Талант (Жизнь Бережкова) - Александр Бек

- Мне известно о вас все. У вас есть единственный путь для облегчения своей участи: расскажите сами совершенно откровенно обо всем.

- О чем?

- О преступлениях, в которых вы тут соучаствовали.

Я вскочил.

- Что? Я не знаю за собой никаких преступлений. Каждая копейка, которую я тут заработал, досталась мне честно. На каждую копейку у меня есть документы. Я не понимаю, о каких преступлениях вы мне говорите.

Следователь положил в ряд третий карандаш. И вдруг я понял его жест. Он был совершенно уверен, что я и на этот раз лгу. Карандаши, как памятные знаки, знаменовали для него мою ложь. Три неправды - три карандаша. Проклятие! Неужели нет способа его разуверить?!

Из бокового кармана я выхватил бумажник.

- Вот! - закричал я. - Со мной все акты, все договоры.

Он остановил меня движением руки.

- Не трудитесь. Эти бумаги я имею. Успокойтесь, сядьте. Подумайте, я подожду. Выпейте воды.

- Не желаю я пить воды!

Я мрачно сел. Он полистал папку, задержался взглядом на каком-то листке, поднял глаза и вновь заговорил:

- Ну-с... Не желаете все рассказать сами?

Со всей искренностью я ответил:

- Клянусь, я не представляю, о чем вы меня спрашиваете.

Это не произвело никакого впечатления. Следователь жестко сказал:

- В таком случае я вам расскажу.

Сжато и ясно, абсолютно логично, он изложил мое преступление. Я пришибленно слушал. Следователь не ошибся ни в одной цифре, ни в одной дате: каждая подробность, которую он привлекал для обоснования ужаснейшего обвинения, была верной. Под конец, когда мне предстало его построение, я моментами прислушивался к нему как бы со стороны и тогда с трепетом чувствовал, что сам начинаю верить, будто я, ваш покорный слуга Бережков, несомненно, преступник.

Вот какова приблизительно была цепь его доводов. Вначале он рассказал о том, как я получил первый подряд.

- Это был период, - говорил он, - когда арестованная ныне группа лиц из состава дирекции еще не вступила на преступный путь. С вами заключили договор, но не входили в сговор. Конечно, и тогда, исполняя этот договор, вы обогащались за счет государства, но без преступлений.

Он совершенно точно назвал сумму, которая после вычета всех моих расходов причиталась мне за ремонт газогенераторов, - что-то около двадцати пяти тысяч рублей за восемь месяцев грязной, тяжелой работы, то есть примерно по три тысячи в месяц.

- Главный инженер любого нашего крупнейшего государственного предприятия, - продолжал он, - получает пятьсот рублей в месяц. Вы загребали в несколько раз больше, но, к сожалению, вам было этого мало. К сожалению, издавна вас влекло к легким деньгам. Путь к ним открылся: группа лиц из руководящего состава фабрики поддалась разложению. Это был подходящий момент, чтобы вновь заиграли ваши "необъяснимые силы"...

Он выговорил это с презрением. Такова вообще была его манера: он холодно и как бы бесстрастно вскрывал факты и вдруг, словно давая волю живым чувствам, обжигал, как кнутом.

Содрогнувшись, я молча проглотил это. Что толку возмущаться, кричать? Нужны опровержения. А я уже видел, что их нет; я уже схватывал логическую цепь до конца - в конце была моя гибель.

Обжигающе хлестнув одной-другой фразой, следователь опять в тоне внешнего бесстрастия перешел к фактам.

- Преступления на фабрике, - сказал он, - начались несколько месяцев назад. В разных видах и формах производилось расхищение государственных средств. Некоторые лица здесь стали брать взятки. За взятку отсюда шли на частный рынок материалы, которых не хватает в стране; за взятку здесь принимали и оплачивали недоброкачественно проделанный ремонт; за взятку здесь подписывали договоры, при помощи которых частные предприниматели преступно обирали государство. Ныне преступления раскрыты.

Движением головы он указал на аккуратно сложенную стопку папок, отодвинутую к краю стола.

- Виновные уличены и сознались, - продолжал он. - Вы действовали тем же способом, как и другие. По второму подряду, который вы закончили на днях, вам, лично на вашу долю, то есть если исключить все ваши расходы, опять пришлась бы огромная сумма. Вам, подрядчику, за три недели работы отвалили в ваш личный карман во много раз больше, чем получил бы любой честный инженер на государственной службе, проделав работу в этот срок, таково преступление, совершенное в вашем деле дирекцией "Шерсть-сукно". Разве вам это все не известно? Чего же вы играете в невинность, пытаетесь обмануть следствие? Последний раз даю вам возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. С кем вы имели сговор? Через кого передали взятку?

- Никаких взяток я не передавал.

- Отрицаете свое преступление?

- Да, отрицаю.

- Можете ли вы в таком случае объяснить, почему вам позволили извлечь из государственного сундука почти в сто раз больше, чем причиталось бы любому опытному инженеру по высшей государственной ставке? Другим это позволяли за взятки. А вам? Просто из любезности? Или опять вмешались "необъяснимые силы"?

Он уже дважды повторил это мое выражение "необъяснимые силы" и оба раза с иронией.

- Да, - с вызовом ответил я. - Необъяснимые силы.

- Больше ничего вы не можете сказать в свою защиту?

Он помолчал, но молчал и я.

- В таком случае, - жестко сказал он, - закончим на этом. Надеюсь, вы понимаете, что следствие не может признать существования необъяснимых сил.

- А талант? - закричал я. - Это не сила?

29

Следователь смотрел прищурясь. Видимо, этот аргумент несколько поразил его. А я продолжал говорить. Есть на свете слова, что запрещены человеку некоторым внутренним чувством, когда он говорит о себе. Но погибающий рвет все запреты. А я погибал.

- Что, если перед вами не средний человек? - выпалил я. - Что, если перед вами человек необыкновенной одаренности?

Его губы тронула усмешка.

- Что из того? - сказал он. - У нас нет сверхчеловеков. Преступление есть преступление, кто бы его ни совершил.

- Что из того? - переспросил я. - Дайте мне лист чистой бумаги.

Первый раз в его взгляде мелькнул некоторый интерес ко мне.

- Пожалуйста, - проговорил он.

И протянул лист с надписью "Протокол допроса", что, почти незаполненный, лежал перед ним. Я увидел слова: "частный предприниматель, подрядчик". Мелькнула мелкая мстительная мысль: "Сейчас ты посмотришь, кто я такой!" И я перевернул лист обратной, совершенно чистой стороной. Среди трех карандашей, которые для следователя обозначали мою ложь, ложь и ложь, я давно подметил остро очиненный угольно-черный карандаш "Негро" - такой карандаш дает броский, яркий чертеж.

Повертев пальцами, чтобы их несколько размять, я схватил этот карандаш, твердо поставил локоть и одним оборотом руки начертил идеальную, геометрически точную окружность. Для меня это не было фокусом. Я с детства люблю и умею чертить. Черчению меня учил отец, развивая способности, которые даны мне от природы. В последних классах реального училища я уже чертил так - без линейки и без циркуля. Окружность, полуокружность, дуга без усилия и без промаха всегда изящно и точно возникали под моей рукой.