Дева в голубом - Трейси Шевалье

— Оно… — «Сгнило» — другого слова я придумать не могла. — Оно стало стареньким и порвалось, — неловко объяснила я.

— А волосы у нее такого же цвета, как у тебя.

— Да.

— А откуда она?

— Из Швейцарии. Она была похоронена в земле, под печкой с дымоходом.

— Почему?

— Что «почему»? Почему она умерла?

— Нет, почему ее похоронили под печкой? Чтобы тепло было?

— Может быть.

— А как ее звали?

— Мари.

— Надо ее снова похоронить.

— Зачем? — Я с любопытством посмотрела на Сильвию.

— Потому что ей нужен дом. Не может же она всегда быть здесь.

— Это верно.

Сильвия приподнялась, села на траву, но тут же разлеглась рядом с костями.

— Посплю, — заявила она.

Я собралась остановить ее, объяснить, что это нехорошо, что ей приснятся страшные сны, что Матильда, когда вернется, изругает меня за то, что позволила дочери спать рядом со скелетом, но так ничего и не сказала, а молча легла напротив.

— Расскажи мне что-нибудь, — повелительно сказала Сильвия.

— Да у меня это неважно получается. Сильвия приподнялась на локте.

— У всех взрослых получается, а у тебя нет? Рассказывай!

— Ну ладно. Жила-была девочка со светлыми волосами. И носила она голубое платье.

— А она была похожа на меня?

— Да.

Сильвия довольно улыбнулась, улеглась поудобнее и закрыла глаза.

— Это была храбрая девочка. У нее были два старших брата, отец, мать и бабушка.

— Они любили ее?

— Любили, то есть любили все, кроме бабушки.

— А почему она ее не любила?

— Не знаю. — Наступило молчание. Сильвия открыла глаза. — Это была уродливая старуха, — поспешно заговорила я. — Она была совсем маленькая и всегда носила черное. И никогда ничего не говорила.

— Тогда откуда же девочка знала, что бабушка ее не любит?

— Она… у нее были злые глаза, и она смотрела на девочку так, как никто другой не смотрел. Так, чтобы девочка знала: ее не любят. И больше всего не любят, когда она надевает свое любимое голубое платье.

— А что, бабушка сама хотела его носить?

— Да, материя была очень красивая, но хватило ее только на одно маленькое платье — для девочки. И когда она надевала его, казалось, что само небо спускается на землю.

— Так это было волшебное платье?

— Ну конечно. Оно оберегало ее от бабушки да и от многого другого — от огня, волков, плохих мальчиков. И чтобы не утонула. Однажды девочка играла на берегу реки и упала в воду. Ее потянуло вниз, она увидела рыбок и подумала, что тонет. Но тут ветер надул платье, девочку вынесло на поверхность, и так она спаслась. И ее мама поняла, что стоит девочке надеть это платье, и ей ничего не угрожает.

Я посмотрела на Сильвию — она спала. Мой взгляд упал на разделяющие нас клочки голубой материи.

— За одним-единственным исключением, — добавила я. — Но этого вполне достаточно.

Мне снилось, что я нахожусь в горящем доме. На пол падали головешки, повсюду плавали дым и зола. Внезапно появилась девочка. Видна она была, если только посмотреть сбоку, стоило взглянуть прямо, и она исчезала. Девочка плавала в голубой дымке.

— Не забывай меня, — сказала она и превратилась в Жана Поля. На щеках у него была многодневная щетина, вид измученный, волосы отросли так, что курчавились на концах, лицо, руки и рубаха были покрыты сажей. Я подошла и потерла ему лицо, а когда отняла руку, увидела, что от носа к подбородку тянется шрам.

— Откуда это у тебя? — спросила я.

— Жизнь такая, — ответил он.

На лицо мне упала тень, и я проснулась. Загораживая вечернее солнце, рядом со мной стояла Матильда. Скрестив руки на груди, она разглядывала нас обеих.

— Извините. — Я села и с трудом разлепила глаза. — Понимаю, выглядит все это по меньшей мере странно.

— Это уж точно, — фыркнула Матильда, — но знаете, меня это ничуть не удивляет. Я не сомневалась, что Сильвия захочет еще раз полюбоваться на эти кости. Похоже, она больше не боится их.

— Вы правы. Знаете, она так спокойно их разглядывала, даже удивительно.

Наши голоса разбудили ее. Сильвия перевернулась с бока на бок и села. Щеки у нее пылали. Она осмотрелась и остановилась взглядом на костях.

— Мама, мы собираемся похоронить ее.

— Как это? Прямо здесь, во дворе?

— Нет, у нее дома.

Матильда посмотрела на меня.

— Я знаю, где это, — сказала я.

Матильда одолжила мне свою машину доехать до Менда. Трудно было представить себе, что и трех недель не прошло, как я отсюда уехала, — столько всего произошло за это время. Но, огибая угрюмый тяжелый собор, проходя узкими улочками старого города, я испытывала то же чувство, что и тогда. Мрачное место. Хорошо, что Матильда живет в пригороде, пусть там и мало зелени.

На бумажке был записан адрес той же пиццерии, в которой я уже как-то закусывала. Вошла я туда непринужденно, но, увидев за столиком Рика, потягивающего вино в одиночестве и сосредоточенно изучающего меню, почувствовала, что в животе у меня так все и переворачивается. Я не видела его тринадцать дней, и это были долгие тринадцать дней. Увидев меня, он поднялся и смущенно улыбнулся. На нем была повседневная одежда — светлая рубаха с воротником на пуговицах, голубой шерстяной блейзер и узкие брюки; вид у него был здоровый и цветущий — настоящий американец, настолько же неуместный здесь, в темной ракушке, как, допустим, «кадиллак», ползущий по узкой улочке.

Мы неловко поцеловались.

— О Господи, Элла, что это у тебя с лицом?

Я потрогала царапину на лбу.

— Упала. Не обращай внимания.

Мы сели за столик, и не успела я возразить, как Рик налил мне бокал вина. Для вида я прикоснулась губами к краешку, но не сделала ни глотка. Хватило, впрочем, и этого — от запаха кислоты и уксуса меня едва не стошнило. Я поспешно отставила бокал.

Мы сидели, не говоря ни слова. Судя по всему, начинать придется мне.

— Стало быть, Матильда позвонила тебе, — запинаясь, проговорила я.

— Ну да. Слушай, она так тараторит, за ней не поспеешь. Честно говоря, я так и не понял, почему ты сама не могла позвонить.

Я пожала плечами. Снова начало подводить живот.

— Слушай, Элла, если не возражаешь, мне кое-что хотелось бы тебе сказать.

Я молча кивнула.

— Понимаю, переезд во Францию нелегко тебе дался. Труднее, чем мне. Для меня-то это просто работа на новом месте. Люди другие, но работа та же самая. Ты — дело иное. У тебя нет ни работы, ни друзей, и понятно, что тебе здесь тоскливо и одиноко. Наверное, я уделял тебе недостаточно внимания — слишком занят был на работе. А тебе нечего делать, и, естественно, могут быть всякие соблазны, даже в таком занюханном городишке, как Лиль.