Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Назад, — прошипел тот коротко, и невпопад мелькнуло в мыслях, что старик профессор и впрямь не совсем верно представлял себе, что такое клыки стрига.

Курт попятился, не зная, что лучше сделать — внять совету фон Вегерхофа, данному еще до его стычки, и бежать отсюда, или впрямь возвратиться назад, в укрытие, и в любом случае — не стоит ли проделать это, держа его на всякий случай на прицеле…

Тело не успело вывернуться, когда нога ощутила позади пустоту, и он, взмахнув руками, повалился назад, запоздало припомнив, что в шаге от водосточной трубы видел провал подвального входа; арбалет выскользнул из пальцев, нога неловко подвернулась в тесноте каменной коробки, затылок с хрустом ударился о запертую дверь погреба, родив облегченную мысль о том, что кожу, слава Богу, не рассадило до крови. Он с усилием развернулся так, как человеку полагается быть, головой вверх, настороженно наблюдая за фон Вегерхофом. Стриг, пошатываясь, прислонился к стене одного из домов и, убрав руку от прокушенной шеи, дернул рукав, оторвав плотную ткань камзола и рубашки разом. За тем, как он чуть подрагивающими руками бинтует рану, Курт наблюдал напряженно, не понимая, для чего продолжать прятаться, точно застигнутый на месте преступления воришка, если противник побежден и, судя по всему, мертв…

— Не двигайся, — выговорил фон Вегерхоф хрипло, уже не скрадывая голос, и что-то неведомое, что-то, похожее на внутреннее безмолвное я, подсказало, что приказу этому следует подчиниться — ибо слова эти относились не только к нему.

Сгусток тьмы позади двух неподвижных тел — человеческого и не совсем — вышагнул вперед мягко, беззвучно, точно капля масла, просочившаяся сквозь трещину в кувшине…

— И не подумаю.

В голосе было недовольство, легкая растерянность, не скрываемая даже для видимости злость — вполне людские, явные, что казалась чем-то несообразным, ненастоящим, придуманным…

— И что же здесь происходит?

Разглядеть лицо говорившего в детальностях было невозможно — его черты прятали темнота, не рассеиваемая ничем, кроме слабого отзвука луны, и каменный край подвального входа, но голос слышался четко.

— Забавный вопрос — в моем городе, — отозвался стриг, не прерывая своего занятия, и лишь затянув повязку, распрямился, глядя на собеседника. — Так вот кто начал гадить на моей территории.

— Твой город? — переспросил тот. — Не знал.

— Представься, — потребовал фон Вегерхоф, и тот, казалось, замялся, колеблясь и мешкая с ответом.

— Арвид, — коротко отозвалась тень, наконец, и, помедлив еще мгновение, кивнула вниз. — Ты убил моего птенца.

— Щенок напал первым.

— В самом деле? — уточнил тот с сомнением и, сделав шаг вперед, присел у неподвижного тела, медленно проведя ладонью по лицу убитого. — Без моего дозволения…

— Надо держать своих выкормышей на привязи, — порекомендовал фон Вегерхоф. — И первое, чему их следует обучить — не разбрасывать трупы в чужом доме.

— Ты убил моего птенца, — тихо повторил Арвид, не поднимаясь с корточек. — Я видел его смерть. Почувствовал. Что ты сделал с ним? Ему было больно.

— Да неужто? — усмехнулся тот хмуро. — Второе, чему надлежит обучать новообращенных, это тому, что питаться своими нельзя. Или тебе такой закон неведом?

Тот молчал еще мгновение, все так же глядя на недвижимое тело у своих ног, и, наконец, медленно, неторопливо поднялся.

— Я знаю тебя, — проронил Арвид едва слышно, и, будь он человеком, Курт поручился бы за то, что этот голос прозвучал напряженно и удивленно. — Я видел тебя — ночью. И я слышал о том, что ты делаешь. Днем. Александер; верно?

— Он самый, — не сразу отозвался фон Вегерхоф, и тот холодно усмехнулся:

— Надо же. Не думал, что доведется увидеть одного из вас… Но нет; ты не можешь быть из высших. Слишком молод. Слишком слаб. Тогда — кто ты? Кто твой мастер?

— Сдается мне, на вопросы должен отвечать ты. Ты залез на мою территорию, ты выпустил на волю своих детенышей, не заботясь о том, что они творят…

Ощущение, что он присутствует при демоническом действе, ушло; сейчас все происходящее смотрелось по-человечески и банально, сейчас казалось, что его, сопляка, отчего-то взяли с собою на сходку, где главарь местных бандитов пытается договориться с пришлым выскочкой…

Арвид вдруг обернулся, плавно, скользяще шагнув в сторону — лишь теперь придя в сознание, человек на земле шевельнулся, застонав и попытавшись приподнять голову. Тот склонился, взявшись за его подбородок, и легко повернул кисть; в тишине прозвучал явственный хруст, и фон Вегерхоф порывисто шагнул вперед, тут же замерев на месте.

— Или это ты мостишь трупами мои улицы? — договорил он.

— Нет. Не я. Напрасно ты убил его.

— Он виноват сам. Надо знать, куда запускать зубы.

— Его убила твоя кровь, — произнес тот едва слышно. — Ты не мог не знать, что так будет. Ты подставился намеренно… Напрасно ты это сделал.

— Ты что же — вздумал мне угрожать? — уточнил фон Вегерхоф. — Явился в мой город, привлекаешь к нему внимание Инквизиции, охотишься без моего ведома — и в довесок грозишь мне?

— Я никогда и никому не угрожаю, — возразил тот спокойно и, наклонившись, осторожно, словно спящего ребенка, поднял на руки тело убитого стрига. — Я говорю, как есть. Что же до Инквизиции — мне известно, что у тебя в приятелях один из них, стало быть, ты легко решишь все свои проблемы. Не бойся. Больше ты меня в этом городе не увидишь — мои дела здесь окончены. Но напрасно ты убил моего птенца, Александер.

Фон Вегерхоф не остановил его, когда тот, развернувшись, исчез в темноте, не окликнул, не сказал ничего больше — лишь стоял, как прежде, неподвижно, глядя вслед, долгие несколько минут. Наконец, расслабившись, тяжело и шумно выдохнул, опустив голову и отерев лицо ладонью, и проговорил — глухо и сдавленно:

— Можешь дышать.

— Не поможешь? — попросил Курт, подобрав арбалет и выразительно похлопав ладонью по земле на уровне своего лица.

Стриг помедлил еще мгновение и, наконец, развернувшись, молча приблизился; ухватившись за запястье, выдернул его наверх легко, словно пустую суму, вновь отвернувшись и глядя на тело человека в отдалении.

— Ты… как? — нерешительно уточнил Курт; тот поморщился, медленно переведя взгляд на свою ладонь, залитую кровью, и коснулся пальцами забинтованной шеи.

— Я велел бежать, и у тебя была возможность, — тихо укорил фон Вегерхоф и, не слушая возражений, отмахнулся: — Уходи. Если сейчас кто-то из них увидит нас вместе… У тебя куча вопросов, знаю, но — не теперь. Утром, Гессе. А пока — уходи.

Глава 16

Утра Курт едва дождался — так долго, так невыносимо медленно рассвет не наступал еще, кажется, никогда; ночь все тянулась, все никак не желала расходиться мгла, никак не хотело выползать из-за горизонта, озаряя крыши домов, ленивое весеннее солнце. К дому фон Вегерхофа он подошел так же неспешно, придерживая шаг, чтобы не бежать, и в дверь постучал спокойно, так, как делал это обыкновенно, приходя сюда лишь для того, чтобы скоротать время за очередной партией или пустыми разговорами. Как всегда, медлительно переступил порог, так же, как и обычно, пройдя мимо молчаливого слуги и направившись к комнате хозяина.

Фон Вегерхоф и сегодня сидел у стола — тоже так же, как и всегда, и, как всегда, стояла доска с застывшими на ней фигурами, вот только теперь она была сдвинута к самому краю стола, а все прочее пространство занимали несколько бутылок темного стекла — откупоренных и явно давно опустошенных.

— Проходи, — подбодрил стриг, не оборачиваясь, и широко повел рукой, указуя вперед. — Присаживайся.

Курт помедлил, прикрыв за собою дверь, и прошел к столу, оглядывая маленькую армию вместилищ истины.

— Угощайся, — предложил фон Вегерхоф, протянув ему вскрытую бутылку, и он, приняв пузатый сосуд, неуверенно усмехнулся:

— А стаканов тут не водится?.. Что сегодня за празднество у Александера фон Все-равно-как — всенародный день отказа от манер?

Тот не ответил, приложившись к горлышку — надолго и жадно; отняв его от губ, закрыл глаза и откинулся на высокую спинку стула, не ответив. Курт отставил бутылку на столешницу, присев напротив, глядя на хозяина дома придирчиво и настороженно. Повязки на шее уже не было, да и никаких следов ночного происшествия не было заметно вовсе, вот только лицо стрига казалось уже не бледным, а почти белым, и над заострившимися скулами лихорадочно, нездорово блестели прозрачные глаза.

— Знаешь, Александер, — проговорил он настоятельно, — сам не верю, что я это говорю, но — сдается мне, тебе надо бы выпить не этого… Что это тебя потянуло с утра?

— Набираюсь смелости, — нетвердо усмехнулся тот, заглянув в горлышко, и одним глотком залил в себя остатки. — К сожалению, для этого мне необходимо больше, чем человеку.