Ведьмин век - Марина Дяченко

– Не бойся, – сказал Клавдий, но девочка реагировала не на слова – она и не слышала слов – а на чужое, жесткое, страшное лицо. А потому она заревела в голос и кинулась прочь.

Подробности этого представления Клавдий узнал уже потом. Просматривая видеозапись свидетельских показаний, пролистывая отчеты и объяснительные записки, он воссоздал ход событий лучше, чем мог бы пронаблюдать его, сидя в зале среди нарядной, хрустящей конфетами малолетней толпы; в какой-то момент он, плавающий в клубах сигаретного дыма, совершенно реально и остро ощутил себя ребенком на представлении. Хоть бы и этой самой девочкой со сбившимся бантом…

…Сперва было фойе, где продавали воздушные шары и конфеты на палочках; был запах духов и пудры, и перебивающий все запах зверей не противный, скорее волнующий, щекочущий ноздри. Были деревянные кресла с откидными сидениями, ерзающие соседи, три напевных звонка – и замирание в груди, когда яркий свет стал медленно гаснуть… Эта девочка с белым бантом на макушке давно не была в цирке. Очень давно.

На вечернее представление являлись обычно не классами во главе с учителем, а семьями во главе с мамой или бабушкой; во втором отделении была анонсирована группа дрессированных хищников, в первом публику удивляли братья-фокусники, близнецы, чье сходство ограничивалось только одинаковыми черными комбинезонами и красными кепочками, надетыми козырьками назад. Ребенок из зала, добровольно поучаствовавший в номере, получал на память точно такую же кепку – из картона; охотников набиралось немало, и набралось бы еще больше, если бы заботливые мамы и бабушки не удерживали чад – им было неприятно смотреть, как их дети залезают в огромные черные ящики, которые потом протыкаются шпагами, распиливаются циркулярными пилами или проворачиваются над огнем. Детям, наоборот, представление нравилось, и потому первое отделение даже продлилось на одиннадцать минут дольше обычного…

Был азарт, жгучее желание выскочить на арену, туда, куда смотрят сотни глаз, где кругами лежит белый свет прожекторов, куда целыми оравами бегут ребятишки постарше и посмелее; была робость, от которой холодели ноги и немел отсиженный за время представления зад. Был укоризненный взгляд матери; замирало сердце, когда круглая щербатая пила вгрызалась в ящик, куда перед тем влезли трое мальчишек. И была радость, когда мальчишки выскочили наружу целые и невредимые – только, кажется, двое… А может быть, третий выскочил из другого ящика. А может быть, сразу убежал к маме, в зал…

Оркестр гремел и колотил в перламутровые барабаны – самый настоящий оркестр, где главным инструментом были огромные желтые тарелки. На музыкантах были фраки с блестками, и, чтобы лишний раз полюбоваться на них, девочке приходилось привставать со своего места и вытягивать шею, отвлекаясь от происходящего на арене…

А у самого края арены стояла тетя в некрасивом голубом платье, и, кажется, что-то говорила, и губы ее странно кривились.

А потом выскочил распорядитель – высоченный усач, и на его пудренном лице, таком самоуверенном в начале представления, был теперь почему-то страх… Такой настоящий и неприкрытый, что девочка с бантом испугалась тоже, и сосед ее, маленький мальчик в коротких бархатных штанах, испугался тоже и даже заплакал. Распорядитель что-то выкрикнул притворно-веселым голосом… И девочка сразу поняла, что на самом деле ему вовсе не весело.

А тетя в некрасивом платье перелезла через бортик – неуклюже, и платье задралось… Тетя заглядывала в ящики для фокусов, а потом стала хватать за плечи самих дядек-фокусников, и девочка наконец-то расслышала, что она говорит: «Где ребенок… где Павлик… прекратите дурацкие шутки, у ребенка больные почки… Ему нельзя… Немедленно давайте ребенка…»

А у входа на арену столпились еще несколько теток и один растерянный парень, чей-то старший брат; и все они зачем-то наседали на распорядителя, но тот не стал с ними разговаривать, улизнул за бархатную портьеру…

А потом погас свет.

Кто-то засмеялся, кто-то захлопал, кто-то засвистел; перепуганный мальчик-сосед зарыдал в голос, его мать схватила его на руки, громко ругая глупое представление… Чей-то папа, сидящий прямо за девочкиной спиной, хохотал и стыдил своего маленького сына, говорил, что бояться нечего и трусишек в цирк не пускают…

А потом на арене кто-то закричал. И закричали в публике – сразу несколько голосов, и девочка тоже хотела закричать – но мама схватила ее в охапку.

Свет включился. Погас снова; включился и замигал, как это бывает по телевизору, если на космическом корабле авария.

На арене была клетка. Дверца висела на петлях; полосатый маленький тигр стоял на дяденьке-фокуснике. И морда у него была в красном. И рядом бегала тетенька, которая все кричала и звала своего Павлика.

А потом вышли еще два тигра. И лев, такой красивый, как рисуют на картинках. Девочка совсем не испугалась – но посмотрела на маму и сразу почувствовала, как сидение под ней делается мокрым.

А потом выскочил человек со шлангом, будто поливать цветы. И ударил струей по тому тигру, что стоял на фокуснике… А другой тигр прыгнул на него, и тогда распорядитель поднял руку, и что-то хлопнуло, потом еще… И девочка увидела, что распорядитель стреляет из пистолета, но никак не может попасть…

А потом все кинулись к выходам, и кого-то прищемили.

А потом выскочил укротитель в красном фраке и спортивных штанах. И тоже стал стрелять.

А на арене натекла целая лужа из разорванного шланга…

А потом навалилась толпа и разъединила девочку и ее маму…

А потом, в диком ужасе мечась среди незнакомых, вроде бы слепых, сбивающих с ног людей, она наткнулась на неподвижно стоящего человека, и у него было такое злое, такое… лицо… ма-ма…

В тот самый момент, когда девочка, захлебываясь слезами, скрылась в толпе – тогда будто пленка лопнула у него в мозгу. Он почуял.

Сбивая попадающихся по дороге людей, он кинулся к служебному выходу. По-быстрому, прямо через арену, где чем-то ужасно воняло, растекалась вода из шланга и валялись обломки магических ящиков. Так, наверное, бежит собака по стынущему следу. Совсем-совсем остывающему, вот-вот потеряется…

«Скорая помощь» отъезжала. Клавдий заорал полицейскому, приказывая остановить, но тот растерялся, не понял; тогда Клавдий выхватил из-под мышки свой обычно бесполезный служебный пистолет и выстрелил машине по колесам.

– Инквизиция!..

Он ткнул проблесковый значок полицейскому в нос, отшвырнул с дороги зеваку и кинулся вдогонку притормозившей «Скорой». И, еще не открывая дверцы, ощутил хищную готовность сгруппировавшейся ведьмы.