Лунная долина - Джек Лондон

Билл проработал в поле три дня. Он уверял, что отлично справляется с плугом и что пахать, пожалуй, гораздо интереснее, чем он предполагал. Узнав, что ему это дело нравится, Саксон потихоньку радовалась.

— Вот уж не думал, что это мне доставит удовольствие, — заметил он. — Пахать — замечательное занятие. И здорово укрепляет мышцы ног; возчику этого особенно недостает. Если бы мне когда-нибудь опять пришлось тренироваться для бокса, я бы непременно занялся вспашкой. И знаешь, как хорошо пахнет земля, когда ее переворачиваешь! Страшно вкусный запах! Идешь себе весь день, поднимаешь толстые пласты земли, свежей, жирной! А лошади — умницы! Знают свое дело не хуже людей. Да, уж у Бенсона во всей усадьбе не найдешь плохой лошади.

В последний день небо покрылось тучами, воздух стал влажным, с юго-востока подул сильный ветер — словом, появились все признаки того, что надвигаются зимние дожди. Когда Билл пришел вечером с работы, он принес небольшой сверток старого брезента и натянул его на раму, чтобы защитить их постель от дождя. Несколько раз он жаловался на боль в мизинце левой руки. Этот палец мучил его весь день, признался он Саксон; по правде сказать, уже несколько дней: боль как при нарыве, — по всей вероятности, заноза; но где она сидит, он никак не найдет.

Билл продолжал готовиться к непогоде. Он подложил под одеяло несколько старых досок, которые выломал из стен заброшенного, развалившегося сарая на другом берегу ручья; вместо матраца навалил на доски кучу сухих листьев; брезент укрепил при помощи обрывков веревок и проволоки.

Когда брызнули первые капли дождя, Саксон пришла в восторг. Билл остался равнодушен. «Слишком болит палец», — заявил он. Однако ни он, ни Саксон не могли ничем помочь этой беде и все острили, а вдруг будет нарыв.

— А может, ногтееда? — сказала Саксон.

— Это что за штука?

— Право, не знаю. Помню, то же самое случилось с миссис Кэди, — но я была тогда еще слишком мала, — и тоже на мизинце. Кажется, она прикладывала вытяжной пластырь и потом мазала какой-то мазью. Нарывало все сильнее, и под конец сошел ноготь. А после этого палец очень скоро зажил, и вырос новый ноготь. Давай я тебе сделаю пластырь из горячего хлеба.

Но от пластыря Билл отказался, — он уверял, что к утру боль затихнет. Саксон очень встревожилась. Невольно поддаваясь дремоте, она чувствовала, что Билл не спит. Через несколько минут ее разбудил бурный порыв ветра и потоки дождя, хлеставшие по брезенту, и она услышала, что Билл тихонько стонет. Она приподнялась на локте и свободной рукой стала растирать ему лоб и виски, как делала не раз, когда он не мог заснуть.

Потом она опять задремала, и опять ее разбудили, — но на этот раз не буря. Было совершенно темно, однако она сразу почувствовала, что Билла нет рядом. Оказалось, что он стоит на коленях, упершись лбом в доски, и плечи у него сводит от нестерпимой боли, хотя он и силится ее подавить.

— Всю руку дергает, черт этакий! — сказал он, услышав ее голос. — Во сто раз худее всякой зубной боли. Но это все пустяки. Только бы брезент не сорвало. Подумай, каково было нашим отцам! — говорил он, пересиливая боль. — Отцу как-то пришлось быть в горах с одним товарищем, и тому медведь ногу ободрал почитай что до самой кости. Жратва у них вся вышла, и надо было двигаться дальше. Отец сажает его на лошадь, а с тем — обморок, и так два-три раза. Пришлось его к лошади привязать. Они ехали пять недель… И отец все это вынес. А Джек Кингли? У него ружье разорвалось, и всю правую руку отхватило к черту, а охотничий щенок возьми да и сожри на его глазах три пальца! Джек был один-одинешенек на болоте, и…

Саксон не пришлось услышать продолжение рассказа о Джеке Кингли: внезапно налетел ветер, сорвал веревки, сломал деревянную раму и на одно мгновенье прикрыл их обоих брезентом. В следующий миг брезент, раму и веревку унесло в темноту, и Саксон с Биллом залило дождем.

— Делать нечего, — крикнул он ей в ухо, — бери вещи и пошли в тот сарай.

Они перебрались в сарай под проливным дождем и в полной темноте, два раза им пришлось переходить по камням через ручей по колено в воде. Старый сарай протекал, как решето, но в конце концов им удалось найти сухое местечко и расстелить там мокрые насквозь одеяла. Страдания Билла терзали Саксон. Ей понадобился целый час, чтобы заставить его уснуть, — но едва она переставала поглаживать ему лоб, как он просыпался. Хотя и ее пробирали холод и сырость, она охотно примирилась бы с бессонной ночью, лишь бы он забылся и не страдал.

Когда, по ее расчетам, было уже за полночь, кто-то вдруг вошел в сарай. В открытую дверь блеснул свет электрического фонаря, точно луч миниатюрного прожектора обежал все помещение и остановился на ней и Билле.

Послышался грубый голос:

— Ага, попались! Ну-ка, вылезайте! Билл сел, ослепленный светом. Человек с фонарем приближался, повторяя свое требование.

— Кто здесь? — раздался голос Билла.

— Это я, — последовал ответ, — и я вам покажу, как тут валяться!

Голос звучал совсем рядом, на расстоянии ярда, не больше, но они ничего не могли разглядеть из-за света, который то вспыхивал, то гас, когда владелец фонаря уставал нажимать на кнопку.

— Ну, пошевеливайтесь! Выходите! — продолжал голос. — Свертывайте-ка ваше барахло и топайте за мной. Некогда мне с вами канителиться.

— Да кто вы такой, черт вас возьми! — раздраженно прервал его Билл.

— Я здешний констебль. Пошли!

— Что же вам от нас нужно?

— Вы мне нужны. Вы оба.

— По какому случаю?

— Бродяжничество! А теперь — живо! Не торчать же мне тут всю ночь из-за вас!

— Ах, проваливай откуда пришел! — огрызнулся Билл, — Я не бродяга. Я рабочий.

— Может, да, а может, и нет, — заявил констебль. — Это ты уж сам расскажешь утром судье Ньюсбаумеру.

— И ты, грязная скотина, воображаешь, что я пойду с тобой? — начал Билл. — Поверни-ка свет на себя, я хочу взглянуть на твою рожу. Забрать меня? Меня? Да я из тебя котлету сделаю…

— Успокойся, Билл, — умоляла его Саксон. — Не поднимай истории. Так и в тюрьму угодишь.

— Правильно, — одобрил ее констебль. — Слушайся своей барышни.

— Это моя жена, и потрудись обращаться с ней повежливее, — с угрозой сказал Билл. — А теперь катись отсюда, если хочешь остаться цел.

— Видал я таких молодцов! — отозвался констебль. — У меня найдется чем тебя убедить. Видал?

Луч света скользнул в сторону, и из темноты выступила зловеще освещенная рука, державшая револьвер. Эта рука казалась самостоятельным существом, не имеющим никакой телесной опоры. Она исчезала, точно рука привидения, и снова появлялась, когда палец нажимал кнопку фонаря. То они на миг видели перед собой руку с револьвером, то все окутывалось непроницаемой темнотой, а затем из нее опять выступала рука с револьвером.

— Полагаю, что теперь вы со мной пойдете? — издевался констебль.

— Как бы тебе не пришлось пойти в другое место… — начал Билл.

Но тут свет опять погас. Они услышали, как полицейский сделал какое-то движение, и фонарь упал наземь. И Билл и констебль стали торопливо шарить по полу, но Билл первый нашел фонарь и в свою очередь направил свет на констебля. Они увидели седобородого старика в клеенчатом плаще, с которого ручьями стекала вода. Саксон не раз видела таких стариков ветеранов среди участников процессий в День возложения венков note 7.

— Отдай фонарь! — рявкнул констебль.

Билл только усмехнулся в ответ.

— Тогда я продырявлю твою шкуру насквозь! Он направил револьвер прямо на Билла, который не спускал пальца с кнопки фонарика; блеснули кончики пуль в барабане.

— Эй ты, старая бородатая вонючка, да у тебя духу не хватит выстрелить в кислое яблоко! — воскликнул Билл. — Знаем мы вашего брата! Когда надо забрать какого-нибудь несчастного, забитого бедняка, так вы храбры, как львы, а когда перед вами настоящий мужчина, вы чуть что — ив кусты, как последние трусы! Ну, чего же ты не стреляешь, мразь ты этакая? Ведь поджав хвост побежишь, если на тебя хорошенько цыкнуть!

И, переходя от слов к делу, Билл заорал:

— Вон отсюда!..

Саксон невольно рассмеялась испугу констебля.

— В последний раз говорю тебе, — процедил он сквозь зубы, — отдай фонарь и ступай со мной, не то я уложу тебя на месте.

Саксон испугалась за Билла, но не очень: она была уверена, что констебль не посмеет выстрелить, — и, как в былое время, почувствовала трепет восхищения перед мужеством Билла — Лица его она не могла видеть, но была уверена, что оно такое же леденяще-бесстрастное, как и в тот день, когда он дрался с тремя ирландцами.

— Мне не впервой убивать людей, — угрожающе продолжал констебль. — Я старый солдат и не боюсь крови.

— Постыдились бы, — перебила его Саксон, — срамить да поносить мирных людей, которые не сделали ничего дурного!

— Вы не имеете права ночевать здесь, — заявил он, наконец, — этот сарай не ваш, вы нарушаете закон. А те, кто нарушает закон, должны сидеть в тюрьме. Я уже немало бродяг засадил на месяц за ночевку в этом сарае. Это прямо ловушка для них. Я хорошо разглядел вас, и вижу, что вы люди опасные. — Он повернулся к Биллу. — Ну, довольно я тут с вами прохлаждался. Вы когда-нибудь подчинитесь и пойдете со мной по доброй воле?!