Индийская страсть - Хавьер Моро

— Выставка драгоценностей, которую вы являете собой, бесспорно, прекрасное зрелище, — начал свою речь противник насилия. — Но видя его рядом с миллионами бедняков, впору сделать вывод, что Индии нет спасения, пока вы не снимите эти украшения и не передадите их в руки несчастных…

Анита подняла руку к груди, как будто желая убедиться, что изумрудное ожерелье, ее свадебный подарок, все еще оставалось на месте. Кое-кто из присутствующих был возмущен. Через общий ропот неодобрения прорвался голос одного студента:

— Выслушайте его! Выслушайте его!

Но некоторые принцы, решив, что они уже достаточно наслушались, стали выходить из зала. Анита и махараджа, находясь в одном ряду с вице-королем, не посмели уйти. К своему сожалению, они остались, чтобы выслушивать этот нескончаемый поток речи.

— Когда я узнаю, что строится очередной дворец в какой-нибудь части Индии, я знаю, что это делается на деньги крестьян. Не могут существовать дух самоуправления и независимость, если мы будем красть у крестьян плоды их труда. Что за страну мы собираемся построить таким образом?

— Заткнись! — выкрикнул кто-то.

— Наше спасение зависит только от крестьянина. Оно не придет ни от адвокатов, ни от врачей, ни от богатых землевладельцев.

— Пожалуйста, остановитесь, — попросила его организатор мероприятия, англичанка по имени Эни Безант, известная своими прогрессивными идеями. Она была основательницей этого первого индийского университета в Индии.

— Продолжай! — кричали единомышленники Ганди.

— Сядь, Ганди! — требовали другие.

Волнение стало всеобщим. Принцам и сановникам не было смысла оставаться в зале и терпеть оскорбления странного человечка. Все, начиная с вице-короля, стали покидать зал, а тем временем студенты так освистали их, что было слышно на весь город.

До этого момента никто не осмеливался сказать принцам Индии правду в лицо, такой как она есть. Ганди еще не был фигурой, известной всей стране. Сотни миллионов индийцев пока не знали его. Но популярность этого человека уже начала распространяться. Индия, которая всегда склонялась перед властью и богатством, также склонялась перед жалкими слугами бедняков. Люди по-прежнему оставались покорными тем, кто обладал материальными благами, слонами, драгоценностями, армиями, но жертвенность борцов за справедливость и их отречение уже начали завоевывать сердца бедняков.

Для Аниты, после того как она познакомилась с ним в Варанаси, Ганди стал чопао, в отличие от Биби, которая видела в нем спасителя нации, человека, способного с помощью простых жестов дойти до самых глубин души Индии, и стала одной из его последовательниц. «Те, кто хотят идти за мной, — говорил Ганди, — должны быть готовы спать на земле, носить простую одежду, подниматься до рассвета, скудно питаться, мыть за собой унитазы». В результате Биби распрощалась с локонами, обрамлявшими ее лицо, сменила свои великолепные сари из шелка на другие, из хади, необработанного хлопка, сотканного вручную. Она навсегда отказалась от бриджа, швейцарского парикмахера, который каждый день приходил к ней во дворец, чтобы сделать прическу, от вечеров с хересом и вермутом, когда она, сидя на диване, поглаживала терьера по кличке Тофа, балуя его каждый раз парочкой шоколадок, разумеется, швейцарских. Теперь Биби стала строгой вегетарианкой и бросилась колесить по дорогам Индии, следуя за своим босоногим лидером. Говорят, во время короткого отдыха она сидела за веретеном и пряла хлопковую нить, символ новой Индии, готовой сбросить с себя иго англичан и освободиться от элиты — индийских брахманов.

Если для семьи Биби происшедшее было большим потрясением, то для Аниты новость о том, что ее подруга примкнула к националистическому движению, стала тяжелым ударом. Она снова осталась одна, потеряв единственную подругу, которой могла доверять. Анита думала о Биби каждое утро, когда выезжала верхом, потому что именно она показывала ей дороги, деревни и тропки. Благодаря ей испанка научилась определять принадлежность человека к той или иной касте и религии по тому, как он завязывает тюрбан. Хотя Анита и не понимала причин, которые заставили Биби принять столь экстремальное решение, она никогда не сомневалась, что от такой беспокойной, чувствительной и экстравагантной женщины, как ее подруга, можно было ожидать чего угодно. Единственное, что было неприемлемо для Биби, так это послушно сидеть в своем дворце и ожидать, когда какой-нибудь претендент начнет за ней ухаживать. Ее родители, не хотевшие, чтобы она ехала учиться в Англию, поскольку в глубине души надеялись выдать дочь замуж, теперь были в растерянности: Биби вышла замуж за дело независимости.

А что же Анита, какое будущее ожидало ее в этом море одиночества, в которое превратилась Капуртала? Останется ли она во дворце, когда закончится война и уже не надо будет одевать солдат и поднимать боевой дух армии? Откуда брать силы, чтобы вставать с кровати каждое утро, осознавая, что теперь у нее нет ни сына, ни Биби, а муж все чаще и подолгу отсутствует? Как ей жить в семье, которая настроена против нее? Можно ли человеку существовать в искусственно созданном вакууме и постоянно думать о том, как выбраться из этой пустоты? Если бы, по крайней мере, она могла родить второго ребенка… Но мысль о родах приводила Аниту в уныние, потому что она не чувствовала в своем муже прежнего любовного пыла. «Где выход?» — спрашивала она себя, сидя в своей золотой клетке. Анита знала, что кое-кто ей завидует, но большинство презирает и даже ненавидит.

В один из дней 1917 года Анита проснулась под звуки знакомой мелодии. Это была пронзительная музыка, исполняемая довольно плохо, возможно, одним из музыкантов государственного оркестра Капурталы. «Кому пришло в голову играть в такой час?» — подумала она, потягиваясь. Спустившись по лестнице, она поняла, что музыка раздавалась не снаружи, а из одного салона дворца. Каран, сидя на диване, пытался исполнять танго на старом аккордеоне.

— Это мог сделать только ты! — радостно улыбаясь, воскликнула Анита.

— Я как заклинатель змей… Я играю танго, и ты выползаешь из норы.

Каран вернулся в Капурталу по просьбе своего отца, который нуждался в помощи и хотел поручить сыну вести государственные дела, а также те, которые появлялись на земле Удх. Для Аниты это была приятная новость. Присутствие Карана могло послужить бальзамом для ее одинокой души. По крайней мере, будет хоть один человек, с кем можно нормально поговорить, тем более что Каран одним из последних видел Викторию.

— Я проявила слабость, — призналась ему Анита, вздохнув. — Я задержалась в Аргентине, чтобы послушать Карлоса Гарделя…

— Чудесно.

— Да, но мне следовало прийти на помощь сестре, хотя это и было не по душе твоему отцу.

— Не вини себя за то, что произошло с Викторией. Даже если бы в тот момент ты находилась в Париже, вряд ли тебе удалось изменить ход событий.

— Возможно… но сомнения остались.

— Масиас не бросил бы ее.

— Да услышит тебя Господь.

С приездом Карана жизнь во дворце и в Капуртале изменилась. В этом молодом человеке было столько энергии и жизнелюбия, что его столкновение с вялым и медлительным ведением дел, традиционным для Индии, оказалось неизбежным. С нижнего этажа дворца часто доносились его протестующие крики. Как это вначале было с Биби и многими другими молодыми людьми, которые с трудом приспосабливались к жизни в Индии после долгих лет, проведенных в Англии, Каран с трудом привыкал к порядкам в родной стране. Управление здесь велось в привычном полусонном ритме, что выводило его из себя. Ему потребовалось определенное время, чтобы понять: нет смысла протестовать, поскольку в итоге ты теряешь силы и оказываешься всегда в исходной точке и, кроме того, терпишь неудачу.

Индия 1917 года, какой застал ее Каран, стала еще беднее, чем прежде. Нехватка продовольствия и инфляция, вызванная войной, создали атмосферу недовольства и волнений среди населения.

— У меня такое впечатление, что наш народ потерял доверие к белому человеку, перед которым так преклонялся, — сказал Каран своему отцу. — Война стала подтверждением тому, что европейцы могут быть такими же дикими и нерациональными, как и прочие. И если народ не будет доверять Раджу, то же самое произойдет и с установленным порядком. Индийские княжества окажутся в опасности.

— Ты преувеличиваешь. Принцы возьмут на себя всю власть, если однажды англичане решат уйти, но этого никогда не случится.

— Я так не думаю, Ваше Высочество.

— Когда закончится война, ты увидишь, что все пойдет своим чередом, — заключил махараджа.

В душе Джагатджит Сингх тоже был уверен в неизбежных переменах, но сейчас он думал не о народе, а о людях своего класса, принцах. Все его усилия были направлены на подготовку встречи махараджей, запланированную в Патиале на конец 1917 года, чтобы дать ответ на предложение, которое государственный секретарь объявил в палате общин: «Лондон готов принять как можно скорее меры для подготовки перехода Индии к самоуправлению». Принцы увидели в этом возможность получить компенсацию за свое участие в войне. Они считали себя «естественными лидерами», обладающими способностью, данной им Богом, узнавать «самые потаенные мысли и чувства народа». Вследствие этого они просили, чтобы их воспринимали «гораздо серьезнее» как политиков, и требовали «определенного участия в управлении страной». Лондон был не против, но как привести к согласию индийских аристократов, расходившихся во мнениях о форме, которую должно было принять самоуправление? Смогут ли принцы, коих в Индии насчитывалось более пятисот — бедных и богатых, прогрессивных и настоящих феодалов, — ни секунды не сомневающихся, что их власть имеет божественную природу, найти общий язык? Это было невозможно.