Замок - Франц Кафка

Пепи кончила. С облегчением вздохнув, она вытерла несколько слезинок с глаз и щек и посмотрела на К., кивая головой так, словно хотела сказать, что, в сущности, речь здесь идет не о ее несчастье, она сумеет его перенести и ей не нужно для этого ни помощи, ни утешений от кого бы то ни было и уж от К. — в последнюю очередь, она, несмотря на свою молодость, знает жизнь, и ее несчастье только подтверждает это, но речь идет о К., ему хотела она обрисовать всю картину, даже после крушения всех ее надежд она считала необходимым это сделать.

— Что за дикие у тебя фантазии, Пепи, — сказал К. — И это ведь совсем не правда, что ты только теперь открыла все эти вещи, это ведь не что иное, как мечты, принесенные снизу, из вашей темной, узкой комнатки служанок, там они уместны, но здесь, в широкой пивной, звучат странно. И само собой разумеется, что с такими мыслями ты не могла здесь удержаться. И твое платье, и твоя прическа, которыми ты так хвастаешься, — всего лишь порождения той темноты и тех кроватей вашей комнаты, там они наверняка очень красивы, но здесь все смеются над ними, тайно или явно. И что ты вообще рассказываешь? Меня, значит, использовали и предали? Нет, милая Пепи, меня так же мало использовали и предали, как и тебя. Это верно, что Фрида в настоящий момент меня оставила или, как ты выражаешься, «удрала» с одним из помощников, какой-то отблеск правды ты видишь: и то, что она станет моей женой, действительно тоже очень маловероятно, — но то, что она мне надоела, или что я бы ее уже прямо на следующий день выгнал, или что она меня предала, как вообще женщина может предать мужчину, — это целиком и полностью неверно. Вы, служанки, привыкли подглядывать в замочную скважину, и отсюда у вас такой образ мышления: из какой-нибудь мелочи, которую вы действительно видите, вы делаете столь же грандиозные, сколь и неверные выводы о целом. И из этого следует, что я, например, знаю в данном случае намного меньше, чем ты. Я далеко не так точно, как ты, могу объяснить, почему Фрида меня оставила. Наиболее вероятным объяснением мне кажется то, которое вскользь и ты затронула, но не использовала: что я ею пренебрегал. Это, к сожалению, правда, я ею пренебрегал, но на то были особые причины, которые сюда не относятся; я был бы счастлив, если бы она ко мне вернулась, но я бы тут же снова начал ею пренебрегать. Это уж так. Когда она была со мной, я все время проводил в этих высмеянных тобой хождениях; теперь, когда ее нет, я почти ничего не делаю, я чувствую усталость, мне чем дальше, тем меньше вообще хочется что-то делать. Не посоветуешь ли ты мне что-нибудь, Пепи?

— Посоветую, — вдруг оживившись и схватив К. за плечи, откликнулась Пепи. — Нас обоих предали, давай останемся вместе. Пойдем со мной вниз, к девушкам!

— До тех пор, пока ты жалуешься на предательство, — сказал К., — мы с тобой не договоримся. Тебе все время хочется быть преданной, потому что тебе это льстит и потому что тебе приятно жалеть себя. А правда заключается в том, что ты этой должности не соответствуешь. Насколько очевидно должно быть это несоответствие, если даже я, самый, по твоему мнению, невежественный, его вижу. Ты хорошая девушка, Пепи, но это не так-то просто понять: я, например, вначале посчитал тебя заносчивой и жестокой, но ты не такая, просто эта должность сбивает тебя с толку, потому что ты ей не соответствуешь. Я не хочу сказать, что эта должность для тебя слишком высокая, это ведь совсем не какая-то исключительная должность, возможно, она, если вдуматься, несколько более почетна, чем твоя прежняя, но в целом разница невелика, скорее они обе похожи так, что и не различишь; пожалуй, можно даже утверждать, что место горничной следовало бы предпочесть этой пивной, ведь там постоянно находишься среди секретарей, а здесь, даже учитывая то, что в комнате для постояльцев случается обслуживать и начальников, все же приходится путаться и с самым низким сбродом, например со мной, я ведь по закону даже не имею права нигде находиться, кроме как именно здесь, в пивной, и разве возможность со мной пообщаться — такой уж ни с чем не сравнимый почет? Ну, тебе кажется, что это так, и, возможно, у тебя есть для этого основания, но именно поэтому ты и не соответствуешь. Это такое же место, как и всякое другое, но для тебя это — царство небесное, и по этой причине ты хватаешься за все с преувеличенным рвением, украшаешь себя так, как, по твоему мнению, украшены ангелы (а они в действительности не такие), дрожишь за это место, тебе кажется, что тебя все время преследуют, своим чрезмерным дружелюбием ты стараешься привлечь к себе всех, кто, по твоему мнению, мог бы тебя поддержать, но этим только беспокоишь и отталкиваешь их, потому что в трактире они хотят иметь покой, а не добавлять к своим заботам еще заботы служанки из пивной. Возможно даже, что после ухода Фриды никто из высоких гостей этого события, в сущности, не заметил, но сегодня они об этом знают и действительно очень хотят Фриду, потому что ведь Фрида, наверное, делала все совершенно иначе. Какой бы она ни была в остальном и что бы она ни говорила про свою должность, на службе она была многоопытна, холодна и строга, ты же сама это подчеркивала, не сумев, впрочем, ничего извлечь для себя из этого урока. Ты когда-нибудь обращала внимание на ее взгляд? Ведь это был взгляд совсем не служанки в пивной, это был уже почти взгляд хозяйки. Она видела всех, но при этом видела и каждого в отдельности, и взгляд, который приходился на долю каждого, был еще достаточно силен, чтобы подчинить его. Что из того, что она немного худа, немного старовата, что можно вообразить себе более густые волосы, — все это мелочи в сравнении с тем, чем она была в действительности, и как раз тот, кому такие недостатки мешали, только показывал этим, что у него не хватает соображения на большее. Кламма в этом, конечно, не упрекнешь, и только твой ошибочный взгляд на вещи — ты девушка молодая и неопытная — мешает тебе поверить в любовь Кламма к Фриде. Кламм кажется тебе недостижимым — и правильно кажется, — и поэтому ты полагаешь, что и Фрида не могла подступиться к Кламму; ты ошибаешься. Я, даже не имея несомненных доказательств, поверил бы одним Фридиным словам об этом. Каким бы неправдоподобным это тебе ни казалось и как бы ни было тебе трудно связать это с твоими представлениями о мире, и о характере чиновников, и об изысканности, и о воздействии женской красоты, — это тем не менее правда; так же, как мы сидим здесь рядом и я беру твою руку в свои, так, наверное, сидели рядом, словно это самое обычное, само собой разумеющееся дело, и Кламм с Фридой; и он добровольно спускался вниз, даже торопился сойти, и никто не караулил его в коридоре и не бросал ради этого своей работы. Кламм сам должен был побеспокоиться, чтобы сойти вниз, и огрехи в одежде Фриды, от которых ты бы пришла в ужас, ему нисколько не мешали. Она не хочет ей верить! Ты даже не понимаешь, как ты себя этим выдаешь, как ты именно этим показываешь свою неопытность! Даже тот, кто вообще ничего не знал бы о ее связи с Кламмом, должен был бы по ее характеру понять, что его сформировал кто-то повыше, чем ты и я, и весь этот деревенский люд, и что ее разговоры выходят за рамки тех шуток, которые приняты между посетителями и кельнершами и, кажется, составляют цель твоей жизни. Но я несправедлив к тебе. Ты ведь сама очень хорошо понимаешь превосходство Фриды, замечаешь ее умение наблюдать, ее решительность, ее влияние на людей, а вот истолковываешь все неверно; ведь ты считаешь, что все это она эгоистично употребляет только для своей пользы и во зло тебе или даже — как оружие против тебя. Нет, Пепи, даже имей она такие стрелы, она бы не стала пускать их на такое маленькое расстояние. Эгоистична? Скорее можно было бы сказать, что она, пожертвовав тем, что имела, и тем, чего могла ожидать, дала нам обоим возможность проявить себя на более высоких постах, но что мы оба ее разочаровали и просто-таки вынудили снова сюда вернуться. Я не знаю, так ли это, и моя вина мне тоже совершенно не ясна, но когда я сравниваю себя с тобой, мне чудится что-то в этом роде; словно бы мы оба слишком сильно, слишком шумно, слишком по-детски и неопытно старались, плача, царапаясь и цепляясь, вытребовать то, что с Фридиным, например, спокойствием и Фридиной деловитостью можно было бы получить легко и незаметно — так ребенок цепляется за скатерть, но ничего этим не достигает, а только сбрасывает все с роскошного стола, и ему никогда уже ничего оттуда не достанется, — я не знаю, так ли это, но то, что это больше похоже на правду, чем твои рассказы, это я знаю.

— Ну да, — сказала Пепи, — ты влюблен во Фриду, потому что она от тебя сбежала, ее нетрудно любить, когда ее нет. Ну пусть будет как ты хочешь и пусть ты во всем прав, даже в том, что надо мной насмехаешься, — но что ты собираешься делать теперь? Фрида от тебя ушла, надежды, что она к тебе вернется, ни по моему объяснению, ни по твоему у тебя нет, и даже если она вернется, пока что тебе все равно где-то нужно жить; сейчас холодно, а у тебя нет ни работы, ни ночлега, — пойдем к нам, мои подруги тебе понравятся, мы постараемся, чтобы тебе было уютно, ты будешь помогать нам в работе, нам одним она в самом деле слишком тяжела, и мы, девушки, уже не будем предоставлены только сами себе, и не будем ночью мучиться от страха. Пойдем к нам! Мои подруги тоже знают Фриду, мы будем рассказывать про нее истории, пока тебе от этого тошно не станет. Идем, ну! У нас и карточки Фридины есть, и мы тебе их покажем. Тогда Фрида была еще невзрачнее, чем теперь, ты вряд ли даже ее узнаешь — разве что по глазам, они у нее уже тогда были хищные. Ну так что, ты идешь?