Право на одиночество - Ника Соболева

Замерли мои мысли. Под затихающую музыку я потянулась к губам Громова и, услышав тихий вздох, поняла, что меня куда-то несут.

Там было темно. Только в окно виднелись несколько ярких звездочек и почти полная луна. Максим Петрович осторожно поставил меня на пол, а в следующий миг уже крепко обнимал.

Его губы были везде. Никто не целовал меня так. И никогда мне не было так хорошо от чьих-то горячих поцелуев, от нежных и откровенных прикосновений. И я не думала, что так вообще бывает… а если бывает, то точно не со мной…

Мне не было страшно. А больно было только несколько мгновений, но эта боль сорвалась с моих губ тихим стоном, так и не успев разгореться.

А в следующий миг я почувствовала, что внутри меня возникает что-то ласковое, сладкое, настоящее, от чего хочется заплакать… и застонать… очень громко, так, чтобы отпустить саму себя, чтобы внутри больше не было холодно и пусто, а только так – сладко и горячо.

И я делала это. А он губами ловил мои стоны и стирал дорожки от слез поцелуями, шепча что-то нежное… что-то такое, чего мне никто и никогда не говорил.

Возможно, когда-нибудь я пожалею. Но сейчас я просто счастлива, что эта ночь была в моей жизни.

Я проснулась от какого-то резкого звука. И, сев на постели, несколько секунд не могла понять, где нахожусь.

Вспомнив, посмотрела на часы. Улыбнулась, поняв, что как раз в этот момент меня должна будить Алиса…

Я встала с постели и подошла к окну, с удивлением почувствовав саднящую боль между ног. Значит, последствия все-таки есть. «Плата за страсть», – подумала я, улыбнувшись.

Благодаря небольшой минусовой температуре снег еще не растаял, и я с удовольствием разглядывала облепленные снегом, как сахарной пудрой, деревья, машины, ставшие все вдруг свадебными кортежами, белые дорожки… И мне вдруг захотелось сделать глупость.

Дыхнув на стекло, я пальцем нарисовала на запотевшей поверхности сердечко. Так я делала в детстве. Улыбнулась, глядя на то, как мой рисунок медленно исчезает. Теперь про мою глупость никто не узнает.

Стоять на холодном полу было неуютно, и я перепрыгнула на мягкий ковер. Почему-то от резкого движения между ног стало влажно, но я не обратила внимания на это ощущение.

– Какая чудесная картина – обнаженная женщина на фоне окна, – Громов, взъерошенный после сна, приподнялся с постели. – Ты чего так рано вскочила?

И я, не удержавшись, запрыгнула обратно и крепко обняла его.

– Просто проснулась. А ты… что ты хочешь на завтрак, Максим?

И отстранилась, чтобы посмотреть на его лицо. Оно того стоило!

– Ничего себе! Ты еще вчера, засыпая, сказала «спокойной ночи, Максим Петрович», я даже расстроился. После того, что было, обращаться на «вы» как-то… неприлично.

– Ну почему же? – я рассмеялась. – По-моему, как раз то, что было, – неприлично, а вот обращение на «вы»…

– Ах так…

Меня повалили на постель и поцеловали. Я ничуть не возражала, обняв Громова за шею. Но он вдруг перестал меня целовать, сел на постели и посмотрел на свою руку, которой только что поглаживал внутреннюю поверхность моего бедра.

– Черт… А я вчера думал, что мне показалось…

В этот момент я поняла, почему мне так мокро.

– Ой…

– Вот именно – ой… Я не буду спрашивать, почему ты не сказала и как вообще умудрилась сохранить девственность до такого почтенного возраста в наше время… Ты просто дуй в ванну. Быстро!

Чуть позже я оценила масштабы катастрофы. Можно было подумать, что меня кто-то резал. Громову пришлось поменять простыню.

– Извини, пожалуйста, – отчаянно краснея и глядя в пол, сказала я. – Я не думала, что будет так много крови… Надеюсь, она отстирается…

Максим только вздохнул, а потом обнял и прижал меня к себе.

– Дурочка. Тебе правда не было больно?

– Нет…

Больше он ничего не сказал. И я была ему за это благодарна, потому что немного стыдилась своего поступка. Я действительно специально ничего не говорила Максиму. Просто подумала, что это может что-то изменить в его отношении ко мне. Да и вообще, я не знаю, какими словами нужно о таких вещах рассказывать.

– Если я пожарю яичницу на помидорах, ты будешь?

– Буду, – Максим развеселился. – А почему именно на помидорах?

Я вздохнула.

– Я последний раз готовила такую в день смерти родителей. Потом, позже, много раз хотела приготовить… но чувствовала, что не могу. А сегодня понимаю, что могу.

Максим несколько секунд просто смотрел на меня, а потом взял за руку и тихонько сжал пальцы.

– Я очень надеюсь, что когда-нибудь ты и цветов перестанешь бояться.

Я тоже очень на это надеялась.

После завтрака я попросила Громова отвезти меня домой. Нужно было покормить Алису и взять кое-какие вещи – не ходить же мне по его квартире в праздничном платье с открытой спиной. Хотя Максим уверял меня, что не будет возражать, если я буду ходить по квартире в неглиже, но на такое я пока была не способна.

И только мы вышли из подъезда и направились к его машине, как нас ждал сюрприз.

– Папа! – послышался звонкий девичий голос. Я вздрогнула и, подняв глаза, увидела Анжелику с Алисой. Обе девочки стояли рядом с машиной и, очевидно, ждали нас. Вид у Лисенка был озадаченный, Лика же смотрела на меня с откровенной ненавистью во взгляде.

Я сглотнула. Конечно, я представляла, что когда-нибудь мне придется встретиться с дочками Громова… но не думала, что это произойдет настолько скоро.

– Вы с матерью совсем офонарели, – зло процедила Анжелика. – Со вчерашнего дня на звонки не отвечаете. Ну я понимаю, мама, ей на всех вокруг пофигу, но ты-то, пап? От тебя я такого не ожидала.

Лисенок нерешительно переминалась с ноги на ногу, косясь то на меня, то на Максима. Видимо, она уже все поняла, но никак не могла до конца осознать. Что ж, она не одинока, я тоже пока не успела осознать случившееся…

– Лика, я тебя прошу… – начал Громов, но не успел больше ничего сказать.

– Просишь? – фыркнула девушка. – О чем, интересно? Вы с матерью хоть бы предупредили, что я должна врать Лисенку.

В воцарившемся молчании не было слышно ничего, кроме тяжелого дыхания Анжелики.

И мне вдруг стало очень ее жаль. Сначала я даже не поняла, откуда взялось это чувство, а потом…

Передо мной стояла даже не девушка – девочка, которая была никому не нужна. Я смотрела на Лику и видела в ее зеленых глазах под презрением и ненавистью настоящую болотную тоску.

– Лисенок, я могу поговорить с тобой наедине? – спросил Максим у своей младшей дочери и, дождавшись кивка, взял ее за руку. – Мы на минутку. Лика, очень тебя прошу, не хами Наташе.

Губы девочки скривились, а я проводила Громова с Лисенком удивленным взглядом. Почему он не захотел говорить при нас? Чем ему помешала Лика? Я чувствовала, что девочку это недоверие очень задевает и обижает, но, по-видимому, она привыкла к такому отношению.

– Шлюха ты, – тут же процедила Лика, как только Максим с Алисой отошли подальше, – все-таки добралась до папы.

Я вздохнула.

– Тебе обязательно оскорблять всех окружающих?

– Не всех. Только тех, кто того заслуживает.

– А почему ты думаешь, что я этого заслуживаю?

Девочка усмехнулась. В ее глазах светилось такое откровенное презрение, которого я никогда не встречала раньше.

– А как еще можно назвать женщину, которая трахается с женатым мужчиной?

Меня кольнуло чужой болью. И я, поддавшись порыву, подошла ближе и положила руки на плечи Лики. Девочка дернулась, на секунду опешив от моей наглости, но я лишь крепче сжала ее плечи.

– Ты ведь знаешь, что между твоими родителями давно нет любви, – тихо сказала я, смотря Лике в глаза. – Его измена не причинит боли твоей маме. Так почему ты так меня ненавидишь, Лика?

Взгляд девочки заметался, словно я посадила ее в клетку.

– Ты ничего не знаешь, – наконец буркнула она. Презрение в ее глазах уменьшалось, уступая место смятению. – За последние пять лет у папы были три женщины, и они все бросали его первыми, поняв, что он никогда не разведется с мамой. Это причиняет ему боль, каждый раз он очень переживает. Уже полтора года у папы не было ни с кем отношений, и тут ты… – глаза Лики вновь вспыхнули ненавистью, а я глубоко вздохнула.

Девочка переживает за отца. Как все просто! И как же она не похожа на мать, которая сама толкала меня в объятия Максима, не думая о последствиях.

Теперь я, смотря на Лику, больше не видела в ней молодую Лену.

– Ты красивее их всех вместе взятых и моложе, намного моложе. И папа… он очень увлечен тобой. И когда ты его бросишь, ему будет очень больно. Я не хочу, чтобы ему было больно!

Ее голос, сорвавшийся к концу речи на визг, окончательно уверил меня в принятом решении.

– Лика, – я опустила свои руки вниз и сжала ладони девочки, – никто на свете не застрахован от боли и переживаний, но я обещаю, что постараюсь не делать больно твоему папе. Клянусь.