Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Последней надеждой для многих оставался наследник престола – Франц-Фердинанд, который был молод, энергичен и полон новых идей – в целом весьма авторитарных и реакционных. Возможно, он мог обратить перемены вспять и вновь сделать империю абсолютной монархией с сильным центральным правительством. Наследник определенно выглядел и действовал так, как полагается решительному руководителю.

Франц-Фердинанд был высоким, привлекательным мужчиной с большими и выразительными глазами, громким голосом и властными манерами. Хотя его усы и не могли сравниться с усами германского императора Вильгельма, они тоже были лихо закручены кверху. В своей частной жизни он, после ряда ошибок юности, был безупречен, женившись по любви и став преданным мужем и отцом. Он обладал отличным вкусом и немало сделал для сохранения архитектурного наследия Австро-Венгрии. Он обладал пытливым умом и – в отличие от своего дяди-императора – тщательно следил за газетными публикациями. Он также отличался жадностью, требовательностью и нетерпимостью. Было известно, что он порой даже избивал поставщиков, чтобы получить от них желаемое, будь то картины или мебель. Своим подчиненным он не прощал даже малейших ошибок. Помимо прочих, он особенно сильно ненавидел евреев, масонов и всех, кто подвергал критике или сомнению авторитет католической церкви, ярым приверженцем которой он был. Эрцгерцог заодно не переносил «предателей» венгров и «свиней» сербов. Их, как он часто говорил, необходимо было сокрушить. В целом он не знал меры ни в ненависти, ни в удовольствиях – даже на охоте он велел устраивать все так, чтобы огромное количество разной дичи гнали ему навстречу, а он стоял и стрелял до тех пор, пока стволы не раскалялись докрасна. Утверждали, что однажды он внезапно потребовал поместить в загон стадо оленей из двухсот голов и там убил их всех, застрелив вместе с ними по ошибке и одного из загонщиков[584].

Никто не ожидал, что он станет наследником престола, но гибель в Мексике его дяди Максимилиана, самоубийство его кузена Рудольфа и смерть отца от тифа (подхваченного из вод реки Иордан в Святой земле) привели к тому, что в 1896 г. тридцатитрехлетний Франц-Фердинанд оказался первым приемлемым кандидатом в очереди. Младший брат Франца-Иосифа Людвиг-Виктор был жив, но его репутация была запятнана бесчисленными скандалами. Незадолго до смерти отца сам Франц-Фердинанд серьезно заболел туберкулезом, и его огорчило то, как все вокруг сразу стали обхаживать его младшего брата. Однако после морского путешествия эрцгерцог поправился и сохранял крепкое здоровье до 1914 г.

Император не питал особенной любви к своему новому наследнику, а в 1900 г. их отношения ухудшились в связи с тем, что Франц-Фердинанд настаивал на браке с графиней Софией Хотек, происходившей из старой богемской аристократии. Она была миловидна и обладала хорошей репутацией, но по статусу не годилась в невесты для одного из Габсбургов. Хотя императору в конце концов пришлось согласиться на этот брак, он выдвинул ряд условий: сама София не должна была получить титула и привилегий, полагавшихся жене эрцгерцога, а ее дети лишались права занимать трон. Уже одно только это вызывало у Франца-Фердинанда негодование, а равнодушие, с которым император встречал новые идеи своего наследника, и вовсе подрывало его уверенность в прочности своего положения. Один из его преданных помощников говорил: «У эрцгерцога есть такое чувство, что его недооценивают, и именно из этого чувства проистекает легко объяснимая ревность, которую он питает к высокопоставленным гражданским и военным чинам, чей престиж стоит очень высоко»[585]. Возможно, именно по этим причинам его нрав – и без того свирепый – стало почти невозможно контролировать. Ходили слухи о том, что он порой беспорядочно палил из револьвера, – а равно и о том, что его спутники на самом деле были санитарами. Британский посол в Вене сообщал, что будто бы сам император думал лишить Франца-Фердинанда права наследования, поскольку сомневался в душевном здоровье эрцгерцога[586].

Было это правдой или нет (а истории о безумии Габсбургов были хорошо известны), Франц-Иосиф постепенно стал поручать своему племяннику все более ответственные задачи. Ему был предоставлен изящный дворец в стиле барокко – знаменитый Бельведер. Кроме того, эрцгерцог получил собственную военную канцелярию, а в 1913 г. был назначен генерал-инспектором вооруженных сил, что дало ему значительную власть в военных делах, пусть даже Франц-Иосиф и остался на посту главнокомандующего. Бельведер стал подобием императорского двора, и Франц-Фердинанд стал постепенно налаживать собственные связи с политиками, чиновниками, офицерами и журналистами. Именно там он обдумывал план спасения монархии, который подразумевал централизацию власти и военного командования, упразднение «Компромисса» с Венгрией и создание нового федеративного государства, которое включило бы в себя как венгров, так и немцев, чехов, поляков и южных славян. Парламентаризм как таковой не особенно привлекал его, и он с радостью обошелся бы без этого института. Однако граф Оттокар Чернин, ставший во время Великой войны министром иностранных дел, сомневался в том, что реформы эрцгерцога достигли бы результата: «Сама структура монархии, которую он так хотел поддержать и укрепить, была уже настолько гнилой, что не смогла бы перенести никаких значительных нововведений, и, не случись войны, она, возможно, распалась бы вследствие революции»[587].

Во внешней политике предпочтения Франца-Фердинанда сводились к поддержанию союза с Германией и попыткам добиться взаимопонимания с Россией – еще одной великой державой, управляемой консервативной монархией. Эрцгерцог с удовольствием избавился бы от союза с Италией, которая была ему ненавистна по множеству причин, начиная с отношения итальянского правительства к папе римскому и заканчивая тем, что она поглотила Королевство обеих Сицилий, которым некогда правил его дед[588]. Хотя Франца-Фердинанда и считали воинственным, на деле он был более осторожен, чем на словах, поскольку знал, что Австро-Венгрия была слишком слаба и разобщена, чтобы позволить себе агрессивную внешнюю политику. В 1913 г., в ходе последнего Балканского кризиса перед войной, он имел беседу с министром иностранных дел и прозорливо заметил: «Стараясь ничем не поступиться, мы, однако, должны сделать все возможное, чтобы сохранить мир! Если мы вступим в большую войну с Россией, результатом может стать катастрофа – и еще неизвестно, как поведут себя наши союзники на флангах, ведь Германии придется иметь дело еще и с Францией, а Румыния оправдывается наличием угрозы со стороны Болгарии. Поэтому сейчас крайне неподходящий момент [для войны]. Если бы мы вели войну с одной только Сербией, то быстро преодолели бы ее сопротивление, но что потом? И что бы мы с этого получили? Сначала вся Европа обрушилась бы на нас и увидела бы в нас нарушителей мира – и помоги нам Боже, если мы аннексируем Сербию»[589].

Одной из меньших трагедий лета 1914 г. стало то, что сербские националисты, убив Франца-Фердинанда, устранили того единственного человека, который мог бы помешать Австро-Венгрии начать войну. Мы никогда не узнаем, что бы произошло в этом случае, – впрочем, возможно, что в эпоху энергичного роста национальных движений многонациональная империя была обречена и безо всякой войны.

Внешняя и внутренняя политика Австро-Венгрии во многом определялась теми национальными течениями, с которыми ей приходилось бороться. В тех областях, где империя некогда распространила свое могущество, включив в себя немцев, итальянцев или южных славян, она со второй половины XIX в. была вынуждена обороняться от национальных государств, стремящихся отторгнуть в свою пользу куски ее территории. Объединение Италии привело к тому, что империя шаг за шагом лишилась своих италоговорящих областей, а итальянская ирредента мечтала даже о Южном Тироле. Амбиции Сербии создавали похожую угрозу в отношении южных славянских территорий, включая Хорватию и Словению. Румынские националисты жаждали присоединить населенные румынами части Трансильвании. Наконец, российские агитаторы вели работу среди русин в восточной части Галиции, настраивая местное население в пользу своей империи. И ситуация обещала в дальнейшем только ухудшиться, поскольку все эти нации с каждым годом все больше укрепляли связи со своими собратьями внутри Австро-Венгрии, которую некоторые уже стали называть «тюрьмой народов».

Пессимисты – впрочем, возможно, лучше называть их реалистами – считали, что следует поддерживать status quo, не допуская еще большего раскола внутри империи и ухудшения международной обстановки. К этому лагерю определенно принадлежал и сам император, а также бывший до 1906 г. министром иностранных дел граф Агенор Голуховский. Он был красив, обаятелен, довольно ленив (за окружавшую его атмосферу сонливости ему даже дали прозвище Голухшлафский от немецкого schlafen, то есть «спать») и прагматичен. Граф был отлично осведомлен о слабости Австро-Венгрии и проводил осторожную внешнюю политику, избегая резких и внезапных шагов. Его подход основывался на том, что империя должна поддерживать Тройственный союз с Германией и Италией, быть в хороших отношениях с Россией и избегать конфликтов на Балканах или в турецком вопросе. Также предполагалось, если получится, продлить соглашения по Средиземному морю, существовавшие у Австро-Венгрии с Италией и Великобританией.