Только один год - Светлана Аллилуева

Ни моим детям, ни большинству моих друзей не разрешат поездку заграницу даже с туристской целью. Впрочем, такой туризм им и не по карману. Мне остается лишь жить надеждой на перемены в будущем, когда граждане СССР, может быть, получат право на свободное передвижение. Право, столь естественное в свободном мире, что здесь даже и не подозревают, как можно существовать без него.

Вот тогда мы снова встретимся. А теперь, несмотря на молчание, несмотря на невозможность связей, я тем не менее знаю и чувствую всем сердцем, что мои друзья понимают меня, не забывают, и тоже будут ждать встречи.

Тогда, наконец, Берта сможет своими глазами увидеть фрески и скульптуру Африки, о которых она сейчас знает из книг. Алеша и Саня поедут в Берлин, где Алеша родился, побывают в Париже, где жили его родители, и приедут послушать концерты оркестра в Филадельфии. Ленинградский библиофил навестит своих друзей во Франции и Риме, от которых, пока что, он лишь изредка получает письмо. Тамара и ее сын Стасик объездят все дороги Испании, и найдут то место, где погиб Тамарин отец во время гражданской войны: Стасик к тому времени будет хорошо говорить по-испански… Супруги Львовы смогут принять приглашение от своих друзей-астрономов, и им будет так интересно видеть все крупнейшие обсерватории мира. Мои друзья литературоведы, наконец, получат возможность встретиться с теми, о ком они пишут – с немецкими, испанскими и американскими писателями; пока что эта привилегия есть только у Евтушенко и Вознесенского. Вера встретится тогда с генетиками Англии, Франции и США. Виталия «пустят» встретиться с коллегами заграницей, несмотря на то, что он беспартийный и не оставит жену заложницей в Москве: тогда им разрешат поехать вместе. Фанни Невская увидит лучших актеров Европы и Америки, а они узнают ее великий трагикомический талант; а она будет так же смешить водителей такси в Париже, как делает это сейчас в Москве. Аля с мужем и своими тремя дочками приедут в гости к своей тетке в Детройт, и все дети будут играть вместе шумной оравой.

А Андрюша Синявский встретится с многочисленными читателями его книг, на русском языке и в переводах, и познакомится со своими издателями. И напишет новую книгу, что-нибудь вроде «Одного дня Андрея Донатовича», о жизни арестованных писателей в послесталинских лагерях.

Я – оптимист, и верю, что мы еще увидимся…

Судьба

К середине апреля уже было известно, что 21-го я могу лететь в США. Было странно и удивительно, что после долгой неопределенности все так быстро устроилось.

Я успела обойти пешком весь Фрибург, зайти еще несколько раз в собор Сен-Николя, покататься на лодке на Муртензее, погулять возле озера Невшатель, посмотреть замок Грюйер, побывать в Цюрихе и Берне, в Монтрё и Веве. Около Веве я видела издалека виллу Чаплина, великого актера и гуманиста современности. Сколько раз советские кинематографисты приглашали его посетить СССР, но он неизменно спрашивал: «А почему СССР – единственная страна, где не демонстрируют мои последние фильмы?» Приглашавшим приходилось сознаться, что «Огни рампы» и «Король в Нью-Йорке» они смотрели в Гонг-Конге, в Риме или в Лондоне.

В эти дни во Фрибург приехали из Парижа Эммануэль и Люба Д'Астье – мои единственные европейские знакомые. Мы встретились в доме их племянницы.

Это была шумная и суматошная встреча, где говорили сразу по-русски, французски и по-английски. В гостиной было полно народу, невозможно было отвечать на поставленный вопрос, потому что его тут же забывали и задавали следующий: слишком о многом меня хотели расспросить. Одно было ясно: Д'Астье приехал со своим планом для меня.

Он заключался в том, чтобы не ехать в США («Вы попадете из одной тюрьмы в другую»), отложить издание книги на целый год – («сейчас это вызовет сильную реакцию со стороны советского правительства») и вообще остаться в Швейцарии. – («Вы можете полагаться на гостеприимство моей племянницы»). Я поблагодарила за гостеприимство, но объяснила, что хочу, прежде всего, издать книгу, что с визой в США уже все решено, а что на «реакцию» советского правительства я не обращаю внимания, потому что порываю с ним и с СССР.

В Швейцарии я чувствовала симпатию со стороны тех немногих людей, с которыми встречалась, и я вполне могла надеяться на то, что нашла бы здесь много друзей. Но молчать еще сорок лет я вполне смогла бы и в СССР… Швейцария дает убежище, но она ставит условием для всех полное невмешательство в политическую жизнь. Я не могла бы здесь публично объяснить, почему навсегда порываю с коммунистическим миром. Это было неприемлемо для меня.

Моя судьба рисовалась мне иначе.

С тех пор, как я уехала из Москвы, я часто думала о судьбе. Тихий берег Ганга и спокойные дни в Швейцарии располагали к этому. Я чувствовала, что сама еще не в силах понять полностью происходивший сейчас огромный поворот в собственной жизни.

Иди навстречу судьбе, и тогда судьба пойдет тебе на помощь. Это я знала давно. Но моя жизнь в СССР была такой беспросветной, что, казалось, ничто и никогда не выведет меня из того русла, в котором она шла.

Я сделала сама решающий шаг в Дели. Никто не помогал, не советовал, и не знал, что я делаю. Но я верю, что все наши помыслы и дела в руке Божьей. И я знала, что без заранее уготованной помощи, пришедшей ко мне как вдохновенное и непреложное решение, я была бы не в силах этот шаг сделать.

«Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться?» «Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…» «Надейся на Господа, мужайся, и да укрепляется сердце твое».

Ничто так не помогало мне в это трудное время, как религиозное чувство. Сейчас это была моя опора во всем, что я встречу.

Религиозное чувство пробуждается в человеке в момент кризиса, когда обостряется внутренняя жизнь. Для разных людей оно означает разное, и мое объяснение так же индивидуально, как вся моя жизнь.

Люди родятся с разными физическими задатками. У одних есть математические способности, – другие не в состоянии абстрактно мыслить дальше X и Y. У одних музыкальное ухо, слышащее все оттенки звука, запоминающее сложные музыкальные фразы, выделяющее различные темы в огромном симфоническом оркестре. Другой – не слышит мелодию, не может спеть простую песенку, не может пройти ногами в такт, – но прекрасно живет без этого, и не страдает. Один остро реагирует на цвет, не может жить в комнате, окрашенной в холодный или резкий тон. Другой – не отличает зеленого от коричневого, для него деревья, цветы, природа – как на черно-белой фотографии. Но и у такого человека может быть духовно богатая и интересная жизнь в других отношениях.