Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

У «Следа рыси» есть подзаголовок — «Публицистическая поэма». На самом деле Никонов соединил несколько трудно сочетаемых жанров: утопию, анти­утопию, притчу, очерк, реалистический рассказ. Они связаны сквозным сюжетом — историей Лесного Кота (рыси) — и главной идеей: человечество (именно так! Урал, Советский Союз — лишь часть общей картины) истребляет среду обитания и обрекает и себя, и окружающий мир животных на мучительную гибель: «Видел он Землю в дымах и развалинах, в тучах пепла и смрада от сгоревших лесов и городов, с равнодушно плещущим океаном, отравленным и зараженным, с излучающим радиацию небом — не Землю уже — то, что осталось после…»

Публицистики в этой «поэме», пожалуй, многовато, а композиция получилась несколько рыхлой. Произведение незаурядное, но неровное. Лучше всего удались Никонову главы о Лесном Коте, они великолепны: «Глаза у кота были золотисто-зеленые, мудрые и древние <…> иногда они светились, как две маленькие позелененные временем луны, иногда были берилловые с теплым жаром в глубине, как хранящие огонь угли. <…> большие уши с кисточками чутких волос-антен <…> позволяли ему слышать <…> движение-шорох кротов в глубине земли, скрип зубов невидимых землероек, пробежку мышей, полет сов».

Никонов старается не очеловечивать животных, но точно, подробно описывать их повадки, пытаясь рассказать читателю об их непостижимо сложном, богатом мире. Рысь живет, бессознательно следуя законам природы, мудрым и совершенным: «Кот не осознавал <…> сколько весен несет ему жизнь <…> он просто был в бесконечности этой жизни, участвовал в ней вместе с лесом <…> Каждый житель (леса. — С. Б. ) бессмертен — ведь и погибнув, тотчас переходит он в тела и души других существ, живет в их обликах и смотрит их глазами, переходит… в пищу цветам и травам — и так до нового своего рождения, что безвременно, и мгновенно, и бесконечно, пока жива Земля и живо Солнце…»

Человек живет сегодняшним днем, ведет себя как временщик, нарушает законы природы ради сиюминутной выгоды, а нередко и вовсе бессмысленно вырубая деревья, выжигая травы, убивая зверей, птиц и насекомых. У чиновника было дурное настроение, и он не разрешил перенести строительство дороги, из-за чего Лесной Кот лишился родного дома. В моду вошли рысьи меха, и шкура подруги Лесного Кота украсила витрину магазина в далекой Италии, чтобы когда-нибудь удовлетворить прихоть «изысканно-порочной человеческой самки».

Егерю Петухову, алкоголику и садисту, понадобились деньги на выпивку, и он организовал охоту на волков для местной знати. Директор, предзавкома, парторг лесокомбината и зампредисполкома охоту не любят, но будто против воли подчиняются заведенному порядку. Охота положена им по статусу. А в результате убили семью несчастных, последних в округе волков: «Волк перевернулся через голову <…> забился, разбрасывая снег, затряс лапами <…> в ушах стоймя стоял живой и больной крик — так мог кричать только кто-то умный, по-человечески чувствующий боль и гибель…»

Но лучшей вещью Никонова я считаю не «След рыси», а малоизвестную повесть-быль «Воротник» (1969). Она вышла в «Уральском следопыте», переиздавалась нечасто. Критики ее не заметили, по верхоглядству отнесли к детской литературе: «что-то про лисенка». Между тем это настоящий, никому не известный шедевр.

Истребление лесов, капканы, бессмысленное убийство весенней (с негодным мехом) лисы, осиротевшие лисята, жадность и тупая жестокость людей: бездумно взяли живое существо из леса, приручили и преступно бросили на верную гибель. Читается на одном дыхании, ни одного сбоя, ни одной червоточины. Печальная и очень страшная повесть.

Том 3. «Когда начнешь вспоминать». Повести

Том назван по самой объемной и самой слабой из повестей. «Когда начнешь вспоминать» (1969) написана от лица девочки-подростка — кажется, первый у Никонова опыт такого рода. Критики хвалили за хорошее знание деревенского быта и не заметили, что автор сочувственно рассказал о труженике-единоличнике, чуждом колхозному строю. В остальном повесть мало отличалась от заурядных советских историй о «трудной жизни в тылу».

«В больнице» (1965). Первый серьезный конфликт с цензурой. Повесть изъяли из январского номера «Урала» за 1968 год. Цензору показался «мрачноватым» взгляд автора на советскую медицину: больничная скука, бесправие пациентов, сама больница, переделанная из тюрьмы... Впрочем, об этом скупо, сдержанно. По нынешним меркам — совсем безобидно. Повесть, слегка «порезав», все-таки напечатали под «мажорным» заглавием «Вкус жизни». Автор был недоволен, хотя новое название больше соответствовало смыслу повести: на пороге смерти человек другими глазами смотрит на окружающий мир, находит радость в наступившей весне и мартовской капели.

«Кассиопея» (1968). Подзаголовок — «История одной любви». Двадцать лет спустя автор иронично, снисходительно отозвался о ней: «Страдания молодого Вертера на российский манер». Возможно, Никонов отдавал дань времени. Писать о любви «красиво» стало дурным тоном. Теперь, после двадцатилетнего «запрета» на сентиментальность, вновь хочется читать изящную и поэтичную повесть о неразделенной любви. Впрочем, не только о любви, но — о красоте и бесконечности мира: «Огромное, по-осеннему черное небо до краев переполнилось светящейся россыпью, жемчужной пылью <…>мерцали планеты, шевелились звезды. Космос жил своей бесконечной жизнью. А под ним спотыкался в темноте человек, вел в поводу усталую лошадь, и ветки щелкали его по лицу, шуршали и падали последние листья. <…> показался над полями могучий Орион — созвездие охотников и скитальцев, блестела под ним вечно юная Андромеда, а где-то в стороне <…> печально светилась красавица Кассиопея».

«Старикова гора» (1981). Подзаголовок — «Записки художника». Полтора года повесть пролежала в редакционном портфеле «Нашего современника», но не была напечатана. Благодаря смелости Валентина Лукьянина, главного редактора «Урала», «Старикову гору» все-таки удалось опубликовать, хотя четверть ее изъяла цензура. Собравшееся под председательством Бориса Ельцина бюро Свердловского обкома КПСС обвинило Никонова и редакцию журнала в «искажении облика советской деревни» и даже издало специальное постановление по этому поводу.

Повесть для своего времени и в самом деле «злободневная». Перекликается с «Пожаром» Валентина Распутина, но живее и колоритней. Художник на лето уезжает в деревню в поисках тишины и натуры. Но сельская жизнь далека от патриархального уклада. С утра до ночи не смолкают транзисторы и магнитофоны, молодежь гоняет на мотоциклах и мопедах. «Трудовая этика» селян своеобразна: «Надо бы теперь такую скотину, чтобы она <…> молоко, мясо и шерсть давала, еще бы яйца несла, а корму-уходу не требовала. Вот бы Мичурин какой объявился, вывел такую породу <…>». Гибнет скот, под снегом остается урожай. Бесхозяйственность потрясающая: «Что это был за колхоз, в котором собрались словно бы вредители <…>»

Символ вырождающейся колхозной деревни — инвалид Диоген (искаженное «Дядя Гена»). Когда-то вместо привычной «каштанки» (политуры) и «Бориса Федорыча» (клея БФ) выпил неизвестный лак и сунул руки под пилу — «производственная травма». Однако живет себе, не унывает, клеймит соседа, работящего и зажиточного старика, некогда раскулаченного, «богатеем», «жадюгой» и «буржуем-капиталистом». Даже искаженная цензурой, повесть производила сильное впечатление.

Том 4. «Северный Запад». Путешествия

Двухтомные путевые очерки «Северный Запад» (1987) и двадцать одно впечатление о Франции «Париж стоит мессы» (1988).

Никонов увидел Европу только на шестом десятке. Почему не раньше? Ему казалась унизительной сама советская процедура выезда за границу. Собеседования, поручительства, характеристики. «Стыд-то какой! Взрослому человеку! Писателю. <…>Члену партии с 56 года!». Были и другие причины. Среди них — серьезное заболевание. Несколько лет он не мог ездить даже на трамвае.

Никонов побывал в Люксембурге, Бельгии, Нидерландах, Дании, Норвегии, Швеции. Несколько позднее — во Франции (в Париже и Провансе). Он почему-то очень любил именно Северную Европу. Эту привязанность пытался объяснить рационально. Любил сказки Андерсена, голландскую и фламандскую живопись, французских импрессионистов (в особенности Ренуара), средневековую архитектуру Западной и Северной Европы. Потом упоминал о «генетической памяти», о неопределенном «западном» происхождении своих предков по материнской линии, но в конце концов пришел к выводу противоположному: его интерес к Северной Европе иррационален. Почему Бенилюкс и Скандинавия, а не, скажем, Испания, Греция, Польша, Балканы? «Не отвечу, не знаю».