Прекрасные авантюристки (новеллы) - Елена Арсеньева

В конце августа 1698 года в Москву из длительного заграничного путешествия вернулся царь Петр Алексеевич. Пожалуй, он странствовал бы по любезным его сердцу чужестранным землям еще невесть сколько, кабы не выдернула его домой новость о новом стрелецком бунте. Впрочем, когда Петр вернулся, бунт уже был подавлен боярином Шеиным (140 человек биты кнутом, 130 вздернуты на виселицы), так что им с верным другом Алексашкою осталось всего лишь отвести душу на прочих приговоренных и собственноручно снести несколько горячих стрелецких голов. Лефорт, также бывший среди «великих послов» России за рубежом и воротившийся вместе с царем, в сей забаве не участвовал, ибо имел слишком чувствительную душу и видеть не мог, как русский государь, который хвалился, что владеет четырнадцатью ремеслами, осваивает новое: ремесло палача.

Вслед за этим устроена была пирушка, на которой царь страшно рассердился на того же самого Шеина, которого только что крепко целовал в обе щеки и хвалил, и едва не снес голову самому боярину за то, что тот по пьянке проболтался: он-де хорошие денежки берет за высшие воинские чины в своем отряде… Лефорт с Алексашкою едва спасли Шеина!

Но, раззадорясь, царь долго не мог остановиться и потом, за неимением других предназначенных к отрубанию голов, принялся вгорячах стричь бороды тем боярам, которые попадались под горячую руку. Он твердо решил, что именно с этого начнет наконец полное переустройство России!

Изменения должны были также свершиться и в жизни самого Петра. Еще будучи за границей, он писал своему дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и боярину Тихону Никитичу Стрешневу, чтобы склонили его жену к добровольному пострижению в монастырь. Петр хотел обрести свободу от навязанного ему ненавистного брака, чтобы жениться на женщине, которую он вот уже несколько лет любил со всей страстью, на которую только было способно его неистовое сердце. Этой женщиной была Анна Монс. В первую очередь именно к ней — даже раньше, чем рубить головы стрельцам или стричь бороды боярам! — устремился царь, едва оказавшись в Москве. Именно в ее постели провел первую ночь. Именно благодаря ей ощущал враз и приятную истому в теле, и необыкновенное воодушевление, и способность без устали перенести все, все, что угодно! Только бы она всегда была при нем. Только бы он всегда был с ней.

С той минуты, как он увидел Анхен в доме Лефорта, участь его жены, царицы Евдокии Лопухиной, была, можно сказать, решена. Скромница, тихоня, набожная теремница, которой только и надо было, что рожать детей (в 1690 году она родила сына Алексея, в 1691 и 1692 годах еще двух мальчиков, которые не прожили и полгода) и молиться за их здравие или за упокой, вышивать пелены для покровов святым, степенно беседовать со своими боярынями и боярышнями, изредка отписывая мужу полные любви, трогательные, но довольно-таки косноязычные и простенькие послания («Только я, бедная, на свете бессчастная, что не пожалуешь, не пропишешь о здоровье своем. Не презри, свет мой, моего прошения…»), она во мнении Петра была одной из тех государевых жен, которых московские цари старались не показывать иноземным послам не только из приверженности к соблюдению обрядного затворничества, сколько по другой причине: как бы государыня не ляпнула какой-нибудь глупости «и от того пришло б самому царю в стыд». Петру была нужна другая женщина: не скромная жена, а истинная подруга, с которой он мог бы не только делить постель, но и говорить о том, что гнетет, что заботит, та, которая бы не била земные поклоны перед тем, как взойти на супружеское ложе, а потом лежала бы деревянной куклою, стиснув зубы, словно под пытками, а задорила бы его своими словами, улыбками и ласками, смягчала бы тяготы его жизни… такая, перед которой ему хотелось бы галантно преклонить колена!

Все это он с одного взгляда увидел в Анхен Монс. И случилось это еще в 1692 году.

Его мало смущало, что Анна была в доме Лефорта за хозяйку и вот уже который месяц считалась его вполне официальной любовницей. Он не испытывал ревности к любезному другу Францу, считал себя обязанным ему очень многим и как бы даже за честь почел принять от него в подарок желанную красавицу. Радовало то, что Лефорт сам уступил ему Анхен. Конечно, Петр так или иначе заполучил бы ее: приказал бы, попросил бы, ну, в конце концов, просто похитил! — однако Лефорт словно бы только и ждал этого жадного выражения на лице государя! За свою щедрость, за эту невероятную, только ему, милому другу Францу, свойственную готовность сделать приятность царю Петр полюбил его еще пуще — если такое вообще было возможно. А проведя ночь с прелестницей Анхен, Петр понял, что он никогда не сможет отблагодарить Франца должным образом. Чтобы хоть как-то выразить свою пылкую признательность, Петр взял его сына (единственного из одиннадцати детей Лефорта, оставшегося в живых!) в покои к своему собственному сыну, наследному царевичу Алексею. Когда об этом узнала бедняжка Евдокия, она едва не отдала богу душу: ведь нехристи и развратники иноземцы, совратившие ее «лапушку» мужа, протянули руки и к единственному сыну! На ее счастье, дебошан Лефорт оказался невероятно религиозным. Он желал непременно воспитать своего сына в духе сурового кальвинизма, что было невозможно ни под присмотром матери-католички, по-прежнему остававшейся в Киеве, ни в православной Москве, оттого Андреас Лефорт вскоре был отправлен в Женеву, и Петр на прощание подарил ему шестьсот червонцев, а также свой портрет, усыпанный бриллиантами более чем на полторы тысячи талеров. На самого Лефорта сыпались дождем деньги и государевы благодеяния, он сделался одним из могущественнейших людей в России и не один раз помянул добрым словом Алексашку Меншикова, который однажды подсунул ему в постель «девицу Монс»!

Что же касается самой девицы, она все еще не могла поверить в то, что самое заветное желание ее исполнилось. Анхен была счастлива, когда удалась их совместная с Алексашкой авантюра, однако вскоре она начала побаиваться, что Франц Яковлевич слишком привязался к ней и не захочет расставаться. Однако тот оказался великодушным Амфитрионом:[48] желание повелителя было для него законом! Впрочем, Анхен, как могла, подготовила его к мысли о неизбежности разлуки. Что и говорить, Лефорт был человеком государственным: ему мало было того влияния, которое он имел на Петра, — он хотел властвовать его мыслями и душой всецело! Нечего скрывать: ему было жаль расставаться с Анхен. Однако планы Лефорта простирались далеко, ох как далеко! В своих мечтах он уже видел свою очаровательную протеже очень высоко, выше некуда — на русском троне рядом с Петром!