Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

Дальше шла мощенная плитами дорога. Машину подбрасывало на камнях. Касдан сбросил скорость, пока не разглядел горстку домов на фоне свинцового неба. Они скорее напоминали заброшенное в незапамятные времена селение-призрак. Ни единого указателя. Ни магазинчика, ни электрического столба.

Сдав назад, армянин въехал в деревню. Узкая дорога вилась между домами. Каменные, замшелые, они казались подновленными, но в местном духе. В духе ветхости. Касдан вертел головой, высматривая кого-нибудь из жителей. Ни души. Лишь завывание ветра и треск черепицы на крышах. Не знай он, что здесь живут какие-то хиппи, он бы поклялся, что это лишь груда камней, вернувшихся в первобытное состояние.

Уже на выезде из поселка, в котором было десятка полтора домишек, включая часовню, дорогу обступили несколько мужчин. Касдан решил было, что ему померещилось. В темных куртках, с оружием в руках. И не с каким попало, а с новейшими штурмовыми винтовками. Вперед выступил высокий седой человек в пуховике цвета электрик. Приблизился, знаком приказав Касдану притормозить.

Много лет назад Касдану в качестве телохранителя пришлось сопровождать в Израиль французского политика. На «оккупированных территориях» им встречались вооруженные ополченцы. Там царила та же атмосфера недоверия и враждебности. Тут и до стрельбы недолго.

Он опустил стекло, выдавив приветливую улыбку.

— Куда это вы собрались? — спросил мужчина.

У Касдана едва не сорвалось: «Не твое дело!» — но он только шире улыбнулся и ответил как можно спокойнее:

— А что, это частные владения?

Тот молча улыбнулся. Наклонившись, спокойно осмотрел салон машины. Его манеры не вязались с напряженной атмосферой. Он казался любезным, непринужденным. Лет шестидесяти, красивое лицо ковбоя, выдубленное солнцем. Глаза на морщинистой коже казались особенно светлыми. Словно два озерца в пустыне. Как и глаза самого Касдана.

— Вы из Парижа?

— Вы же видели номера машины.

— Зачем вы сюда приехали?

— На концерт в «Асунсьон». Сегодня поет их хор.

Облокотившись об окошко, мужчина молчал.

— Я в курсе, — произнес он наконец низким мягким голосом.

— Вы останавливаете всех автомобилистов?

— Только незнакомых.

Он выпрямился и опустил ружье. Автомат МП-5 фирмы «Хеклер amp; Кох». Опасное оружие, применяемое спецназом. Калибр 9 миллиметров. Три режима стрельбы: одиночный огонь, фиксированные очереди, непрерывный огонь. Складной приклад. Возможна установка оптического прицела. Где эти хиппари раздобыли такую игрушку? И получили разрешение ею пользоваться?

— Далековато вас занесло, и все ради того, чтобы послушать пение детишек?

— Это моя страсть. Детское пение. Хор «Асунсьон» широко известен.

— Честно говоря, я бы не принял вас за меломана.

Касдану вдруг захотелось сунуть ему под нос служебные документы. Но он должен оставаться анонимным. К тому же его собеседник не похож на человека, которого можно провести просроченным полицейским удостоверением.

— Тем не менее я специалист. — Он снова улыбнулся и спросил: — А вы сами не поедете на концерт?

— У нас с Колонией непростые отношения.

— Вы на них работаете?

Мужчина расхохотался, словно окатив его волной чистой, открытой радости. Остальные вторили ему.

— Я бы так не сказал.

— Тогда против них?

— Колонисты делают, что хотят, на своей территории. Но не за ее пределами. Не у нас.

Боец снова облокотился об окошко:

— Мы до того привыкли смотреть на камни, что убеждены в одном: даже самая твердая порода когда-нибудь треснет.

— И вы ждете, что это случится и с «Асунсьоном»?

Улыбка и молчание в ответ. Светлый смешливый взгляд и спокойный голос никак не сочетались со штурмовым автоматом.

Мужчина чуть слышно проговорил:

— Всему есть конец, «месье из Парижа». Даже такая крепость, как «Асунсьон», может дать слабину. И в тот день мы будем наготове.

Касдану хотелось расспросить седого, но он побоялся себя выдать. Мужчина протянул ему руку через окно машины:

— Пьер Роша. Я мэр Арро.

Касдан пожал мозолистую ладонь, но не представился.

— Теперь я могу ехать?

— Да, пожалуйста. Еще пять километров по этой тропе. Потом справа увидите другую дорогу. Вы не ошибетесь: она асфальтированная. А через три километра окажетесь в «Асунсьоне».

Роша шагнул назад и махнул рукой остальным, чтобы они расступились. Возраст его товарищей колебался от восемнадцати до сорока лет. Тренированные, полные решимости охранники уверенно держали в руках полуавтоматическое оружие. Проехав мимо, Касдан подумал, что местные жители представляют собой непредвиденную угрозу. Решись когда-нибудь Роша со своей командой напасть на Колонию, дело может обернуться бойней.

Перед глазами замелькали кровавые картины. Вспомнились даты. 1994 год. ФБР атакует секту в Уэйко, в Техасе. Восемьдесят шесть погибших. 1993 год. Почувствовав угрозу, лидеры «Ордена солнечного храма» убили своих последователей, выдав их гибель за самоубийство. Шестьдесят четыре трупа. 1978 год. Проповедник Джим Джонс, оказавшись в опасности, принудил к коллективному самоубийству девятьсот четырнадцать приверженцев своего «Народного храма» в Гайяне. Не стоит нападать на секты.

В зеркале заднего вида отразились Роша и его люди, поднявшие оружие в знак прощания.

60

Волокин проснулся с чувством, будто его голову прижимает огромное липкое пресс-папье. Он казался себе бабочкой или жуком, залитым в пластик. Рот забит тальком. В зубах свинец. А мысли — словно вязкая рисовая каша.

Он взглянул на часы. Их не оказалось на месте. Зато в руку был вставлен катетер. Из подвешенного над ним прозрачного пакета медленно текла жидкость. По-видимому, лекарство с добавкой глюкозы.

Взгляд переместился к окну. Вечерело. Выходит, он проспал больше восьми часов. Дерьмо. В полумраке он сообразил, где находится. В четырехместной больничной палате. Остальные койки не заняты. Все здесь было желтоватого, отдающего в бежевый оттенка.

— Вы проснулись?

Волокин не ответил: открытые глаза говорили сами за себя.

— Как вы себя чувствуете?

— Тяжелым.

Медсестра ласково улыбнулась в ответ. Не включая верхний свет, она проверила капельницу. Улыбка не сходила с ее лица. Он уже все понял. Особый блеск в глазах. Оживленное выражение. Его уже оценили. Даже спящего, даже хромого, сестра успела его отличить.

Это вошло у него в привычку. Он нравился девушкам без малейших усилий, не делая ничего особенного. Волокин относился к этому с безразличием. А то и с печалью. Он понимал, почему так волнует женщин. Отчасти дело было в его внешности падшего ангела, но не только в этом. Женщины, наделенные особым чутьем, сразу же понимали, что он недоступен. Он где-то в другом мире. Всеми фибрами души и тела он принадлежал наркоте. А запретный плод всегда самый желанный. К тому же, нравится нам это или нет, в человеке, стремящемся к самоуничтожению, есть что-то романтическое.

— Меня никто не спрашивал? — Он с трудом ворочал языком.

— Нет.

— Вы не могли бы вернуть мне мобильный?

— На больничной территории это запрещено, но для вас я сделаю исключение.

Она открыла шкаф, и через секунду мобильный лежал у него в руке. Он проверил сообщения. От Касдана никаких вестей. Куда делся Старик? Он почувствовал себя одиноким, заброшенным, потерянным, к глазам подступили слезы. Дружба опасна. Как и все остальное: легко подсесть.

Медсестра все еще стояла возле кровати. Ему показалось, она рада, что он не получил сообщений и выглядит расстроенным. Не говоря уже о том, что на нем не было обручального кольца.

— Все прошло прекрасно, — проворковала она. — Через неделю будете скакать как кролик. Я свожу вас в кино, чтобы это отметить.

— Когда я смогу встать?

— Дня через три.

Заметив выражение его лица, она добавила:

— А может, через два. Поговорите с интерном.

Волокин отвернулся к окну и натянул на себя одеяло:

— Я бы поспал.

— Конечно, — прошептала она. — Я пойду…

С облегчением он услышал, как она закрыла за собой дверь. Неделю он продержался без наркоты. Уже неплохо. Но победа оказалась горькой. Страшная сила сдавила грудь. Последствия наркоза, отступая, открыли путь чему-то иному, застарелому и тягостному. Бесконечной печали, причина которой была непонятна ему самому.

Стоило закрыть глаза, как перед ними замелькали обрывки недавнего расследования. Рассеченное надвое лицо Насера. Обнаженное тело Манури. Почерневшее сердце Мазуайе. И наконец, нож, всаженный ему в ногу… Gefangen…

Вдруг его осенило. Дело не в его ране и не в ломке. Он болен от этого расследования. Он уже привык к детям, подвергавшимся дурному обращению, но эта секта, где проповедовали веру и наказание, отличалась особой жестокостью, которая отзывалась в нем острой болью. Все это напоминало ему собственную историю. Ту самую, которую он никак не мог вспомнить.