Путь в Иерусалим - Ян Гийу

Однако уже за праздничным столом в первый же вечер Эскиль почувствовал смутное беспокойство за младшего брата, который будто бы и не пировал вместе со всеми, неучтиво отказывался от угощения, мало пил, прямо как женщина, да и в остальном держался несколько странновато.

Это беспокойство усилилось, когда отец и старший брат отдалились от Арна, а тот, в свою очередь, разгадал их неприязнь, но вместо того, чтобы общаться с мужчинами, начал искать общества хозяйки и рабов. Дружинники первыми насупились и, закатывая глаза, насмешливо щелкали пальцами за спиной у Арна. У Эскиля тогда возникло желание строго поговорить с братом, но он не решился, потому что сам испытывал те же чувства, что и недовольные дружинники.

Отец отзывался об Арне односложно, и единственно разумное, к чему они пришли вместе с Эскилем, — это то, что надо подождать, и пусть пока Арн занимается делами женщин и рабов, а там можно будет уговорить его начать что-нибудь другое.

Между ними легла словно пелена — ни света, ни тьмы, — каждый был занят своим, и ни Магнус, ни Эскиль не беспокоились о том, чтобы проверить, чем там занят Арн с рабами в поварнях, в южной части Арнеса, куда сами-то они наведывались редко.

Но не заметить изменений было невозможно. На столе появились новые мясные блюда, и Эскилю особенно пришелся по вкусу копченый окорок, не такой сухой, жесткий и соленый, как из запасов на зиму, а необычайно сочный, даже слюнки текли при одной мысли о нем. И еще нельзя было не заметить, как изменилась хозяйка усадьбы Эрика, как громко, без стеснения, она говорила теперь, невзирая на свой дефект речи, и как смеялась и радовалась за столом, когда отвечала на вопросы о новых блюдах к обеду.

Эскиль всегда был за перемены, и довольно скоро он начал понимать, что его мать Сигрид была куда смышленее отца. Перемены создавали богатство, если они были на пользу, ну, а если не на пользу, так ведь их самих можно переменить. Так всегда было и должно быть в Арнесе, и именно поэтому их усадьба богаче и лучше других, где ничего не менялось.

А потому Эскиль не смог утерпеть и попросил Арна, чтобы тот показал ему, что же нового было сделано. Арн обрадовался, он был так счастлив, что готов был вскочить прямо из-за стола, чтобы показать все свои новшества старшему брату.

Они обошли всю усадьбу, и то, что увидел Эскиль, заставило его изменить свое мнение о брате. Арн был вовсе не глуп, он твердо знал, что делает, и Эскилю пришлось признаться самому себе, что он поступил неразумно, поспешно осудив младшего брата.

Когда они подошли к баракам рабов, Эскиль обнаружил, что и здесь все теперь иначе: отбросы и нечистоты убраны, все вычищено, как в хлеву зимой. Можно было даже не смотреть себе под ноги, боясь наступить в какую-нибудь грязь.

Эскиль сперва пошутил, что, мол, выглядит-то все красиво, но не стоит так уж позволять рабам жить лучше других, но тут же пожалел о своей шутке.

Арн серьезно ответил ему, что теперь, когда кругом чистота, рабы стали меньше болеть и выживает гораздо больше их детей, а здоровые рабы, разумеется, лучше, чем рабы больные, так же как живые рабы лучше, чем мертвые; и еще что зараза от больных рабов могла распространиться по всей усадьбе, и потому чистота здесь будет на пользу всем. Затем Арн поведал брату о состоянии двух водных потоков — один из них должен стать чистым, и еще о выгребных ямах, где будут копиться нечистоты, которые могут использоваться как удобрение и опять-таки послужить на пользу, а не быть во вред.

Та серьезность, с которой Арн рассуждал о столь низменных вещах, как нечистоты рабов, произвела на Эскиля двойственное впечатление. С одной стороны, это выглядело смешным, почти шуткой, а с другой — звучало настолько убедительно, что просто голова кружилась. Неужели изменения к лучшему могут происходить от таких простых вещей? Вот уж действительно, от такой малости — столько пользы, и это не будет стоить ни одной марки серебра.

Когда они поднялись к поварням, Арн показал, как отбросы будут удобрять почву на маленьких участках огорода, где можно выращивать лук и прочую зелень, в которой Эскиль мало что смыслил. Когда же он вошел в поварню и увидел, как кладут пол, его прежде всего удивило, зачем наводить такую красоту там, где работают лишь рабы да женщины. Но тут Арн впервые улыбнулся, словно солнечный луч наконец пробился сквозь облако его серьезности, и пояснил. что это делается не для красоты и не ради рабов, а для чистоты и более вкусная пища за столом пойдет на пользу всем без исключения.

Когда же Эскиль увидел новую коптильню и Арн рассказал ему, как там коптятся окорока, и еще кирпичную постройку, где планировалась новая кладовая-ледник, в которой летом будет поддерживаться холод и полумрак, — он был так взволнован, что на глазах его показались слезы. Больше он ни в чем не сомневался. Да, это точно, Арн научился в монастыре разным премудростям, хотя и не стал мужчиной, достойным уважения дружинников. Благодаря его знаниям в Арнесе теперь произойдут полезные перемены. По правде сказать, многие годы тут все стояло без движения, и, хотя дела в усадьбе шли лучше, чем у других, все равно не хватало движения вперед.

Эскиль обнял Арна и немедленно попросил прощения за то, что не разглядел в нем сразу своего настоящего брата — такого же, как он сам. Арн поспешил утешить его и сам чуть не прослезился, ибо они были весьма чувствительными. Проходившие мимо рабы с изумлением взирали на них.

Едва Эскиль заметил это, как тотчас выпрямился и строго взглянул на рабов, и те поспешили удалиться. А он предложил Арну подняться в башню и пропустить пару кружечек пива.

Арн сперва попытался сказать что-то о занятости, о работе, о том, что только в конце дня можно наслаждаться плодами рук своих, добытыми в поте лица, но тут же изменил свое намерение, поняв, что не стоит навязывать правила монастырской жизни своему брату. Ведь он сам ждал этого признания, молился о нем и страдал, чувствуя прохладу и неприязнь со стороны брата и отца. И Арн надеялся, что они со временем поймут: он делает все правильно. Так что не будет большим прегрешением, если он выпьет сейчас пива со своим братом, хотя и в разгар рабочего дня.

Магнус искал оправданий тому, что не брал с собой Арна в Норвегию, где надо было решить дела о наследстве родичей. К норвежской родне опасно было брать даже Эскиля, ибо норвежцы, принимая гостей, быстро хватались за оружие, едва их крепкое пиво начинало оказывать свое действие, и тот, кто был недостаточно проворен и ловок или же недостаточно стар, чтобы отказаться от юных забав, рисковал своей жизнью в стычке с хозяевами. Несмотря на это, он все же хотел взять с собой Эскиля, ибо дело представлялось сложным и необычным, а Эскиль, даже после многих кружек пива, сохранял способность к трезвому расчету и мог вычислить, что сколько будет стоить в серебре. Они подробно обсудили это дело и решили, что разумнее всего будет продать норвежское наследство, даже если кому-то это придется не по вкусу. В Норвегии, как и в Западном Геталанде, считалось делом чести сохранить свое наследство в целости и не дать ему распылиться среди прочих родичей, однако выгода от двора на берегу большого фьорда невелика, коли сам там не живешь. Если же жить в Норвегии постоянно, то можно пользоваться тем, что фьорд круглый год не замерзает, а потому вести торговлю там выгоднее, чем на озере Венерн.