Крестоносцы - Генрик Сенкевич

– Что бы это могло значить? – вопрошал в изумлении молодой рыцарь.

И кричал людям, работающим поодаль, не откопали ли они женщину; но те находили одних только мужчин. Наконец работа была окончена. Слуги запрягли в сани собственных коней и, усевшись на облучки, двинулись с замерзшими к Недзбожу, чтобы попытаться в тепле хоть кого-нибудь из них вернуть к жизни. Збышко остался с чехом и двумя слугами. Ему пришло в голову, не отделились ли сани с Данусей от поезда: в них, надо полагать, были запряжены самые лучшие лошади, и Юранд мог распорядиться, чтобы они ехали вперед, а нет, так оставил их, может, где-нибудь при дороге около хаты. Збышко не знал, что предпринять; во всяком случае, он хотел осмотреть все ближайшие сугробы и ольшаник, а потом вернуться и искать на дороге.

Однако в сугробах они ничего не нашли. В ольшанике перед ними сверкнули несколько раз волчьи глаза, но и там они нигде не наткнулись на следы лошадей и людей. Луг между ольшаником и дорогой блестел теперь в лунном сиянии, и на белой унылой его пелене виднелись вдали там и тут темные пятна; но это тоже были волки, которые при приближении людей быстро убегали.

– Ваша милость, – сказал наконец чех, – напрасно мы ездим и ищем – панны из Спыхова не было в поезде.

– На дорогу! – приказал Збышко.

– Мы не найдем ее и на дороге. Я все смотрел, нет ли где на санях коробов с женскими нарядами. Ничего я не нашел. Панна осталась в Спыхове.

Мысль была правильная, и пораженный Збышко сказал:

– Дай Бог, чтобы так оно было, как ты говоришь.

А чех продолжал строить догадки:

– Старый пан не оставил бы дочку одну на санях: уезжая, он посадил бы ее с собой на коня, и мы нашли бы ее вместе с ним.

– Пойдем туда еще раз, – велел встревоженный Збышко.

Ему подумалось, что так оно, может, и было, как говорит чех. А что, если они плохо искали! А что, если Юранд посадил Данусю с собой на коня, а потом, когда конь пал, Дануся отошла от отца, чтобы позвать на помощь! Тогда ее, может, замело снегом где-нибудь неподалеку от него.

Точно угадав его мысли, Гловач сказал:

– Тогда на санях мы нашли бы ее наряды; не могла же она поехать ко двору в чем была.

Как ни справедлив был этот довод, они все же направились к иве; но ни под нею, ни на полсотни шагов в окружности ничего не нашли. Юранда княжьи слуги уже увезли в Недзбож, и кругом было совершенно пусто. Чех сказал, что собака провожатого, которая нашла Юранда, нашла бы и панночку. Збышко вздохнул тогда с облегчением, почти уверившись в том, что Дануся осталась дома. Он даже представил себе, как это могло случиться: Дануся, видно, во всем повинилась отцу, но не смогла уломать его, и он нарочно оставил ее дома, а сам поехал к князю жаловаться и искать заступничества перед епископом. Подумав вдруг, что со смертью Юранда исчезли все препятствия, разделявшие его с Данусей, Збышко невольно вздохнул с облегчением и даже ощутил радость в сердце. «Юранд не хотел, да Бог захотел, – сказал про себя молодой рыцарь, – а воля Божья всегда сильнее». Теперь ему остается только ехать в Спыхов и забрать свою Дануську, а потом уже выполнить обет, что на границе легче сделать, чем в далеком Богданце. «Воля Божья, воля Божья!» – все повторял он про себя; но вдруг сразу устыдился своей радости и, обратившись к чеху, сказал:

– Жаль мне его, прямо тебе говорю.

– Народ толкует, что немцы боялись его пуще огня, – заметил оруженосец.

Через минуту он спросил:

– Теперь в замок вернемся?

– Через Недзбож, – ответил Збышко.

Они въехали в Недзбож и направились в шляхетскую усадьбу, где их принял старый хозяин, Желех. Юранда они уже не нашли, но Желех сообщил им радостную весть.

– Оттирали его тут снегом, чуть не до костей, – сказал он, – и вино вливали в рот, а потом в бане парили, там он и задышал.

– Жив? – с радостью спросил Збышко, который, услышав эту новость, забыл про все свои дела.

– Жив-то жив, да вот бог его знает, выживет ли, ведь душа неохотно с полпути возвращается.

– Почему его увезли?

– От князя за ним прискакали. Сколько было перин в доме, все на него навалили и увезли.

– О дочке он ничего не говорил?

– Он только задышал, языком еще не владел.

– А как остальные?

– А те уж у Бога за печкой. Не попасть уж им, бедным, нынче к заутрене, разве только к той, которую Сам Христос служит на небе.

– Ни один не ожил?

– Ни один. Чем в сенях-то разговаривать, зашли бы в горницу. А коли поглядеть на них хотите, так они в людской лежат у огня. Пойдемте в горницу.

Однако Збышко торопился и не захотел зайти, как ни тянул его старый Желех, который любил «побеседовать» с народом. До Цеханова было еще довольно далеко, а Збышко рвался туда – он хотел поскорее увидеть Юранда и хоть что-нибудь узнать у него о Данусе.

Они торопливо скакали по заметенной снегом дороге. Было уже за полночь, когда они приехали, и в часовне замка как раз кончилась заутреня. До слуха Збышка донеслось мычание и блеяние: это, по старому обычаю, мычали и блеяли молящиеся в память о том, что Христос родился в яслях. После службы к Збышку вышла княгиня, лицо ее было печально и тревожно.

– А Дануська? – спросила она.

– Ее нет. Разве Юранд не сказал вам – я слыхал, что он остался жив.

– Боже милостивый!.. Попущение на нас! Горе-то какое! Не смотрит Юранд и лежит недвижимо.

– Не бойтесь, милостивая пани. Дануська осталась в Спыхове.

– Откуда ты знаешь?

– На санях нет и следа ее нарядов. Не повез же он ее в одной шубке.

– Правда, истинный Бог, правда!

И глаза ее блеснули радостью.

– О младенец Иисус, ныне родившийся, – воскликнула она, – не гнев, видно, твой, но милость над нами.

Однако ее смутило то обстоятельство, что Юранд приехал без дочери, и она снова спросила Збышка:

– Почему же он ее оставил дома?

Збышко высказал ей свои предположения. Ей показалось, что он прав, однако особых опасений его догадки у нее не вызвали.

– Юранд теперь, – заметила она, – будет обязан нам, а по правде сказать, и тебе, своим спасением, ведь ты тоже ездил его откапывать. Не сердце, а камень должно быть у него, коли и теперь он станет упираться! Это будет ему и предостережением от Бога, чтобы не смел воевать против священного таинства. Вот очнется он и заговорит, я ему тотчас скажу об этом.

– Сперва пусть очнется, мы ведь еще не знаем, почему он не взял Дануськи. А вдруг она захворала?

– Не болтай глупостей! И так я тоскую, что нет ее. Если бы она захворала, он бы ее не бросил!

– Это верно! – сказал Збышко.

И они пошли к Юранду. В горнице было жарко, как в бане, и совсем светло от пылавших в камине огромных сосновых поленьев. Ксендз Вышонек бодрствовал над больным, который лежал на постели под медвежьими шкурами, бледный, с волосами, слипшимися от пота, и закрытыми глазами. Рот у рыцаря был открыт, дышал он тяжело и трудно, так что шкуры от дыхания поднимались и опускались на груди.

– Ну как он? – спросила княгиня.

– Я влил ему в рот ковшик подогретого вина, – ответил ксендз Вышонек, – у него теперь испарина.

– Он спит или не спит?

– Может, и не спит, уж очень тяжело дышит.

– А вы не пробовали говорить с ним?

– Пробовал, да он ничего не отвечает; думаю, что до рассвета не заговорит.

– Придется ждать рассвета, – сказала княгиня.

Ксендз Вышонек настаивал, чтобы она пошла отдохнуть, но княгиня и слышать об этом не хотела. В христианских добродетелях, в том числе и в уходе за больными, ей всегда хотелось стать равной покойной королеве Ядвиге и спасти своими заслугами душу отца; поэтому она не упускала случая показать в этой с давних пор христианской стране свою набожность и тем самым изгладить в памяти народа то, что она родилась в язычестве.

Кроме того, она горела желанием узнать из уст Юранда о Данусе, судьба которой ее все-таки беспокоила. Усевшись около постели больного, она стала читать молитвы, а затем задремала. Збышко был еще не совсем здоров и к тому же страшно утомился от ночной езды, поэтому вскоре последовал ее примеру, и не прошло и часа, как оба они заснули крепким сном и проспали бы, может, до утра, если бы на рассвете их не разбудил колокольчик замковой часовни.

Но этот колокольчик разбудил и Юранда; открыв глаза, старый рыцарь сел вдруг на постели и стал озираться кругом, моргая глазами.

– Слава Иисусу Христу!.. Как ваше здоровье? – спросила княгиня.

Но Юранд, видно, еще не совсем очнулся, он воззрился на княгиню, как будто не узнавая ее, и через минуту крикнул:

– Сюда! Сюда! Разрывайте сугроб!

– Господи помилуй, да ведь вы уже в Цеханове! – снова воскликнула княгиня.

Юранд наморщил лоб, точно никак не мог собраться с мыслями, и переспросил:

– В Цеханове?.. Дочка меня ждет… князь с княгиней… Дануська! Дануська!..

И, закрыв вдруг глаза, он снова повалился на постель. Збышко и княгиня испугались, не умер ли он, но грудь его в ту же минуту стала вздыматься, как в глубоком сне.

Отец Вышонек приложил палец к губам, сделал знак рукой, чтобы не будили больного, и прошептал: