Семья Тибо (Том 3) - Роже дю Гар

Ни консьержка, ни служанки не догадались произнести имя Жака. Жиз думала, что он в Швейцарии, и ей в голову не пришло спросить о нем. Только на третий день она случайно узнала из болтовни Клотильды, что в день ее приезда он был в Париже. Но разыскала ли бы она его, даже и зная об этом раньше? Никому не был известен его адрес. Да и стала ли бы она пытаться его увидеть?

На лестнице редакции "Этандар", еще не поднявшись на площадку, Жак заметил на соломенном половичке перед дверью Мурлана бидон для молока и с досадой вскричал:

- Его нет дома!

В самом деле, никто не ответил на звонок. На всякий случай Жак размеренно постучал три раза.

- Кто там?

- Тибо.

Дверь отворилась. Мурлан стоял, голый по пояс, с намыленными волосами и бородой.

- Прошу прощения! - сказал он, увидев Женни. - Мальчугану следовало предупредить, что с ним дама. - Он толкнул ногой дверь. - Входите... Садитесь.

У двери стоял соломенный стул, на который Женни опустилась, едва успев войти.

Окна были закрыты. В комнате пахло картоном, клеем, селитрой, пылью. Перевязанные пачки газет лежали повсюду - на столе, на садовой скамейке, в сломанной лохани. На полу, рядом с плошкой опилок, валялся в углу старый газовый счетчик с разобранной на части и сплюснутой трубкой, которая выдавалась вперед, словно обрубленный сук.

Мурлан снова пошел на кухню.

- Я только что вернулся. Вид был, как у бандита... - крикнул он издали, фыркая под краном. Вскоре он появился в чистой рубашке, размашистыми движениями вытирая голову полотенцем. - Провел всю ночь на улице, как дурак... Как трус... Ты понимаешь, мобилизация означала для меня обыски, аресты... Обыск - ладно! Пусть приходят!.. Здесь ничего больше нет, я приготовился, но арест - черт побери!.. Я решил немного подождать... О, не потому, чтобы я так уж боялся попасть в укромное местечко, - пояснил он, бросив насмешливый взгляд на Женни. - Я никогда не жил так спокойно, как в те месяцы, которые провел за решеткой. Пожалуй, если бы не тюрьма, у меня никогда не нашлось бы времени, чтобы обдумать мои книги и написать их... Но мне вовсе не хотелось попасть в первую же партию!.. Вчера шпики везде рыскали понемногу: у Пюльте, у Гельпа... Даже в "Эглантин". У них неплохая полиция. Только они ничего не нашли. Кроме воззвания Пьера Мартена - "Призыв к здравому смыслу", знаешь? Они сцапали его в тот самый момент, когда товарищи выносили всю пачку из типографии. Что касается Клесса, Робера Клесса из "Ви увриер"57 - этот юноша был освобожден от военной службы и никогда не был солдатом, - то, как видно, на него донесли: кажется, его обвиняют в том, что он написал антимилитаристскую листовку, и теперь он сидит под замком, ожидая ближайшего заседания призывной комиссии, которая пошлет его на передовую... Я узнал об этом вчера вечером. Предостережение любителям!.. Короче говоря, я сказал себе, что было бы глупо попасть к ним в лапы, - и улизнул...

- Ну а дальше?

- Понадеялся, что найду приют у товарищей. Как бы не так! У Сирона было бы не лучше, чем здесь. Поэтому я пошел к Гюйо - никого. К Котье - никого. К Лассеню, к Молини, к Валлону - никого. Все они, голубчики, дали тягу, как я! Вот и пробродил всю ночь где попало один. Утром, в Венсене, я купил газеты и понял, что был попросту старым дураком. И пришел домой. Вот и все! - Он взглянул на Жака из-под мохнатых бровей: - Читал ты газеты, мальчуган?

- Нет.

- Нет?

Взгляд Мурлана скользнул по Женни и снова устремился на молодого человека. Казалось, он устанавливал какую-то связь между присутствием Женни и тем фактом, что на следующий день после мобилизации, в десять часов утра, Жак еще не знал последних новостей. Из кармана черной блузы, висевшей на гвозде, он достал сверток газет; затем кончиками пальцев, словно прикасаясь к чему-то нечистому, вынул из кипы одну газету, а остальные бросил на выложенный плитками пол.

- На голубчик, позабавься, если у тебя есть настроение смеяться. Я вынослив, но тут мне показалось, что меня ударили в живот! "Боннэ руж" газета Мерля и Альмерейды! За одну ночь она превратилась в рупор правительства Пуанкаре! Кто бы мог подумать! Посмотри.

Пока Мурлан снимал с гвоздя свою блузу и яростно натягивал ее на себя, Жак вполголоса прочитал:

- "Мы уполномочены официально заявить, что правительство не воспользуется списком Б... Правительство доверяет французскому народу и, в частности, рабочему классу. Всем известно, что оно пыталось - и еще пытается - сделать все возможное, чтобы сохранить мир. Вполне определенные заявления наиболее решительных революционеров..."

- "Наиболее решительных революционеров"!.. Сволочи! - проворчал Мурлан.

- "...таковы, что они полностью успокаивают правительство... Все французы сумеют исполнить свой долг... Это-то и хотелось подчеркнуть правительству, отказываясь использовать список Б".

- Ну? Что ты об этом думаешь, мальчик? Я прочел два раза, прежде чем хорошенько понял, что это означает. Ничего не поделаешь - факт очевиден... Это означает следующее: французский пролетариат так весело соглашается на их войну и сопротивление рабочего класса столь мало опасно, что правительство отказывается от профилактических арестов... Понимаешь? Оно как бы обращается ко всем революционерам и ласково треплет их за ушко: "Ах вы, забияки, мы прощаем вам вашу строптивость! Идите и выполняйте свой солдатский долг!" Добренькое правительство с веселым смехом рвет черные списки и оставляет неблагонадежных на воле... Потому, что сегодня неблагонадежные - не в счет. Понимаешь?

Он смеялся, и в этом необычном, громком, режущем смехе, искажавшем его лицо - лицо старого Христа, - было что-то пугающее.

- Неблагонадежных нет! Их больше нет! Понимаешь, что это значит? И представляешь себе, какие категорические заверения должны были дать министерству лидеры революционных партий, чтобы правительство обрело такую уверенность в себе! Чтобы оно могло без всякого риска позволить себе подобный жест великодушия в первый же день войны! Они попросту выдали нас правительству, эти негодяи!.. Да! Теперь конец. Безусловно, конец! Теперь командует генеральный штаб. Слово принадлежит теперь не тем, кто идет воевать, а тем, кто делает войну!

Заложив руки за спину под развевающейся блузой, он отошел на несколько шагов.

- И все же, черт побери, - вскричал он вдруг, круто повернувшись, - и все же я не могу этому поверить! Не могу поверить, что это действительно конец!

Жак вздрогнул.

- И я тоже, - глухо проговорил он. - Я не могу поверить, что больше ничего нельзя сделать! Даже сейчас!

- Даже сейчас! - как эхо, отозвался Мурлан. - И тем более через несколько дней, через несколько недель, когда все это жалкое стадо понюхает пороху!.. Ах, если бы Кропоткин был здесь!.. Или кто-нибудь другой, все равно кто, кто-нибудь, кто сказал бы то, что надо сказать, и сумел бы заставить себя слушать! Наши товарищи подчинились этой войне, потому что им налгали, потому что лишний раз злоупотребили их доверием. Но, быть может, достаточно было бы какого-нибудь пустяка, внезапного пробуждения сознания, чтобы все сразу переменилось!

Жак вскочил, точно его хлестнули кнутом.

- Что?.. Пустяка? Какого пустяка? - Он шагнул к Мурлану. - Что, по-вашему, можно сделать? Скажите!

Его голос прозвучал так странно, что Женни повернула к нему голову и на секунду замерла с полуоткрытым ртом, охваченная страхом.

Мурлан с озадаченным видом смотрел на Жака; тот пробормотал еще раз:

- Что вы думаете? Скажите!

Мурлан несколько смущенно пожал плечами.

- Что я думаю, мальчик? Разумеется, это глупости... Я говорю... Я высказываю то, что приходит мне в голову. Ведь все это так нелепо! Я не могу запретить себе надеяться, несмотря ни на что, надеяться даже сейчас, надеяться вопреки всему!.. Народы, - и наш не меньше, чем тот, соседний, обмануты так явно! Кто знает? Достаточно было бы...

Жак в упор смотрел на старика.

- Достаточно чего?

- Достаточно было бы... Я не знаю и сам... Но если бы вдруг внезапная вспышка сознания разорвала эту толщу лжи, разделяющую две армии! Если бы вдруг все эти несчастные, внезапно прозрев, поняли, по ту и другую сторону линии огня, что их одинаково втравили в это грязное дело, то не кажется ли тебе, что все они поднялись бы в едином порыве негодования, возмущения и все вместе обратили свои штыки против тех, кто привел их туда!..

Веки Жака задрожали, словно он вдруг увидел перед собой ослепительный свет. Потом он опустил глаза, подошел к Женни, не видя ее, и сел.

Наступила минута неловкого молчания. У всех троих было смутное ощущение, что произошло что-то важное, что-то такое, в чем они не отдавали себе ясного отчета.

- А это единодушие во всей стране! - продолжал Мурлан после паузы. - В провинции все социалистические муниципальные советы голосовали за резолюции, поддерживающие лозунг "Отечество в опасности", призывающие к национальной обороне, требующие исключения Германии из числа цивилизованных наций! Да вот полюбуйся, - сказал он, подымая с пола брошенную им связку газет. - Вот манифест Всеобщей конфедерации труда: "Пролетариям Франции". Знаешь, что она сочла нужным заявить, эта Всеобщая конфедерация труда? "События оказались сильнее нас... Пролетариат недостаточно единодушно понял, какие упорные усилия требовались, чтобы предохранить человечество от ужасов войны..." Другими словами: "Ничего не поделаешь, приятели; покоритесь и идите ломать себе шею..." А вот текст воззвания, которое профсоюз железнодорожников железнодорожников, слышишь, мальчуган? наших железнодорожников! подумай! расклеивает сегодня на всех стенах Парижа: "Товарищи! Перед лицом всеобщей опасности стираются старые разногласия. Социалисты, синдикалисты, революционеры, вы опрокинете низкие расчеты Вильгельма и первыми ответите на призыв, когда прозвучит голос Республики!.." Погоди, погоди... Это не все, ты еще не видел самого замечательного. Отведай-ка вот этого: "Открытое письмо господину военному министру..." Кем оно подписано? Угадай! Гюставом Эрве!.. Слушай: "Так как Франция сделала, на мой взгляд, все возможное, чтобы избежать катастрофы, я прошу, в виде особой милости, зачислить меня в первый же пехотный полк, который будет отправлен на границу!"