Мастерица Ее Величества - Карен Харпер

Глава двадцать первая

Во время длительной похоронной церемонии я так устала, что еле держалась на ногах. После того как епископ Линкольна закончил молитвы и проповедь, ввели принадлежавшего принцу коня без седока, на котором было закреплено оружие принца. Животное фыркало, по глазам его было видно, как оно боится толпы и окружения. Это зрелище огорчило меня еще больше, потому что коня могло бы успокоить одно прикосновение его покойного хозяина.

Я разглядывала толпу, высматривая лицо, которое на самом деле не было мне знакомо и которое я могла не узнать, пока этот человек не заговорит своим хрипловатым повелительным голосом, человека высокого, но высоких было много, особенно среди охранников. К тому же у многих из присутствующих были волосы и борода с проседью. Из‑за плохой погоды многие были в черных плащах.

Был ли наш враг здесь? Наблюдал ли он и планировал ли еще отравление или он был убийцей, который устранял врагов одним способом? Веревка вешателя. Лук и стрелы. Сломанная шея в темноте крипты, похожей на ту, где вскоре упокоится принц? Или его основная цель – убийство другого принца Тюдоров или даже королевы или короля?

Наконец гроб Артура перенесли в южную часть алтаря, где должны были опустить в крипту. Все, кто уместился, столпились там позади всех сановников. Двенадцать человек опустили тяжелый гроб и вытащили веревки. Когда епископ брызнул святой водой и затем бросил ритуальную горсть земли сверху, я почувствовала, как рука Ника обвилась вокруг моей талии. Если бы мы оба не держали свечи с этой ужасной резьбой, я была бы довольна.

Главный распорядитель церемонии, граф Суррей, затем все придворные и члены совета преломили свои символы власти над головой и бросили их вниз. Сломанные жезлы со стуком упали в могилу, где до того лежали обезглавленные черные свечи мастерской Весткоттов. В воздухе стоял плач по усопшему. Как я надеялась, что смогу показать себя с лучшей стороны, когда буду рассказывать об этом королеве, я, главная представительница королевы здесь, хотя об этом никто не знает, кроме Ника и меня.

Но была ли печаль Ее Величества больше моей тогда, когда другие хоронили моего сына, а я наблюдала за этим издали? Или ее радость глубже моей, когда мы родили наших сыновей и впервые взглянули в их крошечные личики? Нисколько, клялась я самой себе. И поэтому, королева или горожанка, высокого или низкого рода, мы, женщины, сестры, мы одинаковы, что бы ни случилось.

После окончания службы большинство участников процессии разъехались, но некоторые, в том числе мы с Ником, остались на ночь в находившейся неподалеку гостинице «Две Розы», собираясь отправиться в Лондон на следующий день. Райс был рад набить живот, затем отправился спать в конюшню, где спали и другие охранявшие лошадей. Я была рада, что граф Суррей уехал, поцеловав мне руку и прошептав: «Никто из лондонских торговцев вам в подметки не годится, Верайна». Я почувствовала облегчение, когда он уехал, и не упомянула ни словом о нашем прощании Нику. Что граф доложит Его Величеству – скажет ли он что-нибудь про Ника или про меня? – я не знала да и слишком устала, чтобы волноваться об этом.

Я почти засыпала за столом в общей комнате, ужиная жестким ростбифом вместе с Ником и несколькими другими охранниками, с которыми он меня познакомил. Кроме того, каждый кусок мяса напоминал мне о мертвом бычке в болоте. Вскоре я извинилась и ушла в небольшую комнату на третьем этаже, которую делила с двумя другими женщинами, бывшими придворными дамами при дворе принца Артура, которые возвращались в Лондон. Обе они были англичанки, и было грустно видеть, как явно уменьшился двор принцессы Екатерины.

Я рухнула на большую кровать, отвернулась к стене, а они шептались у очага о том, как надеются найти место у какой-нибудь важной персоны при дворе. Я давно не делила ни с кем постель, но в этой свободно могли бы разместиться мы все трое. Если только, надеялась я, нам не придется делить ее с клопами или даже с мышами, возню которых я слышала в соломенной крыше над нами.

Я потихоньку уплывала в сон, радуясь, что меня ничего не связывало с Сурреем… и его любовницами… потому что я считала не монеты, а часы до того момента, как окажусь дома и снова увижу сына… Я не могла потерять моего дорогого мальчика, хотя королева потеряла своих и даже много больше…

Его Величество и я заставляли себя есть – аппетита у нас не было. Заснуть тоже было не легче. Могу поручиться, что он тоже страдал бессонницей. Я взбила свою пуховую подушку в просторной королевской постели и сказала:

– Мне стало чуть полегче с тех пор, как я знаю, что Артур упокоился с миром. Легче, то есть, пока мы не раскроем грязную игру, на которую указывает это ужасное присланное сердце. Мой отец любил говорить, что душа не обретает покоя, если человек был жестоко убит, пока его или ее убийца не будет найден и не понесет наказания.

– Другими словами, если кто-то погибает в сражении или казнен за какое-то преступление, то теряет больше, чем жизнь? Они терзаются или терзают других в вечности, пока их убийцы не понесут кару? Не хочу слушать подобную ересь, тем более от тебя. Это не цивилизованно, это не по-христиански.

– Дорогой мой король, – сказала я, нащупывая в темноте его руку, – давай не будем спорить или устраивать философский диспут среди ночи. – В последнее время он был вспыльчив, еле удерживался от того, чтобы взорваться. Я понимала, что люди скорбят по-разному. Король не может только плакать и рыдать либо цепляться за раскрашенные восковые статуи тех, кто умер, словно они были из плоти и крови.

– И не будем никого мучить в Тауэре. Элизабет, тебе плохо не только оттого, что мы потеряли нашего наследника, но и потому, что я запретил тебе расспрашивать меня о допросах Джеймса Тиррелла в Тауэре и сказал, что сам сообщу, когда будет что сообщить.

Сердце у меня забилось.

– А есть новости?

– Под пыткой Тиррелл сознался в нескольких вещах. В начале допроса он признал, что давал убежище и оказывал помощь нескольким йоркистам – врагам нашей короны, когда они оказывались во Франции, – предоставлял им еду, питье и ночлег. Несомненно, он поддерживал и, возможно, субсидировал их, – он повысил голос, – в моем замке, где он клялся быть моим сторонником! Одного этого достаточно, чтобы обвинить его в измене. А лорд Ловелл был одним из этих людей.

– Не надо снова о нем! Словно призрак, он возникает на фоне слухов о собственной смерти. Значит, они могли быть в тайном сговоре относительно других ужасных дел. Их имена и звучат в рифму, Тиррелл и Ловелл! Но ты сказал, Тиррелл признался в чем-то еще?