчас решается в Кремле, и весь мир с нетерпением ждет этого решения. Если Москва займет нейтральную позицию или — хуже того — закроет глаза на происходящее, то, значит, факт тайного сговора между Советским Союзом и Германией станет очевидным для всего мира».

Обзор югославской и германской прессы, в которой позиция Москвы никак не дискутируется, прилагаю.

Потапенко.

Позвоните ко мне домой, пусть мама пришлет килек и черного хлеба».

Белград оглушил Везича. Здесь все было иначе, чем в Загребе. И толпы оживленных людей на площадях, и армия, патрулировавшая главные улицы, правительственные учреждения и посольства, и тон газет, продававшихся в киосках, — все это было иным, тревожным, но именно эта тревожность, соединенная с ощущением освобождения от чего-то такого, что изнутри тяготило народ, вселила в Везича надежду.

Он знал, по какому адресу ему надо идти. Он помнил этот адрес. Член компартии адвокат Славко Губар доставил в свое время много забот Везичу своими выступлениями в университете. Он был самым левым и непримиримым из коммунистов, с которыми Везичу приходилось сталкиваться.

Губар не сразу вспомнил его, а вспомнив, не смог сдержать себя. Лицо его сделалось презрительно-насмешливым, и он распахнул перед Везичем дверь в большой кабинет, обставленный мебелью старинного красного дерева.

— Чем обязан визиту полицейского офицера? — спросил Губар. — Надеюсь, теперь у властей нет ко мне никаких претензий?

— Полицейский офицер пришел к вам не как представитель власти. Я, скорее, пришел к представителю будущей власти.

— Продолжаем игру в провокации?

— Любая талантливая провокация требует времени, — ответил Везич, — а времени у нас нет.

— У «нас»? У кого это у «нас»?

— У югославов.

— У югославов есть время, а вот ваш час пробил, это действительно правда.

— Хватит вам, — поморщился Везич. — Я хочу, чтобы вы меня выслушали и сразу же предприняли какие-то шаги. Но с соблюдением осторожности; если вас посадят, то меня расстреляют.

— Поменьше патетики, полковник. Все эти ваши штучки давным-давно известны.

— Слушайте, Губар, у меня ведь тоже есть нервы. Я пришел к вам как к человеку, представляющему партию. Ту партию, которая сейчас может стать ферментом порядка во всеобщем бедламе! Я специально приехал из Загреба. Понимаете? Мне не к кому больше идти. Кругом неразбериха и паника. А в Хорватии сепаратисты ждут момента, чтобы ударить в спину Югославии! Там уже нет центральной власти! Там живут по своими законам!

— Чего вы от меня хотите? Чтобы я открыл вам адрес подпольного ЦК? К счастью, мне этот адрес неизвестен. Я разошелся во взглядах с руководством и не поддерживаю с ними контакта. Достаточно вам? Могу я теперь чувствовать себя спокойно?

— Вы не верите мне, — убежденно и устало сказал Везич. — Я боялся этого больше всего. И самое страшное заключается в том, что я не вправе винить вас. Ну, хорошо, ладно, хорошо, тогда я попрошу вас об ином: устройте мне встречу с вашими товарищами. Давайте поедем к ним вместе. Или пойдите за ними, а я стану ждать вас здесь.

— Ну зачем эти наивные разговоры? — снисходительно хмыкнул Губар. — Вы же понимаете нереальность ваших предложений, полковник…

— Слушайте, Губар, ваш пророк, Сталин, подписал договор с Гитлером. Считайте меня Гитлером, подпишите со мной договор, он вам более выгоден, чем мне. Я рискую всем, Губар. Вы рискуете малым: пусть проследят ваши люди, они убедятся, что вас не «водит» полиция.

Какое-то мгновение Губар смотрел на Везича серьезно и изучающе.

«В общем-то, если он не врет, — подумал Губар, — у меня есть очевидный повод помириться с организацией. «Помириться», — усмехнулся он своей мысли, — какое доброе, детское слово. И снова начнется прежняя жизнь, когда не принадлежишь себе, когда не знаешь, что тебя ждет завтра. Пусть лучше они сами говорят с ним. В конце концов их обвинения в «левом робеспьерианстве» может терпеть только тот, кто способен отстаивать свою точку зрения лишь с помощью и при посредстве партии. Я это умею делать и сам».