Смертельный удар - Сара Парецки

Он объяснил ситуацию с Кэролайн и Луизой.

Офицер Нили с энтузиазмом кивнула: это был шанс проявить себя в ходе особого задания, чтобы отличиться среди многих. Несмотря на то, что она была просто дежурным водителем, это давало ей шанс произвести впечатление на вышестоящего сотрудника мужского пола. Она поплелась за нами, когда Мак-Гоннигал пошел доложить Бобби, что мы намерены предпринять.

Бобби неохотно согласился — он не собирался одергивать своего сержанта в моем присутствии и перед офицером в форме.

— Но ты расскажешь мне все завтра; нравится тебе это или нет. Ты слышишь?

— Да, Бобби. Слышу. Только подождите до обеда. Я буду более контактной, если немного посплю.

— Хорошо, принцесса. Ты работаешь частным образом, когда тебе хочется, и оставляешь полицейским разгребать мусор. Ты дашь мне знать, когда я должен быть готов, чтобы выслушать тебя?

Голова моя снова закружилась. Я перешагнула тот предел переутомления, за которым у меня могли начаться галлюцинации, если бы не соблюдала осторожность. Поэтому последовала за Мак-Гоннигалом и Нили, не попытавшись ответить Бобби.

Глава 40

НОЧНЫЕ МГНОВЕНИЯ

Когда офицер Нили высадила нас у моей машины, я молча выудила из кармана ключи и отдала их Мак-Гоннигалу. Мы пересели, и он развернул автомобиль на изрезанном колеями дворе, а я откинулась на пассажирском сиденье, установив его почти горизонтально.

Была уверена, что тут же засну, но образы этой ночи продолжали будоражить мой ум. Не тихое путешествие вверх по реке Кэлумет — оно уже слилось с сюрреалистическим миром полузабытых снов, — а Луиза, лежащая на каталке в недрах завода, и холодное безразличие Дрезберга, и ожидание полиции в кабинете Чигуэлла. Тогда я не испугалась, но теперь всплывавшие из памяти картины вызывали у меня дрожь. Я попыталась вдавить ладони в сиденье, чтобы унять эту дрожь.

— Это последствия шока, — раздался в темноте бесстрастный голос Мак-Гоннигала. — Не стыдитесь этого.

Я вернула сиденье в вертикальное положение.

— Безобразие! — сказала я. — Причины, по которым Юршак собирался сделать это, — ужасны, и Дрезберг вовсе не человек. Он бесчувственная смертоносная машина. Если бы только они оказались парой подонков, набросившихся на меня в аллее, я бы не чувствовала сейчас того, что испытываю.

Мак-Гоннигал протянул руку и нашел мою левую. Он успокаивающе сжал ее, но ничего не сказал. Через минуту его пальцы затекли, он убрал руку и сосредоточился, поворачивая на автостраду Кэлумет.

— Хороший следователь воспользовался бы вашим утомлением и заставил вас объяснить, какие такие ужасные причины были у Юршака.

Я взяла себя в руки, стараясь беречь жизненные силы. Никогда не говори не подумав — кардинальное правило для моих клиентов тех дней, когда я была общественным защитником: сначала полицейские мучают вас, потом проявляют к вам некоторую симпатию, а потом заставляют вас признаться.

Мак-Гоннигал пытался разогнать мой «шеви» до восьмидесяти, но когда дошел до семидесяти, двигатель начал вибрировать.

— Я ожидал, что у вас наготове какая-то тайная история, — продолжал он, — и действительно было бы полицейской жестокостью заставлять вас продолжать рассказ, когда вы так измучены.

После этих его слов искушение рассказать ему все, что мне известно, стало почти непреодолимым. Я заставила себя наблюдать за пейзажем, открывавшимся из каньонов по обеим сторонам автострады, лишь бы избавиться от видения: рассеянный взгляд Луизы, спутавшей меня с Габриелой.

Мак-Гоннигал не заговаривал снова до тех пор, пока мы не миновали выезд из Лупа, и только потом спросил адрес Луизы.

— Вы не хотели бы вернуться со мной на Джефферсон-парк? — неожиданно спросил он. — Выпить бренди, расслабиться?

— Желаете выведать все мои секреты в постели после второй рюмки? Нет. Не огорчайтесь — предполагалось, что это шутка. Вы просто не сумели бы разговаривать в темноте.

Это прозвучало вызывающе, но меня ждала Лотти, она беспокоилась, и я не могла оставить ее в неведении. Я постаралась объяснить это Мак-Гоннигалу:

— Она — одна из тех, кому я никогда не лгу. Она… не то что моя совесть, а просто человек, который помогает мне увидеть, кто я есть на самом деле.

Он не отвечал до тех пор, пока не выехал с Кеннеди на Ирвинг-парк.

— Да, понимаю. Мой дедушка был такой же. Я пытался представить себя в вашей ситуации, когда он не ложился спать из-за меня. Я тоже обязан был вернуться.

Этому не учили ни на каких семинарах в Спрингфилде. Я спросила его о дедушке. Он умер пять лет назад.

— За неделю до того, как меня повысили по службе. Я был как помешанный, чуть не ушел в отставку — почему они не повысили меня, когда он был еще жив и мог бы порадоваться этому. Но потом я услышал его слова: «Как ты думаешь, Джонни, Бог правит Вселенной, помня о каждом из нас?» — Он рассмеялся себе под нос. — Вы понимаете, Варшавски, я никогда не говорил этого ни одному человеку.

Он остановился перед домом Лотти.

— Как вы доберетесь домой? — спросила я.

— Хм… вызову бригадный автомобиль. Они будут рады получить предлог, чтобы покинуть дежурство в ходе волнений в Аптауне и ради шанса подвезти меня.

Он передал мне ключи. В свете люминесцентных ламп я могла видеть, что его брови вопросительно поднялись. Я подалась к сиденью водителя, обняла сержанта и поцеловала. От него пахло кожей и потом — человеческие запахи, которые заставили меня прильнуть к нему. Мы посидели так несколько минут, но пепельница упиралась мне в бок, и я отодвинулась.

— Благодарю за поездку, сержант.

— Мне было приятно, Варшавски. Мы служим и оберегаем, вы же понимаете…

Я пригласила его подняться и вызвать бригадный автомобиль от Лотти, но он сказал, что сделает это с улицы, ибо ему необходим свежий ночной воздух. Он понаблюдал, как я отпираю замки на входной двери, потом помахал мне и ушел.

Лотти была в гостиной, все еще в черной юбке и свитере, — в том виде, как вернулась из госпиталя семь часов назад. Она листала страницы «Гардиан», проявляя лишь видимость интереса к экономическим бедам шотландцев. Увидев меня, она мгновенно отложила газету.

Зарывшись головой в ее объятия, я почувствовала себя как дома и обрадовалась, что решила вернуться сюда, вместо того чтобы идти с Мак-Гоннигалом. Когда она помогла мне умыться и напоила горячим молоком, я рассказал ей ночную историю про необычную поездку по реке, про свои страхи и неукротимое мужество мисс Чигуэлл. Она очень расстроилась, что Чигуэлл предал клятву медиков. Лотти знала, что существуют безнравственные врачи, но никогда не могла слушать об этом.

— Хуже всего было, когда Луиза проснулась и подумала, что я Габриела, — сказала я, когда Лотти вела меня в свободную комнату. — Я не хочу возвращаться опять в Южный Чикаго, чтобы разгребать беды за Джиаками, как это делала некогда моя мать.

Опытными руками медика Лотти сняла с меня одежду.

— Несколько поздно беспокоиться об этом, моя дорогая. Именно этим ты и занималась последний месяц.

Я скривилась: возможно, было бы лучше, если бы я пошла с сержантом.

Лотти укрыла меня. Я заснула еще до того, как она выключила свет, и тут же погрузилась в сны о безумной лодочной прогулке, карабканье по утесам, пока тебя, пикируя, атакуют стервятники, о встрече с Лотти, поджидавшей на вершине, чтобы заявить: «Несколько поздно беспокоиться об этом, не так ли, Вик?»

Проснувшись в полдень, я не почувствовала себя отдохнувшей. Мне хотелось лежать так бесконечно и уплывать во сне, пока Лотти не вернется домой и не позаботится обо мне. Последние несколько недель лишили меня всяких способностей находить удовольствие в том, что делается ради жизни. Да и есть ли в самом деле причины, чтобы продолжать ее?

Если бы я унаследовала от своей матери умение мечтать, я относилась бы к поколению Джералдин Фаррар, разделявшей свои сокровенные моменты с Джеймсом Левайном на концертной сцене. Попыталась представить, на что бы это было похоже, если бы я оказалась талантливой, уверенной и здоровой. Если бы кто-то вроде Густава Гумбольдта устроил за мной слежку, у меня был бы свой пресс-агент, который быстренько состряпал бы несколько заметок для «Таймс» и поставил в известность полицейского инспектора, который, как предполагалось, должен быть моим любовником, чтобы сбить его с ног.

А когда бы я уставала, какая-то другая личность шла бы, пошатываясь, на распухших ногах, в ванную, чтобы подставить свою голову под струю холодной воды. Она осуществляла бы за меня телефонные звонки, выполняла бы мои поручения, терпела бы отвратительные лишения ради меня. И если бы у меня появилось время, я любезно поблагодарила бы ее…

Но так как подобный самоотверженный двойник отсутствовал, я запросила свою службу ответа. Один раз звонил мистер Контрерас. Мюррей Райерсон оставил семь сообщений, одно выразительнее другого. Я не хотела говорить с ним. Никогда. Но со временем он мог понадобиться мне, и я решила тут же покончить с этим. Я застала его на совещании в городском управлении, где он и выпустил весь свой пар.