Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Надежда Александровна Лохвицкая

вздыхала наша гувернантка. — Вот с кого надо брать пример. Человек возвращается в три часа ночи, а в девять утра несчастный мученик уже на ногах и уже хлопочет.

Отхлопотав сезон, дядюшка возвращался домой. У него, очевидно, был хороший характер, потому что он никогда не выказывал особого неудовольствия по поводу своих неудач.

— Отложу до будущего года, а уж там вплотную нажму.

И, действительно, на следующий год он нажимал вплотную.

И вот как странно обернулось дело! Хлопоты дядюшки совершенно неожиданно увенчались успехом. Он выиграл процесс по всем пунктам.

Но как истинный и убежденный хлопотун, оставшийся вдруг без любимого дела, он прямо растерялся.

Его поздравляли.

— Какое счастье! Во-первых, материальная выгода, во-вторых, не надо больше хлопотать и, главное, не надо расставаться с семьей.

Дядюшка как будто не верил:

— Ну-ну, еще ничего не известно. Наверное, эти мерзавцы подадут апелляцию.

Но мерзавцы апелляцию не подали, и дядюшка скис. К счастью, у него оказалось подорванное здоровье, и он, с великой скорбью оторвавшись от лона семьи, укатил налаживать свой организм за границу.

Кратчайшая линия между двумя точками есть зигзаг.

Такова аксиома хлопотунов.

Хлопотун начинает хлопотать сразу, иногда даже при самых простых и ясных обстоятельствах.

Если человеку не хлопотливому нужно купить железнодорожный билет, он едет на вокзал и билет покупает.

Хлопотун прежде всего решает разузнать досконально, «как у них там все».

Для этого уговаривается по телефону с Иваном Сергеевичем встретиться в кафе Дюпон. В кафе Дюпон выясняется, что Иван Сергеич ничего о билетах не знает, а справки дают на Сен-Лазаре.

— Да ведь мне ехать-то надо с Лионского вокзала.

— Все равно, идите на Сен-Лазар. Ну в крайнем случае ничего не узнаете, и все тут.

И начинаются зигзаги.

Но самый большой простор для хлопотунов нашего времени наступает при добывании визы.

Тут уж есть где развернуться. Тут хлопотун сразу хватается за голову и кричит:

— Ну влез в историю! Прямо не знаю, с чего начать.

Обыкновенный человек, скажем, иностранец, просто идет в надлежащее консульство и наводит справку.

Хлопотун бежит к какому-нибудь Евграфу Матвеичу советоваться.

— Н-да, голубчик, — говорит этот самый Евграф Матвеич. — Дело ваше сложное. Вы, собственно, куда едете?

— В Бельгию.

— Ну, так вот что я вам посоветую: зайдите сегодня же в испанское консульство и расспросите, что у них делается для получения визы. А когда все узнаете — пойдете в ваше бельгийское и там уж будете знать, что делать и как быть.

— Вы думаете? А если прямо пойти в бельгийское? — высказывает смелую мысль хлопотун.

— Куда же вы полезете в бельгийское, раз вы ничего не знаете и не понимаете? Да вас там затуряют.

— А в испанском, вы думаете, не затуряют?

— Ну чего ради? А если и так — так не все ли вам равно? Вы там можете и огрызнуться, если что. Вы с ними ничем не связаны, и ничего вам от них не нужно.

— Гм… А нет ли у вас каких-нибудь ходов в испанское консульство?

— Позвольте… э-э-э… Шверт. Не знаете Шверта?

— Не знаю.

— У Шверта бывал какой-то испанец, наверное, журналист. Попросите Шверта дать вам письмо к этому испанскому журналисту, а потом попросите испанского журналиста, чтобы он вам дал письмо к чиновнику в консульство. Он, наверное, знает какого-нибудь чиновника. Все испанцы друг друга знают. Они этим и отличаются. А я вам дам письмо к Шверту. Зайдите ко мне завтра утром. Или, лучше всего, пойдем завтракать в ресторан «Бубенчики». Я вам там и скажу адрес.

В ресторане «Бубенчики» выясняется, что Евграф Матвеич адрес Шверта затерял, и, чтобы раздобыть этот адрес, нужно пойти в банк («Черт, забыл название банка. Где-то около Опера. Ну, да вы найдете»), и спросите вы в этом банке Щушупина. Он вам скажет. Он родственник Шверта. Это уж наверняка.

Хлопотун бегает два дня вокруг Опера и спрашивает Щушупина. И во всех банках ему с отвращением отвечают, что Щушу у них не служит.

Третий день хлопотун снова бегает вокруг Опера и спрашивает, не у них ли он забыл свой портфель.

— А в портфеле была карт д’идантитэ и нансеновский паспорт.[99]

Потом хлопотун бегает в полицию заявлять о пропаже и начинает хлопотать о новой карт д’идантитэ.

Чтобы получить новую карт д’идантитэ, нужно обратиться к доктору Пуфу, который лечит какую-то важную птицу в префектуре, и если даст свою карточку, то эта птица все устроит.

Раздобыть доктора Пуфа легче легкого. Он лечит Шуриного жениха. Нажать на Шуру, чтобы она надавила на жениха, и вот Пуф и готов.

Когда устроится дело с этой окаянной картой, тогда можно будет начать хлопотать о новом нансеновском паспорте. Тут уже надо будет жать, должно быть, Маклакова и потом давить… на кого давить? И главное, через кого давить?

Когда все здесь будет налажено, тогда придется опять побегать по банкам и уже более настойчиво и энергично требовать адрес Щушупина, а потом, значит, от Щушупина адрес Шверта, а там — испанцы, бельгийцы и пошел чесать.

Но, конечно, было бы гораздо проще раздобыть сначала письмо к кому-нибудь из… ну, скажем, из болгарского консульства, что ли. Все-таки свои братья славяне. Вынюхать у них, как и что, а там уж пойти к испанцам, а оттуда вполне, так сказать, зрелым и опытным клиентом к душкам бельгийцам.

А кто бы мог дать письмо к тому человеку, который даст письмо в болгарское консульство?

Вот о чем надо похлопотать в первую голову.

Три жизни

Клиентка была недовольна. У нее на носу большие черные поры. Она пришла в «инститю де ботэ» именно для того, чтобы у нее нос стал белым и по возможности атласистым, но без блеска. На ощупь атласистым, а на вид бархатистым. А барышня трет его без толку, и он только распухает.

— Позовите сюда вашу хозяйку!

Хозяйка, мадам Кэтти Руби (для старых друзей — Катюша Рубова), высокая, стройная, с платиновыми волосами и нечеловеческими ресницами, подошла деловым шагом, взяла со столика лупу и, прищурив глаза, исследовала капризный клиенткин нос.

— Лосьон номер третий, — обратилась она к служащей барышне, трепетно, как ассистентка знаменитого профессора, ожидающей предписания. Барышня была тоже платиновой блондинкой, и ресницы у нее тоже были нечеловеческие, но все это, выдержанное в более блеклых, почтительных тонах, отмечало ее зависимое положение.

— Лосьон номер третий, — с приветливой улыбкой повторила Кэт Руби, обращаясь на этот раз к самой клиентке. — Это тот лосьон, который употребляю