Король медвежатников - Евгений Сухов

Впрочем, есть еще один выход, картины можно будет продать. Наверняка они стоят бешеных денег.

Но чем больше он смотрел на картины, тем сильнее его обуревало желание повесить их над своим ложем. Помнится, в недосягаемом детстве, когда он еще был христианином, над его кроватью висела похожая картина какого-то безымянного художника. Матушка приобрела ее подле храма во время одного из праздников.

Нет, эти картины нужно сохранить, чего бы это ни стоило!

— Махмуд! — громко позвал эмир.

На зов Искандера явился высокий худой юноша лет восемнадцати. Некрасивый, очень нескладный, с непропорционально длинными руками, висевшими вдоль тела, словно плети, он напоминал чахлое, иссушенное солнцем дерево.

Юноша был дворцовым художником и обладал неистребимой потребностью к рисованию. Он рисовал повсюду, где бы ни находился. Будучи еще ребенком, он чертил палочками по пыльной дороге, куском мела на гранитных берегах, а когда подрос, стал разрисовывать красками кувшины в лавке своего отца. Четыре года назад его чуть было не забили камнями по решению шариатского суда за то, что он нарисовал на холсте обнаженную женщину, и только заступничество эмира спасло его от неминуемой гибели. Присмотревшись к юноше, Искандер решил оставить его при дворе, выделив ему целую комнату для рисования. И юноша едва ли не ежедневно расписывал ее фигурами животных и людей, чтобы уже на следующий день замазать свои творения мелом и начать создавать вновь.

— Почему ты не рисуешь женщин? — однажды спросил эмир у юноши.

Художник, не смея смотреть в глаза повелителя, низко поклонился, отчего его руки, и без того длинные, почти коснулись пола.

— Как-то я нарисовал женщину, и меня чуть не убили за это, — сдержанно напомнил он.

— Вот оно что! — удивился эмир. — Как же выглядела эта женщина, которую ты рисовал?

— Как само совершенство, — искренне отвечал юноша. — Она была голой.

— Оказывается, ты не только художник, но еще и большой мудрец, — сдержанно заметил эмир. — Ты до этого рисовал обнаженных женщин?

Юноша отрицательно покачал головой.

— Ни разу… Мне их просто не приходилось раньше видеть обнаженными, — просто отвечал юноша, осмелившись посмотреть в глаза господина.

Эмир Искандер улыбнулся.

— Ничего, у тебя еще все впереди.

— Я очень надеюсь на это.

— В этом мире все переменчиво. Я допускаю, что у тебя может быть четыре жены и несколько сотен наложниц, — по-дружески подмигнув юноше, сказал эмир, — так что еще насмотришься!

Щеки Махмуда тронул легкий румянец смущения.

— Все в руках Аллаха, мудрейший эмир.

— А где же ты увидел обнаженных женщин? — спросил эмир Искандер.

Обыкновенное мужское любопытство, которое свойственно как безусому юноше, так и древнему старику.

— Они купались в море за мысом, недалеко от вашего дворца, великий эмир.

— Так, значит, ты за ними подсматривал? — сурово спросил Искандер.

Юноша на мгновение задумался, а потом отрицательно покачал головой:

— Нет, просто я любовался ими, — честно признался художник.

Эмир весело расхохотался и, по-приятельски подмигнув, сказал:

— Как-нибудь покажешь мне это место, будем любоваться вместе!

— Непременно, повелитель, — поклонился юноша.

— Подойди сюда, — приказал Искандер и, когда юноша приблизился, спросил: — Что ты скажешь об этих картинах?

С минуту молодой художник молча созерцал полотно. На его молодом лице отражалась масса чувств: радость, смятение, нешуточный восторг, но еще через минуту их сменила полная растерянность, и юноша произнес, едва шевеля губами:

— Я не сумею так нарисовать… Этот художник более талантлив, чем я.

Искандер невольно улыбнулся, — юноша мудр не по годам, если сумел отважиться на подобное признание. Так сказать о себе мог только человек с могучим духом, а сильные люди, как правило, умеют быть благодарными. От четырех жен у эмира народилось восемь девочек, и лишь однажды Аллах подарил ему сына. Но уже пошел третий год, как всевышний, разобидевшись за что-то на своего подданного, унес наследника в райские кущи. Неожиданно к эмиру пришло решение: юношу следовало женить на одной из дочерей и на старости лет в его лице обрести опору.

— Я не заставляю тебя рисовать лучше, Махмуд, — сдержанно заметил Искандер. — Нарисуй так, как можешь. Сумеешь сделать мой портрет?

— Я постараюсь, мой повелитель, — негромко отвечал Махмуд, не решаясь оторвать глаз от загнутых носков туфель эмира. — Мне приготовить холст?

— Не нужно, — покачал головой эмир, — ты сделаешь мой портрет прямо на этой картине! — Искандер показал на холст, с которого, чуть улыбаясь, на него смотрела незнакомая женщина.

Взгляды встретились — повелителя и слуги. Искр не было. Возникло нечто другое — понимание. Старый пират не уничтожал картину, а, наоборот, — спасал ее. Вряд ли отыщется человек во всем островном государстве, посмеющий осквернить изображение эмира.

— Я напишу ваш портрет, повелитель, — смиренно произнес юноша.

— Только ты уж постарайся, — сурово пригрозил Искандер. — Ты ведь знаешь, что случается с людьми, что не выполняют мою волю?

— Да, их головы торчат перед дворцом на высоких кольях.

Юноша не выглядел напуганным. Это поначалу кажется, что соседство с близкой смертью пугает, — подобное ощущение вскоре притупляется, а затем и вовсе входит в привычку. Ведь не думает же о смерти ловец жемчуга, когда ныряет в глубину за очередной раковиной. Проплывающая мимо акула страшит только в самом начале, а после сотого погружения она выглядит такой же заурядной рыбой, как и сотни других, ловко снующих в сплетениях кораллового рифа.

Махмуд даже нашел в себе силы, чтобы улыбнуться мрачному юмору своего повелителя. Что поделаешь, у палачей и эмиров очень схожие шутки.

— Я постараюсь, уважаемый эмир, — как можно покорнее произнес юноша. — Когда мне приступать?

— Сегодня.

— Слушаюсь, мой повелитель. Разрешите мне идти растирать краски?

— Ступай, — слегка махнул рукой старый пират.

Первое, что следует сделать, так это отобрать рабов. Сильных, выносливых парней, которые за год сумеют возвести целую крепость. После того как он освоится на новом месте, следует постепенно, но неуклонно расширять территорию своего влияния. Не пройдет и трех лет, как о Бахтияре станут говорить как о самом удачливом пирате Средиземноморья. Со временем этот клочок суши станет тесноват, вот тогда можно будет подумать о том, чтобы расширить его границы. Но все это будет потом! А сейчас важно закрепиться на острове, который станет не только его крепостью и домом на ближайшие несколько лет, но еще и надежным хранилищем его сокровищ.

Бахтияр не однажды проплывал мимо этого мыса. Дважды он даже высаживался на скалистый берег, чтобы пополнить запасы пресной воды, но он никогда не предполагал, что эта часть суши может стать его собственностью.

Скалистый мысок выглядел неприветливым колючим осколком и появлялся всегда внезапно. Бахтияр, проплывавший здесь десятки раз, так и не сумел привыкнуть к его появлению. Сначала появлялось могучее дерево со сломанной верхушкой, оно росло на верхнем уступе высокой скалы. Оставалось только удивляться тому, как оно сумело вырасти среди каменных монолитов, вытянув из их немногих трещин живительную влагу. Ствол напоминал сломанную мачту, да и в очертаниях уступа скалы было нечто от верхней палубы морского корабля. А еще через пару миль во всей красе представал и сам остров, заросший кустарником и с крутыми утесами, подступавшими к самому морю!

Окруженный со всех сторон рифами, мыс выглядел неприступным, и даже если не выстраивать на самой вершине форт, то вряд ли отыщется эскадра, способная преодолеть естественные препятствия. Остров был с характером и просто так к себе не допускал. Кроме коралловых рифов, вызывающе торчащих из поверхности воды колючими зубьями, вдоль берега проходило сильное течение, которое сносило неосторожно приблизившиеся корабли прямиком на рифы и скалы. Многие корабли, не ведая хитрости царя Посейдона, нашли в прибрежных водах свой последний покой. Чтобы пристать к берегу, кроме мастерства, требовался еще и немалый опыт. Зато глубоко в остров вдалась бухта, совершенно неразличимая с моря, здесь корабли могли чувствовать себя в полнейшей безопасности даже в самый сильный шторм.

Соскучившись по штурвалу, Бахтияр велел шкиперу постоять в сторонке, и тот, пряча неудовольствие, ревниво следил за руками капитана. Старый моряк, как и всякий шкипер, воспринимал штурвал чуть ли не как личную собственность. А потому все, что ни делал бы капитан, ему приходилось не по душе. Так ревновать можно только возлюбленную, находящуюся в объятиях другого. Кисловато морщась, шкипер думал о том, что вот в этот момент следовало бы повернуть штурвал покруче, а минуту назад следовало бы прижаться к берегу поплотнее, там и течение не такое стремительное, и от рифов легче уберечься.