Летописец - Дмитрий Вересов

После победы на юношеском чемпионате по боксу Олег стал человеком номер один для маленького Франика. Франик вдруг тоже стал мечтать о боксе, о точности молниеносного удара, о танцующих прыжках, о мягких ботинках, похожих на шнурованные кенгуриные лапы. Франик почти с самого рождения стал всеобщим любимцем, и отказать ему в чем-либо, чего он вдруг начинал добиваться, было мудрено даже для независимого и резковатого Олега. Франик смотрел своими круглыми котеночьими глазками и словно спрашивал: «А почему нельзя?» — и все сразу начинали думать: «Действительно, почему нельзя? Что такого-то?»

Франик, безусловно, был избалован, однако всегда оставался добродушен, даже в тех редких случаях, когда Аврора ни под каким видом не могла согласиться с его требованиями. В самом деле, нельзя же позволить маленькому ребенку, например, попробовать вино, будь хоть трижды Седьмое ноября. Франик на решительный отказ кивал рыжей головкой, но, когда видел, что за ним никто не наблюдает, доверяя лишь собственному опыту, окунал язычок в чью-нибудь недопитую рюмку, убеждался, что невкусно, и тогда успокаивался.

Мальчик был упрям, но толерантен. Это означало, что он вполне допускал, что рыбий жир и хлористый кальций могут нравиться маме, тем более что она никогда не была замечена в лганье. И он поэтому не делал категоричных заявлений по поводу тошнотворности одного препарата и невыносимой горечи другого. Он просто пожимал плечами, плотно стискивал губы, а на уговоры, лесть и подкуп отвечал:

— Мамочка, я же не уговариваю тебя съесть полкило пастилы за ложку рыбьего жира.

Аврора растерянно отступала, а Олег, которому довелось присутствовать при этой сцене, оглушительно хохотал. Он и не подумал отказывать Франику, когда тот попросил отвести его в секцию бокса, где все еще вполсилы занимался сам, отказавшись от тренировок в составе республиканской сборной по каким-то своим, как всегда никому не понятным соображениям. И перед самым уходом в армию он привел к своему тренеру первоклассника Франика, который выглядел не более чем четырех-пятилетним малышом.

— Да ведь рано еще, Олег, — сказал тренер. — Ах, ему уже семь и в сентябре в школу?! Нет, все равно не получится, рано. Даже для наилегчайшего веса маловат. Но он гибкий, быстрый, реакция хорошая. Если хочешь, идем к Юдину, в гимнастическую секцию. Он там как раз таких вот шпингалетов набирает. Запишитесь, и с сентября пусть приступает к тренировкам.

Так началась спортивная карьера Франика. А Олег, став рекрутом, сразу же попал в учебку, к связистам, благодаря приобретенной специальности и в целом благоденствовал, насколько можно благоденствовать в рамках устава. Через полгода его отправили служить в район Душанбе, а позднее, за полгода перед дембелем, в ставший чуть ли не братским Афганистан, где в рамках договора о сотрудничестве и взаимопомощи советские военные связисты налаживали правительственную связь. Линию тянули по северному полукольцу вдоль дороги от Герата через Меймене и Мазари-Шериф до Баглана, а потом на юг — к Кабулу. В Кабуле заканчивалась служба Олега, оттуда он должен был вылететь домой.

Последние дни службы сложились тревожно. Под плотной бирюзой афганского неба по пересушенной земной поверхности носились коричневые пыльные смерчики настороженности, недосказанности, недоверия и ожидания. Очень много появилось вдруг солдат-таджиков, слишком частыми стали встречи с патрулями. А потом, словно ниоткуда, из ничего, появились сгустки опасной силы, имевшие облик человеческий. Одеты они были в такую же хабэшку цвета сухого навоза, но отличались от прочих особой концентрированной хищностью, сдержанной пружинной мощью и безжалостностью — во имя демонстрации этой мощи.

В день «Х» ранним утром они вихрем прошли насквозь дворец Амина, и оттуда к военным людям, в течение почти что двух суток лежащим в собственных испражнениях ради обеспечения этого короткого штурма, вылетела голова и покатилась, оставляя за собой след, красную приветственную дорожку, словно размоталась красная чалма.

Берлин. 2002 год

— Олег погиб тогда в Афганистане? — не утерпев, спросила фрау Шаде.

— О-о, нет. К счастью, нет, фрау. Он ведь был уже демобилизован и через день после захвата дворца улетел в Душанбе, а оттуда в Ленинград. Так что он не воевал, не жег кишлаки, не давил танком ненавидящую и проклинающую людскую массу. За ним не охотились «духи». Он не терял товарищей и не снаряжал транспортники с цинковым грузом. Он не прошел сквозь ужас плена и военных госпиталей. Он не курил анашу, чтобы забыться и, пережив самое страшное, не потерять человеческий облик. Одним словом, ему повезло. Повезло, что родился не на полгода позже. Он остался вменяемым человеком, с неповрежденной психикой, здоровым, сильным, без привычки к убийству.

— Да, повезло, — кивнула фрау Шаде, сочувственно кивнула, так, как будто разговор шел о ее родственнике. — Вы все об Олеге, Гофман. А ваш второй брат, Вадим? Он вам самому не интересен, поэтому не рассказываете?

— Нет-нет. Конечно же, это не так. Он ведь нянчился со мною многие годы, и куда больше, чем Олег. И у него своя история. Так рассказывать? — уточнил Гофман.

— Рассказывайте, — разрешила фрау Шаде. — И кроме того, я надеюсь услышать наконец и вашу личную историю.

— Ммм, мою личную. Рад, что заинтересовал вас, уважаемая фрау. Только уж давайте по старшинству. Кроме того, у меня есть лукавая мысль заинтриговать вас еще больше. Вы уж простите. Так вот Вадим, — начал Гофман, — Вадим тем самым летом, когда Олег готовился к армейской службе, поступил в медицинский институт. Без труда поступил, несмотря на то что конкурс туда, по обыкновению, был чрезвычайно высок. Учился он весьма успешно и занимался к тому же общественной работой, что, как вы понимаете, в те времена высоко ценилось. Он сразу же согласился быть ответственным за трудовой семестр, то есть за дела сельскохозяйственные. Вы, я полагаю, слышали, фрау Шаде, что советские люди в добровольно-принудительном порядке помогали спасать урожай на просторах полей родины. А студенты, кроме того, бывало, строили кое-что по мелочи, например коровник или там клуб. К третьему курсу Вадим, круглый отличник, стал ленинским стипендиатом, то есть за свои успехи получал очень приличную по тем временам стипендию. И все бы было хорошо и прекрасно, если бы не. Как вы думаете, что?

— Любовь?

— Она самая. И объект был весьма неподходящим для общественника, отличника, ленинского стипендиата и так далее. Любовь.

Гофман хотел было продолжить, но его прервали на полуслове. Дверь распахнулась, и на пороге показался надзиратель.

— Ужин, фрау доктор, — изрек он важно, — заключенному пора на ужин.

Гофман развел руками и поднялся, наклонив голову в прощальном поклоне.

— Что ж, продолжим в следующий раз, — кивнула в ответ фрау Шаде.

© Д. Вересов, 2009

© ООО «Астрель-СПб», 2009

Примечания

1

Здесь и далее эпиграфы из «Житейских воззрений кота Мурра» Э. Т. А. Гофмана.