Седьмая девственница - Виктория Холт

— Ну, мэм, их у нас, так сказать, два… и с обеими та же басня.

В аббатстве всегда было традицией, что винными счетами занимается хозяин дома. Хотя я и следила за другими расходами, после отъезда Джастина заботы о погребе были поделены между Хаггети и Джонни.

— Я прослежу, чтобы мистер Сент-Ларнстон немедленно занялся счетом, — сказала я и добавила: — Не думаю, что он будет доволен этими торговцами. Может быть, придется найти других. Но нельзя допустить, чтоб погреб был пуст. Вам следовало дать мне знать об этом гораздо раньше.

Лицо Хаггети сморщилось, как будто он собирался заплакать.

— Мэм, я говорил мистеру Джонни… мистеру Сент-Ларнстону… чуть не десять раз.

— Хорошо, Хаггети, я понимаю. Он просто забыл об этом. Я вижу, что вы не виноваты.

Хаггети вышел, и я сразу же просмотрела счета виноторговцев. К своему ужасу я увидела, что обоим мы задолжали общим счетом где-то пятьсот фунтов.

Пятьсот фунтов! Неудивительно, что они отказались продолжать поставки, пока мы не заплатим. Как мог Джонни быть таким беспечным?

Внезапно меня охватил страх. Что делал Джонни с теми деньгами, которые составляли доход от имения? У меня были свои деньги, из которых я оплачивала хозяйственные счета и покупала то, что мне нужно. Почему Джонни так часто ездил в Плимут — гораздо чаще, чем ранее ездил сэр Джастин? Почему от жителей поместья постоянно поступали жалобы?

Пришла пора поговорить с Джонни.

Это был нелегкий день.

Я тщательно спрятала винные счета, но не могла забыть о них. Эти цифры все время плясали у меня перед глазами, а я думала о своей жизни с Джонни.

Что мы знали друг о друге? Он все так же обожал и желал меня, не с такой огненной страстью, как в начале, не с той готовностью забыть обо всем, которая заставила его, рискуя вызвать неудовольствие семьи, жениться на мне, но физическая страсть оставалась. Он по-прежнему считал меня непохожей на других женщин. Он не раз говорил мне об этом. «Какие это другие женщины?» — спросила я Джонни однажды. «Все остальные женщины в мире», — ответил он. А мне это было не настолько интересно, чтобы продолжать расспросы. Я всегда чувствовала, что должна вознаградить Джонни за свое положение, за осуществление мечты — за все, что он дал мне. И самое дорогое, что он мне дал, — это Карлион, мой милый сыночек, который благодаря Джонни был Сент-Ларнстоном и когда-нибудь мог стать сэром Карлионом. Я должна быть благодарна за это. Я всегда об этом помнила и старалась отплатить ему, став такой женой, которая ему нужна. Мне казалось, что это мне удавалось. Я делила с ним ложе, я вела его хозяйство; он мог гордиться мною, когда люди забывали о моем происхождении, которое, подобно тени, становилось видимым в ясные солнечные дни, но чаще всего глаз не мозолило. Я никогда не задавала вопросов о его жизни. Я подозревала, что у него могут быть другие женщины. Все Сент-Ларнстоны — за исключением Джастина — были таковы: таким был его отец и дед его, сыгравший свою роковую роль в жизни моей бабушки.

Сам Джонни мог жить своей жизнью, но дела имения — это то, чем он не мог распоряжаться по своему усмотрению. Если у него были долги, я обязана знать об этом.

Я вдруг ясно осознала, насколько я была беспечна. Имение Сент-Ларнстонов было важно в первую очередь потому, что в один прекрасный день оно станет собственностью Карлиона.

Что мне доводилось слышать о тех тревожных днях многолетней давности, когда аббатство и все его земли чуть не перешли в другие руки?

Тогда на лугу близ Шести Девственниц было найдено месторождение олова, и это олово решило судьбу семьи. Я помнила, как на свадьбе Джо велись разговоры о нашей шахте. Наверное, я смогу поговорить с Джонни. Я должна узнать, остались ли винные счета неоплаченными по небрежности или же по каким-то другим, более серьезным причинам.

Эти цифры продолжали плясать у меня перед глазами, не давая вернуться к былой самоуспокоенности. Слишком уж я была довольна своей жизнью. В последний год ее течение было слишком гладким. Я даже начала верить, что Меллиора смирилась со своей участью и уже не тоскует по Джастину; пару раз я слышала, как она смеется — так же, как в те времена, когда мы обе жили в доме священника.

Раньше все шло в соответствии с моими планами. Я примирилась с отсутствием у Джо честолюбия; бабушка перебралась из своего дома и теперь жила у Поллентов. Я знала, что такое положение устраивало всех, и все же мне было немного грустно, потому что ей приходится жить вместе с Джо, а не со мной. Бабушка с ее зельями, травами и корнуэльским акцентом, впрочем, никогда бы не чувствовала себя уютно в аббатстве; но у Поллентов ей было очень хорошо. Джо там возился со своими лекарствами для животных, а бабушка продолжала свое занятие. Вроде так и надо. Но это было не совсем то, чего бы мне хотелось для нее, и мне часто бывало грустно, когда я ее там навещала. Разговаривая с ней, я понимала, что наши отношения не изменились, и я ей так же дорога — а она мне, — как и была всегда.

Да, действительно, я была слишком уж самодовольна; нельзя мне и дальше оставаться в неведении относительно нашего финансового положения. Я отложила бумаги и закрыла стол. Пойду в детскую к Карлиону, который всегда служил мне утешением. Он быстро рос и был хорошо развит для своих лет. Он был ничуть не похож ни на Джонни, ни на меня; я часто диву давалась, что у нас может быть такой ребенок. Он уже умел читать, и Меллиора говорила, что он научился практически сам; его попытки рисовать казались мне изумительными; и у него был собственный маленький пони, потому что я хотела, чтобы он с ранних лет привыкал к верховой езде. Я никогда не позволяла ему ездить верхом без меня — никому другому я не доверяла, даже Меллиоре, — и сама водила его пони на поводу вокруг луга.

У него была врожденная склонность к этому занятию, и он быстро освоился в седле.

Была у него только одна черта характера, которую я хотела бы изменить. Его очень легко было довести до слез, если он считал, что кому-то или чему-то причиняют боль. Годом раньше был один случай, когда в очень жаркую погоду он пришел ко мне с плачем, потому что в земле оказалась трещина, и он подумал, что она сломалась. «Бедненькая, бедненькая земелька! Полечи ее, мама», — говорил он, весь в слезах, словно считал меня каким-то всемогущим существом. То же самое было и с животными — мышью в мышеловке, мертвым зайцем, которого он увидел висящим в кухне, котом, пораненным в драке. Он сильно страдал, потому что у него было слишком нежное сердце, и я частенько боялась, что, когда вырастет, сын будет слишком ранимым.

В то утро я спешила в детскую, зная, что Меллиора собирает его на прогулку, и надеясь пойти с ними.