Четыре овцы у ручья - Алекс Тарн

побагровев от обиды, уступил свое место Шимону, и тот довел молитву до конца – пусть и не столь мелодично, но с полной душевной отдачей, слезами и искренним волнением. Думаю, эту разницу отметили все присутствующие. В следующую субботу я произнес проповедь, в которой объяснил, что точно так же можно отличить истинного цадика от ложного. Только полный дурак не понял бы, что имеется в виду прежде всего Зейде. Мои ученики согласно кивали, златопольцы испуганно переглядывались.

Как и следовало ожидать, оскорбленный хазан при первой же возможности побежал в Шполу жаловаться и ябедничать. Зейде примчался в Златополь в сопровождении внушительной свиты, остановился в своей местной резиденции и потребовал меня к ответу. Судя по виду гонца, его хозяин рассвирепел не на шутку. Но я даже не привстал со стула: истинный цадик не ходит на поклон к ложному. Арье-Лейбу не оставалось ничего, кроме как принять вызов и ответить войной на войну. Меня громогласно обвинили в преступном неуважении к святому старцу.

– Я запрещаю ему оставаться в Златополе! – кричал Зейде в синагоге. – Я запрещаю своим хасидам приближаться к этому наглецу!

Смущенный габай снова пришел ко мне с вопросами.

– Пока не планирую уезжать, – ответил я точно теми же словами, что и раньше. – Напротив, хочу помочь Златополю и его общине очиститься.

– Очиститься? От чего? – изумился габай.

– От греха идолопоклонства. Сразу после праздников мы непременно проведем церемонию очищения. Советую участвовать в ней всем, кто не хочет вступать в новый год с душой, запятнанной грехом Йеровоама. Помните? У этого проклятого царя, поклонявшегося золотому тельцу, нет доли в будущем мире…

Захолустный Златополь не переживал такого волнения со времен гайдамаков. Война продолжилась. Зейде не гнушался ничем – ни насилием, ни ложью. По сути, он не мог обвинить меня ни в чем: раздел территории не был закреплен никаким законом и держался лишь на добровольном согласии цадиков не претендовать на чужие владения и не переманивать чужих хасидов. Поэтому в ход пошла клевета: несколько месяцев спустя старец разослал гонцов к самым уважаемым цадикам, называя Нахмана из Медведовки последователем лжемашиахов Шабтая Цви и Яакова Франка. Никто не принял этого всерьез. Думаю, в тот момент цадики еще не оценили исходящую от меня опасность. Возможно, дядя Барух и другие полагали, что я всего лишь намерен захватить вотчину старого Арье-Лейба и на этом успокоиться.

Тем временем я упорно держался за Златополь. Нельзя сказать, что хасиды Зейде перебегали ко мне толпами. Старый цадик требовал от них всего лишь денег и подчинения, и это делало его понятным. В отличие от этой дешевой, но лживой ясности истинная молитва требует полной отдачи. Душа, преследующая сердце, пугает и лишает сна; кажется, что намного проще отгородиться от нее, отговориться житейскими проблемами, отделаться покупкой амулета. Именно это и предлагали простому люду такие цадики, как Зейде, и простой люд соглашался из соображений легкости и удобства. Мог ли я рассчитывать, что большинство откажется от легкого и удобного в пользу трудного и опасного? Конечно, нет – по крайней мере, не на этом этапе.

Пока что мне хватало и тех немногих, которые понимали, чем оборачиваются иллюзорная легкость и обманчивое удобство. Число моих учеников росло медленно, но верно. Понимали ли они меня до конца? Знали ли о том, что я задумал? Не думаю. Как тот четвертый врач из притчи, я действовал постепенно, не торопя события, мало-помалу приучая их к мысли о грядущем Избавлении. Они должны были понять, что перед ними Величайший Праведник Поколения, еще до того, как я объявлю об этом, – понять и поверить всем своим существом. Лишь тогда я мог положиться на них как на вестников Правды, призванных донести ее во все уголки заблудшего мира.

Но любая постепенность имеет предел. Поэтому я даже обрадовался, когда в Златополь прибыл дядя Барух собственной персоной. Жалобы оскорбленного Зейде порядком приелись властительным цадикам. Скандалы не всегда излишни: временами они как раз поставляют тему для разговора и не дают хасидам соскучиться. Но чересчур затянувшаяся свара надоедает всем и своим дурным примером оказывает разрушительное действие на соседей. Старый Арье-Лейб продолжал рассылать письма, требуя справедливости и защиты. В конце концов мой дядя, «Тульчинский герцог», все еще претендовавший на трон наследника Бааль-Шем-Това, счел своим долгом положить конец застарелому конфликту.

После первых приветствий и обмена новостями о здоровье и благополучии близких он поинтересовался, как долго еще я намерен оставаться в местечке.

– Пока не планирую уезжать.

– Так я и думал, – усмехнулся «Тульчинский герцог». – Знаешь, Нахман, во многом ты прав. Я бы на твоем месте вел себя еще хуже.

– Хуже? – переспросил я. – Значит ли это, что я веду себя плохо?

Дядя отмахнулся от моего вопроса, как от мухи:

– Перестань, Нахман. Мы с тобой оба понимаем, зачем ты затеял эту заваруху. Признаю, что в твоей законной обиде есть и моя вина. Наверно, я ошибся, отправляя тебя в такую глушь. Но эту ошибку можно исправить. За этим я и приехал: исправить ошибку.

Я улыбнулся. Так вот, значит, как дядя объяснял себе златопольскую «выходку» мятежного племянника… Он полагал, что я просто решил отомстить цадикам за свою давнюю ссылку в Гусятин и теперь жду достойной компенсации. Интересно, что же он предложит?

– Уверен, тебя обрадует мое предложение, – степенно продолжил «Тульчинский герцог». – Подобную честь не оказывают кому попало, но ты, как-никак, происходишь из великой семьи. Бреслев. Я предлагаю тебе место главного раввина и цадика города Бреслева. Гои называют его Брацлав. Это тебе не какая-нибудь занюханная Медведовка, захолустный Златополь или маленькая Шпола. Бреслев – важный уездный город, бывшая столица губернии и воеводства. Огромная община. Тысячи хасидов. Я даже не спрашиваю, согласен ли ты, Нахман, потому что от таких предложений не отказываются. Отныне тебя будут звать рабби Нахман из Бреслева.

Я помолчал, прежде чем ответить. Меня так и подмывало сказать «нет» только для того, чтобы насладиться растерянностью надменного цадика, и впрямь вообразившего себя герцогом, жалующим покорному вассалу землю и замок. Но нельзя было отрицать, что столь щедрый подарок мог сильно поспособствовать исполнению моего замысла. Бреслев, большой уездный город в сердце Подолии, действительно ставил меня в один ряд с наиболее авторитетными действующими цадиками: рабби Леви-Ицхаком из Бердичева, рабби Шнеуром-Залманом из Ляд и самим рабби Барухом из Меджибожа.

– Ты будто не рад, – прервал мои размышления дядя.

– Отчего же, рад. Спасибо.

– Ну, слава Всевышнему, – он вздохнул с явным облегчением. – Значит, всё? Теперь без обид?

– Без обид, – подтвердил я.

Как бы не так! Обиды предстояли,