Клиника: анатомия жизни - Артур Хейли

Доктора Чендлера возмущало, что первые роли в борьбе с угрозой эпидемии достались О’Доннеллу и Пирсону. Конечно, О’Доннелл председатель медицинского совета и обязан заниматься организационными проблемами клиники, но Кент хирург, а брюшным тифом должны все-таки заниматься терапевты.

Главный терапевт клиники чувствовал, что в разрешении возникшего кризиса его оттеснили назад, лишили возможности принимать ответственные решения. Доктор Чендлер вполне серьезно считал себя избранным, но случаи доказать это наделе выпадали почему-то чрезвычайно редко. И вот такой случай представился — и что же? Его бесцеремонно отодвинули в сторону, на второстепенную роль, хорошо хоть не в массовку. Он, однако, был вынужден признать, что предпринятые О’Доннеллом и Пирсоном меры оказались вполне адекватными и имели одну цель — как можно скорее ликвидировать катастрофическую вспышку брюшного тифа. Слегка нахмурившись, он обратился к уже одевшемуся повару:

— Помните о необходимости тщательного соблюдения гигиенических норм. На кухне должна быть абсолютная чистота.

— Да, доктор.

Едва повар успел закрыть за собой дверь, как в кабинет вошел О’Доннелл.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

Первым побуждением Чендлера было выплеснуть в ответе свою обиду. Однако в следующее мгновение он решил, что ему, собственно, не от чего расстраиваться. Если не считать слишком демонстративной — по мнению Чендлера — демократичности О’Доннелла, то он, пожалуй, самый подходящий для должности председателя медицинского совета человек, во всяком случае, он на голову выше своего предшественника. И вместо обиды Чендлер вложил в ответ максимум дружелюбия:

— Я уже потерял им счет. Мы осматриваем их довольно быстро, но результатов пока нет.

— Что с тифозными больными? — спросил О’Доннелл. — Как чувствуют себя четверо с подозрением на тиф?

— Теперь у нас четверо заболевших, — ответил Чендлер. — Из списка больных с подозрением на тиф можете вычеркнуть двоих.

— Их состояние не опасно?

— Нет, не думаю, — ответил Чендлер. — Слава Богу, теперь есть антибиотики. Лет пятнадцать назад у нас было бы куда больше проблем с этими пациентами.

— Да, вы правы. — О’Доннелл не стал расспрашивать, надежна ли изоляция больных. При всей помпезности доктора Чендлера в медицинских вопросах на него всегда можно было положиться.

— Двое больных — медсестры, — сообщил Чендлер. — Одна из психиатрического, а вторая из урологического отделения. Двое других — мужчины, рабочий генераторной подстанции и клерк из канцелярии.

— Все из разных подразделений клиники, — задумчиво произнес О’Доннелл.

— Именно! Ни одного общего знаменателя, если не считать клинической пищи. Все четверо регулярно обедали в столовой. Нет никаких сомнений: мы на верном пути.

— Все, не буду вас отвлекать, — сказал О’Доннелл, — в коридоре ждут своей очереди еще два человека. У некоторых врачей скопилось больше, и мы перераспределяем больных по другим кабинетам.

— Очень хорошо, — отозвался Чендлер. — Я намерен работать до тех пор, пока не наступит полная ясность, не важно, сколько времени это займет. — Он подобрался и выпрямился, расправив плечи. В его собственных словах ему почудилось что-то героическое.

— Не буду вам мешать, — улыбнулся О’Доннелл.

Немного задетый такой прозаической реакцией, Чендлер чопорно попросил:

— Вас не затруднит сказать медсестре, чтобы она пригласила ко мне следующего больного?

— Нисколько.

О’Доннелл вышел, и через мгновение в кабинет вошла девушка — работница кухни. В руке у нее была только что заведенная история болезни.

— Дайте мне карту, — сказал он. — Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, — поблагодарила девушка.

— Для начала займемся вашим анамнезом — вы расскажете все, что помните, о себе и своей семье. Начнем с ваших родителей.

Слушая ответы на свои тщательно продуманные вопросы, Чендлер быстро записывал их в историю болезни. Каждая запись в истории болезни, вышедшая из-под пера Чендлера, являла собой образец врачебного искусства, достойный включения в учебники внутренних болезней. Доктор Харви Чендлер стал главным терапевтом клиники Трех Графств не в последнюю очередь потому, что был чрезвычайно добросовестным клиницистом.

Покинув занятое хорошо организованной работой поликлиническое отделение, О’Доннелл позволил себе, впервые за сегодняшний день, отвлечься и оценить происшедшие с утра события.

Они сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Инцидент с неверным диагнозом и смертью ребенка. Потом отставка Пирсона и увольнение Дорнбергера по собственному желанию. Затем ошеломляющее открытие, что в клинике более шести месяцев не соблюдались элементарные гигиенические нормы и теперь в нем вспышка брюшного тифа, грозящая перерасти в полномасштабную эпидемию.

Все эти беды свалились на голову администрации одновременно. Почему? Как такое могло случиться? Не симптом ли это скрытно протекавшей до поры тотальной болезни, поразившей всю клинику до основания? Ждать ли следующих неприятностей? Не грозит ли клинике полный развал и паралич? Не виноваты ли все они — руководители — в попустительстве и мягкотелости? Не был ли каждый из них зачинщиком такого попустительства?

«Мы все были так уверены в том, что нынешнее управление клиникой лучше, чем предыдущее. Мы верили в творчество и прогресс, строили храм исцеления, в котором будет хорошо преподавать и лечить. Но не провалили ли мы все дело тем, что глупо и самонадеянно устремили взор к туманным вершинам и не обращали внимания на земные предостережения грядущих бед. Так что же мы построили? Действительно ли храм исцеления? Или, ослепленные безумием, мы соорудили могилу — пропитанную антисептиками гробницу?»

Поглощенный обжигавшими сознание мыслями, О’Доннелл шел к своему кабинету машинально, не замечая окружающих. Так же машинально он открыл его дверь и вошел внутрь.

Сев за стол, О’Доннелл продолжал размышлять. «Больные идут к нам с надеждой и верой, но достойны ли мы этой веры? Компенсируют ли наши успехи наши неудачи и промахи? Сможем ли мы со временем самоотверженностью загладить наши ошибки?»

Потом в голову пришли более приземленные мысли: «Начиная с сегодняшнего дня мы будем многое менять. Надо латать обнажившиеся бреши, надо искать другие слабые места — в самих себе, в организации работы клиники. И больше самокритики, больше самоанализа. Сегодняшние драмы должны стать скорбным крестом, сигналом к обновлению.

Работа предстоит огромная. Начать следует с отделения патологической анатомии, где начались все эти бедствия. Потом еще несколько отделений, где все надо менять буквально в пожарном порядке. Да и остальное требует реорганизации. Весной начнется строительство новых корпусов. Значит, две программы придется выполнять одновременно».

В это время на столе резко зазвонил телефон.

— Доктор О’Доннелл, вас междугородняя.

Это была Дениз. В голосе ее по-прежнему звучала ласковая хрипотца, которая так привлекала его. После обмена приветствиями она сказала:

— Кент, дорогой, я хочу, чтобы в следующие выходные ты приехал в Нью-Йорк. На вечер пятницы я пригласила несколько человек и хочу тебя им представить.

О’Доннелл колебался всего одно мгновение, потом сказал:

— Мне очень жаль, Дениз, но я не смогу приехать.

— Но ты должен приехать. — В голосе Дениз прозвучала упрямая настойчивость. — Я уже разослала приглашения и не могу их отменить.

— Боюсь, ты неправильно меня поняла. — Он принялся неуклюже подыскивать верные слова: — У нас случилась эпидемия, и я не смогу отлучиться до тех пор, пока она не закончится. Есть еще несколько неотложных дел, которыми мне необходимо заняться.

— Но, дорогой, ты же обещал мне, что приедешь в Нью-Йорк по первому моему зову. — В тоне Дениз теперь улавливалось явное раздражение.

Если бы Дениз была рядом! Тогда он смог бы все ей объяснить, и она бы его поняла. Но не обманывает ли он себя?

— К сожалению, я не мог предвидеть всего, что произошло.

— Но ты же главный хирург клиники, ты руководитель. Неужели нет людей, которым можно на пару дней поручить свои обязанности? — Дениз по-прежнему не желала ничего понимать.

— Боюсь, что таких людей нет, — спокойно ответил он.

На противоположном конце провода повисло молчание. Потом Дениз напомнила:

— Я предупреждала тебя, Кент, что я страшная собственница.

— Дениз, дорогая, прошу тебя… — начал было О’Доннелл, но осекся.

— Это твой окончательный ответ? — Голос в трубке звучал любезно, почти ласково.

— По необходимости да, — сказал он. — Прости… Я позвоню тебе, Дениз, сразу, как только смогу отлучиться отсюда.

— Да, пожалуйста, сделай это, Кент. До свидания, — сказала она.