Крысиная башня - Наталья Лебедева

— В восемнадцатом веке эти залы стали свидетелями человеческой трагедии…

Мельник не дал ей договорить.

— Все это ерунда, — сказал он, глядя на Анну, и та нервно сглотнула: ей показалось, что его синие глаза светятся сквозь повязку. — Восемнадцатый век! Да как вы проверите, правду ли я говорю? Вы лучше скажите мне, что такое шмиз.

— Не знаю, — испуганно ответила Анна. — А что?

— Это такое платье, — сказал незнакомый голос. Мельник обернулся и увидел в глубине зала невысокую приятную женщину средних лет — работника музея.

— Спасибо, — сказал ей Мельник и вытянул руку по направлению к портрету, на котором была изображена дама пушкинской эпохи — На даме — синий шмиз, в руках — веер, украшений мало, вензель с буквами Е и М на плече, на руке — нитка жемчуга в три ряда. Она бывала в этом дворце всего два или три раза. Этот ее портрет реставрировали дважды. Он был порван — в восемнадцатом году солдатик ткнул его в грудь штыком. Я мог бы сказать, что солдатик был болен сифилисом, но боюсь, проверить вы этого не сможете. Зато можно заняться жемчугом.

— Жемчугом? — Анна не понимала, что происходит.

— Тем жемчугом, который у нее на руке. Нитка порвалась возле этого дома. Жемчужины собрали — все, кроме одной, которая скользнула в щель под корнями куста. Она долго лежала в земле, погружалась все глубже и глубже, пока во дворе не началась замена водопроводных труб. Ее вытащили на поверхность, однако никто из рабочих не заметил жемчужину из-за налипшей грязи. На нее наступили, и она лежит, вдавленная в землю, ровно в уголке углубления, оставленного сапогом.

Мельник не стал дожидаться, пока к нему подойдет ассистент. Он сам стащил маску и пошел к выходу из музея. Анна, оператор и прочие члены съемочной группы замерли от неожиданности, но Мельник махнул им рукой, и они побежали за ним, в холодный день последней недели октября. Красные туфельки Анны с подошвой, предназначенной только для ковров, скользили по оставленной строителями мокрой жиже.

Выйдя на середину двора, Мельник подобрал полы пальто и присел на корточки. Оператор, успевший снять камеру со штатива и, оскальзываясь, подбежать к нему, направил объектив на четкий отпечаток рабочего сапога. Мельник дотронулся до следа, поддел землю пальцем. Земля была глинистой и липкой, и пришлось потрудиться, чтобы обмазанная ею жемчужина стала видна. Жемчужина выглядела жалко, она была очень грязной и от долгого пребывания в земле пожелтела и покрылась сеткой трещин. Анна тщетно пыталась понять, как реагировать на этот фокус, но сосредоточиться ей было сложно. Ситуация совершенно вышла из-под контроля, Анну била крупная дрожь — из-за нервов и холода: из одежды на ней было только платье и легкий пиджак.

Отвечая на ее мысли, Мельник повернулся и сказал:

— Это не фокус. Я ничего не подкладывал, вы можете отдать жемчуг на экспертизу.

Мельник вложил жемчужину в руку Анны и сжал ее ладонь. На губах его играла вызывающая усмешка. Анна растерянно взяла жемчужину двумя пальцами, стряхнула с руки влажную грязь и ответила:

— Будьте уверены, мы так и сделаем.

И вдруг, неожиданно для всех, в парке появился Соколов. Анна окончательно растерялась: по условиям съемок, такое самоуправство со стороны участника было совершенно недопустимо.

— Рассматриваете всякое старье? — спросил Соколов, скептически прищурившись, — Пойдемте, я покажу вам что-то действительно интересное.

Соколов пошел по направлению к музею. Анна с благодарностью последовала за ним, потому что хотела скорее попасть в тепло. Соколов остановился в фойе, задумчиво склонил свою благородно поседевшую голову и направился прямиком к кабинету директора. Анна побежала за ним, оставляя на паркете жирные грязные отпечатки. Глина отлетала с ее туфель крупными комками.

— Куда вы?! — закричала она, но ни Соколов, ни идущий за ним Мельник не обращали на нее внимания.

Операторы следовали за участниками, как приклеенные. В них тоже проснулся азарт, словно Мельник и Соколов заражали своим настроением окружающих.

— Если вас интересует старина, то вот за этим кирпичом, — Соколов ткнул пальцем в стену, — в семнадцатом году был спрятан клад.

— Пятьдесят золотых монет, — весело вставил Мельник, — и у одной монеты — щербатый край.

Соколов бросил на него полный ненависти взгляд. Мельник ответил ему лихорадочной улыбкой. Крыса попискивала и металась с плеча на плечо, так что ее розовый хвост время от времени ударял Мельника по щекам.

Соколов вошел в приемную, и там стало тесно из-за камер и членов съемочной группы. Испуганная секретарша, полная, светловолосая и немного растрепанная женщина лет пятидесяти, вскочила из-за стола и полетела навстречу вошедшим, раскинув руки, будто собиралась схватить охапку сена.

— Куца вы? Вы куда? Кира Валерьевна не давала разрешения на съемку в кабинете! Только в залах, только в залах!

Никто не обратил внимания на ее слова. Соколов подошел к секретарше почти вплотную, двумя пальцами взял ее за подбородок, посмотрел в глаза. Мельник знал, что он сейчас скажет, и от жалости к женщине у него сжалось сердце.

— У вас сын, двадцать пять лет, — сказал Соколов. Секретарша растеряно кивнула и часто заморгала. — Он наркоман. Вы давно об этом знаете, но делаете вид, что не в курсе. Он вас жалеет и не выносит вещей из дома. Вы тоже его жалеете и никому не говорите, что видели у него ворованное.

— Но… Нет, нет! Все не так! — Глаза секретарши расширились от ужаса, она забилась, как рыба, попавшая в невидимую сеть.

— Все так и есть, — жестко настаивал Соколов. Черный глаз камеры беззастенчиво разглядывал женщину. Ее подбородок трясся, руки совершали мелкие конвульсивные движения.

— Вы прекрасно знаете, что ваш сын — наркоман и преступник, и боитесь, что долго он не проживет. Отрицать, что он — вор, бессмысленно. Если вы поедете домой, зайдете в его комнату и выдвинете верхний ящик его письменного стола, то найдете там цепочку, три золотых кольца и пару сережек, которые он вчера вечером снял с девушки возле дискотеки. И не говорите мне, что они не краденные, — на серьгах все еще остались следы крови, потому что он боялся, как бы не застукали, и вырвал их с мясом.

В приемной опустилась звенящая тишина. По лицу несчастной женщины было видно, что каждое сказанное Соколовым слово — правда. Ее стало невыносимо жалко, даже Анна не нашла слов утешения, которые обычно так легко слетали с ее языка. Молчала директор музея, вышедшая в приемную на шум голосов. Операторы замерли, словно стали железными штативами. Один целился в секретаршу, другой — в Соколова. Мельник почувствовал боль в груди. Он жалел, что не успел вмешаться.