Левый берег Стикса - Ян Валетов

Такой человек действительно мог быть хозяином клуба в далекой и дикой Украине. Или капитаном пиратского фрегата в Южно-Китайском море. Михал Михалычу не хотелось верить, что этот человек — подставное лицо. Хотя слухи ходили разные. И некоторые, в общем и целом, неплохо осведомленные граждане, называли истинным владельцем клуба самого Кононенко и известную в бизнес — кругах леди Регину Сергиенко — некоронованную газовую принцессу Украины, имевшую с туманным Альбионом самые непосредственные контакты, вплоть до места расположения штаб-квартиры своей английской «дочки», которая гордо именовалась зарубежным партнером.

В глубине души Марусич подозревал, что это правда, но особо не задумывался и разговоры, то и дело, возникавшие в определенных кругах, не поддерживал. Больно уж понравился ему пройдоха-англичанин, с громким титулом и пиратскими ухватками.

Несмотря на всю помпезность заведения, Михал Михалыч сюда хаживал неоднократно. Не для того, чтобы вести деловые переговоры в тиши отдельных кабинетов. Упаси Бог! Марусич прекрасно понимал, что такие места для переговоров подходят не более чем кабинет следователя по особо важным делам — стационарная аппаратура для прослушивания и видеосъемки могла скрываться везде, хотя официально, разумеется, заявлялось, что это ложь и грязные инсинуации. Просто Марусичу нравилось полное отсутствие музыки, делавшей мучительным пребывание в киевских ресторанах, прекрасный выбор спиртного, качественная кухня и, прежде всего, пусть нарочитая, но, все равно, невероятно притягательная для него лично, атмосфера старины.

Он прошел в малый зал, с тяжелыми, темно-серыми портьерами на высоких окнах, и, усевшись за небольшой стол, укрытый накрахмаленной до хруста скатертью, принял из рук мэтра тяжелое меню в переплете тисненой кожи. Время едва перевалило за полдень, есть не хотелось совершенно, хотя Михал Михалыч в последний раз ел в самолете, вечером прошлого дня. Да и предстоящий разговор не способствовал аппетиту.

Марусич, чуть подумав, заказал две чашки кофе по-турецки, стакан воды со льдом и виски «Баллантайн». И невольно усмехнулся, представив себе на долю секунды лицо своего врача-кардиолога при виде этого заказа. Но он хотел именно этого — горячий, сладкий до одури кофе, ледяную воду и виски — смертельную смесь для сердечной мышцы. Бог не выдаст, свинья не съест.

Он приехал на пять минут позже назначенного срока, надеясь, что Иван Павлович прибудет раньше. Это давало минимальное психологическое преимущество, но Кононенко появился десятью минутами позже Марусича — невысокий, грузный, выглядящий старше своих лет, но безупречно одетый и с неизменными золотыми очками от «Картье» на крупном, пористом носу.

От двух телохранителей, сунувшихся было за ним, он небрежно отмахнулся — их, как ветром сдуло, и двинулся навстречу привставшему Марусичу, на ходу протягивая руку для приветствия.

— Михал Михалыч, рад вас видеть! Сколько лет, сколько зим?

Голос у Кононенко для государственного деятеля не задался. Не было в нем басовых ноток, царственности, рокота.

— Но, голос голосом, а просторечный акцент, резавший слух ранее, повывел, — подумал Марусич, — пообтесался, на руках маникюр. Костюмчик, галстук, часы «Франк Мюллер» — все в самый раз. В самом соответствии с годовой суммой дохода, указанной в обнародованной декларации. Блеск нищеты.

— Давненько, Иван Павлович, давненько. Как вам на службе государевой?

Кононенко неожиданно хохотнул, показывая крупные зубы.

— Превосходно. Лучше, чем ожидал.

Он сел и принял меню из рук мэтра.

— Проголодался, — заявил он, поправляя указательным пальцем слегка сползшие с переносицы очки. — С шести утра — на ногах. Пообедаем, Михал Михалыч? Что это вы только пьете?

— Не голоден, — сказал Марусич. — Не успел еще проголодаться. Да вы ешьте, не стесняйтесь, Иван Павлович. Мне это не мешает.

Кононенко кивнул и, не глядя в меню, скомандовал мэтру.

— Солянку из осетрины, огородик со сметанкой, молодой картошечки и баранину на кости. Бутылку «Боржоми». Быстро. У меня сорок пять минут.

— Это ты не мэтру сказал, — подумал Марусич, закуривая, — это ты мне сказал. Время, так сказать, обозначил. Ну, что ж, раз так, грех его терять.

Но и приступать к беседе не «оттанцевав» прелюдию тоже было нельзя. Обязательная программа на то и обязательная. Тем более что во время нее иногда звучат такие вещи, которые потом придают разговору совершенно иное направление и расставляют акценты.

Михал Михалыч допил первую чашечку кофе и, затянувшись, выпустил вверх густую синеватую струю дыма. Кофе был очень крепкий, сердце в груди затрепыхалось, как попавший в лапы кошки воробей.

— Наслышан, наслышан Иван Павлович, о ваших успехах. Горсовет вам почетного гражданина дал…

— Не обращайте внимания, Михал Михалыч, — отмахнулся Кононенко. — Почетного гражданина? Да если надо — они мне и почетную гражданку презентуют. Вместе с ключами от города. Жополизы!

— Интересный у нас с тобой разговор будет, Иван Павлович, — отметил про себя Марусич, — просто замечательный. Резво ты за дело берешься, дружище, без дипломатических реверансов. Что же у тебя против меня есть, грозный ты наш? Что же ты, с твоими жополизами на меня накопал, если ты, безо всякого стеснения указываешь мне, что полет твой так высок, что все остальные, и я в том числе, просто точки на далекой земле?

— Ну, почему так? Уважают. Любят, наверное.

— Где там любят? Бояться, это да. Уважают? — Кононенко хмыкнул. — Ну, может быть, может быть… Боязнь — причина, все же, посерьезнее. Да мне, в общем-то, все равно, уважают, или там бояться. Пусть делают, как надо. Как скажу… А у вас, как дела, Михал Михалыч?

— В целом — неплохо. Пожаловаться не могу.

— Тяжел хлеб депутатский? Слышал, слышал ваше выступление в Раде. Дельно, толково. И помощникам моим очень понравилось. Вы по образованию, простите, кто? А то я запамятовал?

— Экономист.

— Ах, да. Кто-то мне говорил. Киев? Университет?

— Нет, нет. Я в Ленинграде учился.

— В Питере, то есть? — поправил Кононенко. — Тогда понятно. А то один из моих говорит, мол, смотри, Палыч, какое толковое выступление у бывшего директора гастронома. Как чешет, как пописанному. А я ему и говорю, ну и что, что директор гастронома? Что — директор гастронома не может быть образованным человеком?

— Вот, сволочь, — подумал МММ. — Ученый. Аграрий. Агроном траханный.

Он прекрасно помнил свое выступление в Раде. Именно то, о котором говорил Кононенко. Речь шла о реформировании топливно-энергетического комплекса, и Марусич выступил резко, с критикой по текущему моменту, выражая свое мнение, как руководителя фракции. Не то, чтобы без задней мысли, были, конечно, свои интересы у МММ в ТЭКе, и немалые. И предлагаемая в Раде программа действий, на самом деле, никаких реформ не содержала, разве что перераспределила бы денежные потоки от одних коммерсантов к другим. И принимать ее никто в серьёз не собирался — вопрос не лоббировался, денег депутатам, за прохождение проекта через Раду, никто не обещал. Марусич подозревал, и небезосновательно, что вся возня вокруг системы ТЭК была затеяна Кабинетом Министров и лично господином Кононенко, для имитации активной деятельности в этом направлении или для маскировки собственных деловых интересов.

ТЭК — был золотым тельцом для Ивана Павловича и его бизнес — окружения и реформы в этой области использовались ими только для того, чтобы отсечь нежелательных игроков, путавшихся под ногами. Давным-давно, в золотую пору, пока этот рынок только нарезали на толстые, соблазнительные ломти, МММ умудрился ухватить несколько и быстренько отбежать с добычей в сторонку. Нельзя сказать, чтобы добычу с той поры ни разу не пробовали отобрать, но попытки были вялые, неубедительные. То ли предприятия, которые курировали фирмы Марусича, никого особо не интересовали, то ли политический вес тех, кто пытался, был гораздо меньше, чем политический вес МММ. Выступление на сессии было действительно неплохим, Михал Михалыч, вообще выступал не очень часто, но всегда так, чтобы речь запомнилась, обратила на себя внимание корпуса и избирателей.

Но, если смотреть на проблему глобально — выстрел был холостым. Шумно и в пустую. Никто и ничего делать и так не собирался. Но Иван Павлович, видать, выступление запомнил. Он, вообще, никогда и никому ничего не забывал.

Выскользнувший из-за портьер официант поставил перед Кононенко салатницу с заказанным «огородом», тарелку, с прикрытым белоснежной салфеткой, тонко нарезанным хлебом, не обычным, а выпекаемым в итальянской булочной, с травами и специями. Налил в высокий бокал простого стекла шипящую «боржоми», и, неслышно, отступил, как испарился.

Кононенко бросил на колени салфетку, и принялся трапезничать. Ел он быстро, жадно, и раздраженный МММ, подумал, может быть и не совсем справедливо, в отместку за неудачную попытку его унизить, что Иван Павлович, по сути, и остался комбайнером. Его наносной лоск был неубедителен. В жестах, в интонациях, в хитроватом прищуре — проглядывала крестьянская хитрость, которую Кононенко так старался скрыть от окружающих. Но, увы, увы… Суть можно спрятать только на время. Перед глазами Марусича, встала совсем другая картина.