Земля точка небо - Алексей Егоренков

– Итак, телефон, – Максим уселся в ее кресло, не спросив разрешения. – Я точно не знаю, сколько такой стоит. Проверил в интернете, но сумма колеблется в зависимости от состояния. Хотя трубка фактически новая, так что, надеюсь, ты не будешь возражать, если я попрошу процентов семьдесят от реальной цены. Всё равно это лучше, чем предложат в магазине.

– Печальный факт номер один, – сообщила Лиза, не поднимая голову. – Я не могу купить у тебя телефон прямо сейчас.

Он закурил. И придвинул к себе пепельницу. Тоже без спроса. «Едва успел просочиться, и уже начал пускать корни», – подумала она.

– Я даже не назвал цену, – сказал Макс, выпустив дым сквозь зубы.

– Независимо. Я же сказала, что оставила все деньги на чай.

Максим поскреб в затылке, переваривая информацию.

– Все деньги?

– Да, все. Пока других нет. Когда будут, не знаю. Может, завтра вечером.

– И чем ты намерена, скажем, питаться до той поры?

– Печальный факт номер два, – ответила Лиза, прихлебнув жгучий коньяк. – Надеюсь, ты не проголодался.

– Хорошо, – Макс вынул мобильник и положил его на стол. – Мне всё равно пока он не нужен. Отдашь деньги, когда сможешь.

– Блин. Ну почему, ну зачем это делать в полпервого ночи?

– Я, вообще-то, хотел также извиниться за ресторан. Сама понимаешь, вышло мало приятного, особенно в такую погоду.

Максим ждал ответа, но Лиза молчала, и он заерзал в кресле, не зная, что добавить или убавить.

Дело в том, что он врал ей от самого порога. И «Сименс» этот конченый был не при чем, просто Максу хотелось увидеть Лизу настолько, что годился любой повод, и едва Максим припомнил разговор о трубке, как сорвался к ней, едва подумав о времени суток. Дело в том, что две последние ночи, включая эту, Макс абсолютно не мог уснуть. И страдал, и постоянно хотел пить, но в этом наверняка было виновато похмелье.

Дело в том, что после мысли о телефоне он вспомнил о ее друге, и с тех пор отчаянно ревновал, и мысленно перебирал каждую черточку Лизы, все ее маленькие подробности, и даже в памяти о ней ощущал это спокойное тепло, превращавшее обычные мысли в глупые детские грезы.

– Это всё? – спросила Лиза. – Я могу ложиться спать?

– Знаешь, – Максим уселся глубже. – Раз уж я передаю свою вещь в руки незнакомого человека… расскажи, пожалуйста, чуть подробней об этом своем друге.

– Ты что, издеваешься?

«Уже пустил корни», – подумала Лиза.

– Я говорю это к тому, – Макс упрямо игнорировал намеки. – Что мог бы уступить трубу дешевле, если твоему другу она так нужна.

– Спасибо, не нужно, – Лиза указала рукой с бокалом на дверь. – Тебя проводить?

– Я мог бы даже подарить ее.

– Понятно. Короче, мы тут застряли надолго, да?

– Мне запрещается осторожно относиться к людям?

– А, хрен с ним, – сказала Лиза в потолок. – Раз так надо, сиди и слушай.

Ночь всё равно была испорчена. Лиза откашлялась и начала.

– Это обычный мальчик. Тихий и спокойный. Очень добрый, и все дела.

– И как вы познакомились?

– Блин, ну зачем тебе?

– Нет, – Максим наспех изобразил безразличие. – Если это романтические подробности…

– Он не мой парень, если ты к этому клонишь. Он мне вроде клиента. Или как подруга, только мужского пола.

– И где ты нашла эту «подругу»?

– На улице. Точнее, на площади в центре. Первого января, в шесть утра. Он сидел и играл на флейте. Так себе играл. Было холодно, дудка свистела, как простуженная. Я подошла и попросила его заткнуться на время, потому что мне хотелось тишины. Нигде не бывает такой тишины, как на площади в шесть утра, после Нового года.

– Он что, музыкант? Или пытается стать?

– Нет, он мусорщик. Или пытается.

Максим фыркнул.

– Талантливый паренек.

– Представь себе, это не так просто. У него высшее техническое. Ему отказали в центре занятости. И отправили на эту работу, вроде как мусорщик, но требования выше. При сети магазинов, утилизация отходов электроники, или как ее.

– Интересно, – Максу было вовсе не интересно, только уходить пока не хотелось. – И в чем эта «утилизация» выражается?

25 января 2003 года

– Она какая, ситуация, – объяснил Толстый. – Человеческая душа приходит в этот мир как на экскурсию.

– Слышь, это я без тебя знаю, – сказал Высокий, ухватив кувалду покрепче. – Мелкий, не тормози уже, запускай.

Дима нацелил видеокамеру. На снегу перед ними лежал дорогой телевизор, глядя вверх матовым плоским экраном. Телевизор был уже списан, и на его боку трепетала бумажка с пометкой «хуйовый», неровно посаженная на скотч.

Высокий замахнулся, и Дима задержал дыхание, торопливо приоткрыв рот.

БУМ-М!

Эхо лопнувшего кинескопа беспощадно пальнуло им в лицо и покатилось дальше, хлопая о стены домов.

У Димы постепенно отложило уши.

– Это же вирус сознания, – говорил Толстый. – Люди смотрят эту криминальную хронику, и какой приказ для мозга? Что говорят? Убил, зарезал в состоянии алкогольного опьянения. А это какой сигнал? Они учат тебя, внушают, что и как делать. И на тыщу берется один, кто решает – а надо попробовать и мне, понял.

На кафедре было гораздо скучнее.

Им троим платили копейки, зато с Толстым и Высоким почти не удавалось заскучать. И можно было каждый день наблюдать десятки вакуумных имплозий, которые радовали Диму не хуже детского фейерверка.

Еще с утра Толстый и Высокий бывали изрядно пьяны. Они таскали в чехле от камеры флягу самогона. Они увлекались переселением душ, толкованием Библии и многомерными пространствами.

– И как всё перекликается, – беззаботно продолжал Высокий, опустив кувалду. – С одной стороны во вселенной тринадцать измерений, а с другой – апостолов тоже было тринадцать, считая с Иисусом.

Дима специально запоминал их реплики, пересказывал ей, и Лиза каждый раз хохотала до икоты. Жаль, что кроме этого пользы от него было мало.

– Вообще никакой, – говорил он Лизе, когда они гуляли через город от края до края. – Я хотел быть нужным, помогать убирать мусор, а из меня сделали штатив для камеры. Вечно у меня как-то не так получается.

– Еще одно общее между нами.

– Но ты довольна вроде бы. А я очень устал, – признался Дима тогда. – Я чуть не умер два раза в жизни. Один раз нес ящик из погреба, и лестница качнулась назад. Я как-то успел, не думая, толкнуть ее, чтоб стала на место. Второй раз, это в Альпах, в меня чуть не попала молния. Ну и вообще. После Европы, честно сказать, я сначала думал взять и умереть, чтоб не смешить уже Вселенную. Но вместо этого, видишь, пошел работать.

– Копишь на мыло с веревкой? – Лиза осторожно улыбнулась.

Дима сунул руки в карманы.

– У нас в общаге был один тип. Он как расстался с жизнью: пришел, съел десять пачек сухой вермишели, запил пивом как следует. Забрали в больницу через час, он умер по дороге. Блокада, паралич сердца.

– И зачем он так поступил, вы узнали?

– Да нет, он-то просто хотел поесть. А у меня как раз дома почти ящик этой вермишели.

Она улыбнулась еще осторожней.

– И бочка пива?

– Я так думаю, сойдет и вода из-под крана.

С этих пор Лиза начала постоянно ездить на Горизонт, только чтоб убедиться, всё ли в порядке. Чтобы нормально спать под утро. Так они стали видеться каждый день.

25 мая 2005 года

Максим курил, лежа в кресле водителя. Подушка сиденья располагалась низко; голова Макса тонула в ней, и перед его глазами был только бархатный потолок.

– По крайней мере, его желание сбылось, хоть и запоздало, – сказал Максим.

Что-то ткнулось ему в ухо, и Макс вяло удивился, сообразив, что Лиза ударила его, притом довольно резко.

– Скотина, – опять тычок в ухо. – Как, ну как ты можешь? Сидеть и слушать меня, быть человеком, а потом взять и перегадить всё одним махом, одной фразой, как настоящая дрянь?

Она смолкла, и в салоне «мерседеса» стало тихо, лишь бормотал и шипел микроклимат.

Не поднимая головы, Максим сунул в угол рта сигарету и затянулся, сопя носом.

– Возможно оттого, что я завидую, – сообщил он.

– Чему? Тому, что он умер?! Тому, что ты не умер? Тому, что я дружила с кем-то еще, с тем, кто не ведет себя как мудак?

– Тому, что он мертв, а я жив, – Макс выдохнул дым через нос. – И всё равно значу для тебя в сотню раз меньше. И значу ли вообще.

– Зачем, почему, к чему ты всегда такое говоришь? И говоришь, и продолжаешь, – Лиза едва не плакала.

«Всё равно нам всем конец», – подумал Максим, ощущая пустую, невесомую легкость.

– Я люблю тебя.

– Угу. Рассказывай, – она шмыгнула носом. – Будто это вообще для тебя возможно.

– Возможно, – упрямо сказал Макс. – Я бы хотел, чтобы нет, но возможно.

– Прекрати это.

– Значит, ответ тебе не нужен, правильно? – он повернул лицо к ней и скосил глаза. – Ты хотела знать, откуда это всё. Почему это. А я сразу понимал, что отвечать бессмысленно. Будет только хуже. Так вот, я говорю это сейчас потому, что хуже уже не станет. Зачем я притащил тебя в Москву? Потому что люблю тебя. Зачем я хотел, чтоб ты была на телевидении? Потому что ты хорошо смотришься на экране? Нет. Потому что люблю тебя. Почему я всегда сбегал? Потому что боялся остаться. Почему всегда возвращался как идиот, под любым идиотским предлогом? Потому, что боялся тебя потерять. Почему – потому, что ты мне нравишься, потому что ты в моем вкусе, потому что я хочу тебя?