Мамочки мои… или Больничный Декамерон - Юлия Лешко

– Ну что, девчонки? Официальная часть закончена. Неофициальная – чуть позже. Работаем?…

Алиса, сходившая живой ногой на КТГ, вернулась в палату радостная, но растерянная:

– А меня выписывают! Сказали, дома дохаживать! Я мужу сказала, пусть сейчас и приезжает.

Начала собирать вещи в пакетик – рубашку из-под подушки, домашнее полотенце со спинки кровати… Потом остановилась, обернувшись к Насте. Села к ней на кровать:

– Я так рада, что вы с Денисом помирились. И что с тобой познакомилась, рада. Увидимся же еще, да?

Настя кивнула:

– Да у нас с тобой одна детская поликлиника будет – первая, на Золотой горке.

И обе дружно расплевались:

– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – и уж потом засмеялись.

Мила смотрела на девчонок с улыбкой…

Саша Сосновский стоял возле стола завотделением, а тот делил мимозу на веточки. Формировал трогательные букеты, а в кабинете пахло весной.

– Владимир Николаевич, ну, вы потратились! – вдруг дошло до Саши. – Я тоже кое-что принес, но вы просто… Дед Мороз какой-то. По фамилии Рокфеллер…

Бобровский глянул иронично на Сашу:

– Я по фамилии Ротвейлер. Но не сегодня. Ты бы хоть стихи написал, пиит. Как девчонок обрадовал бы, а?

Сосновский отказался гордо, даже с вызовом:

– Я не могу всем! Я только одной могу.

Завотделением исподлобья глянул на Сашу:

– А всем сразу, что – жалко? Или слабо?

– А всем сразу… я конфеты принес, – отбился тот.

– Ну, так неси свои конфеты! – скомандовал Бобровский. – Стол-то у меня будем накрывать.

Сосновский метнулся к выходу:

– Ну, сейчас схожу…

В коридоре было тихо: мамочки сходили на обед, лежали по палатам, многие спали. «Мамочка спит, а срок подходит» – как в армии…

Возле Таниного поста сидела усталая Прокофьевна и с видимым удовольствием мазала руки дорогим кремом – Таниным подарком:

– А пахнет как… Хоть ешь его… На руки-то изводить жалко.

Таня улыбнулась:

– Не жалейте, Прокофьевна… Я всегда такой беру. Он называется «Земляника со сливками», по-французски только…

И Таня продолжила что-то писать, старательно склонившись над столом.

По коридору бесшумно, как ниндзя, крался Бобровский, спрятав руки с большим пакетом за спиной. Подошел к посту.

Прокофьевна увидела его первая, расплылась в улыбке:

– Владимир Николаевич, а вы что же это, с инспекцией? Докладываю: все чисто, у нас производственная пауза.

Таня робко, но с симпатией смотрела на Владимира Николаевича: уроки немецкого сильно сблизили самого главного и не самого главного медиков отделения… Тот с загадочной улыбкой произнес:

– А ну-ка, Татьяна, отгадай, в какой руке?

Татьяна, всегда готовая играть и развлекаться, улыбнулась:

– В левой!

Бобровский на секунду заглянул себе за спину и сказал внушительно:

– Думай, Таня, думай…

Таня засмеялась:

– Ну, что – тогда в правой.

Бобровский лирически заговорил, протягивая ей нарядный пакетик:

Что пожелать тебе, не знаю.Ты только начинаешь жить.От всей души тебе желаюС хорошим мальчиком дружить!

Таня растянула шелковые ленточки на пакете, заглянула внутрь и заверещала от восторга: там сидел хорошенький сувенирный зайчик из «Икеи», до невозможности похожий на саму Таню – белозубый, глазастый, с нарощенными ресничками…

Бобровский прокомментировал:

– Не поверишь, еще зимой его увидел, и отойти не мог: это ж Танюшка, ее портрет!.. Елена Прокофьевна, а это – вам!

Прокофьевна, волнуясь, как девушка, заглянула в свой пакетик и тоже всплеснула руками:

– Владимир Николаевич, родной! Да вы что, мысли читаете? Откуда знаете, что мои любимые? Вот, спасибо, вот, угодили старухе!

Любопытная Таня подергала Прокофьевну за рукав:

– А что у вас там?…

А Прокофьевна, доставая и показывая Тане флакончик «Красной Москвы», открыла флакончик, намазала за ушами:

– М-мм… Как в молодость вернулась!

Бобровский полюбовался на старушку, попробовал представить, какой она была… дцать лет назад: красивая, должно быть! Опять отвернулся, порывшись в своем пакете, и сказал:

– Так… Опять выбирайте: в одной руке у меня цветочек, в другой… поцелуй.

Таня, зачем-то отерев руки о халатик, тут же выступила вперед, протягивая Владимиру Николаевичу свое нежное юное лицо:

– Меня, меня поцелуйте! Можно в губы, я без помады… Мне двадцать один год…

Бобровский, пряча улыбку, сурово сдвинул брови:

– Таня, опять думай!

Татьяна пригорюнилась… Прокофьевна, напротив, была настроена благодушно:

– А мне – уж что останется.

Бобровский вытянул обе руки вперед, в каждой держа по цветочку. Поцеловал женщин по очереди, приговаривая:

– Сначала – красоту, – и приник к Прокофьевне, – потом – молодость, – и в румяную щеку поцеловал Таню…

Как-то очень не вовремя зазвонил телефон на посту. Таня взяла трубку, нейтральным голосом проговорила:

– Патология, второй пост… Да, он здесь, – протянула трубку Бобровскому, – это вас, Владимир Николаевич!

Бобровский взял трубку, выслушал…

– Так. Да, у кого-то была такая группа. У кого? Недавно совсем был разговор… Универсальный донор, идеальный… муж! Да, Сосновский, наш новый врач. Ах, так он еще и почетный донор? Он у вас в базе данных? Замечательно. Сейчас отправлю.

Вера Михайловна в ординаторской раскладывала на своем столе «пасьянс» из бумаг на выписку.

– Так, эту девушку выписываем… А к нам… – она подняла вверх палец, – а вот это в науке называется «Теория парных случаев».

– О чем ты? Опять двойня, что ли? – спросила Наташа.

Вера отрицательно покачала головой:

– У нас только в седьмой палате свободное место, да? Ну вот, новенькую туда и положим. А ей тоже сорок лет, как Саранцевой. И тоже первые роды! Будет о чем пообщаться… – и, не глядя, набрала номер на городском телефоне: – Приемное? За Гурьевой можно присылать? Хорошо…

В этот момент в дверь ворвался, как метеор, Саша Сосновский, ничего не говоря, с грохотом бросил издалека – просто метнул – на стол большую двухэтажную коробку конфет и тут же вихрем умчался в неизвестном направлении…

Женщины переглянулись. Вера сказала:

– Торнадо! Пожар, что ли?…

Наташа взяла в руки увесистую коробку:

– А это что – нам? С 8 Марта поздравил, так надо понимать?… Без лишних слов?… Эх, учить и учить его еще Бобровскому…

Сергей Стрельцов уже собирался уходить из нового дома и перед этим обходил квартиру, придирчиво глядя на стены, потолки, открывал и закрывал кран в ванной, сливал воду в унитазе…

Перед тем как выйти, огляделся, оценил натюрморт: прямо напротив входной двери – роскошное зеркало, возле которого стояла одинокая табуретка с шампанским, виноградом трех сортов на тарелке и двумя бокалами. В трехлитровой банке рядом с зеркалом – три длинноногие алые розы…

Сергей удовлетворенно, если не сказать, самодовольно хмыкнул и вышел, закрыв дверь. Сухой щелчок – и высокое зеркало осталось ждать свою красивую хозяйку…

Бессменная Прокофьевна, благоухающая царственным запахом «Красной Москвы», привела в седьмую счастливую палату еще одну мамочку – сорокалетнюю женщину, чем-то похожую на подростка: то ли стройностью, то ли задорной стрижкой с кудлатым чубчиком, то ли мальчишеской повадкой. Животик у нее был небольшой, а одета была мамочка не в халат, а в спортивный костюм – явно с чужого плеча…

Мамочка-подросток оказалась не робкого десятка, поздоровалась громко, весело, компанейски – так, как в походе:

– Добрый день всем! Будем знакомы: я – Валентина. Мне 40 лет, у меня первая беременность.

Изложено было так верно и бодро, что Мила, всегда одобрявшая в своих студентах умение четко излагать свои мысли, совершенно искренне ответила:

– Я очень рада.

Настя с доброй улыбкой смотрела на двух взрослых теток, которых так интересно свела жизнь…

Валя, оглядывая пространство тумбочки, заявила:

– А я так просто абсолютно счастлива! Жалко, на обед опоздала, но мы сейчас… За знакомство… Кто йогурт будет со мной за компанию?

Мила отказалась за себя и за Настю:

– Спасибо. Мы пообедали недавно. А здесь ты почему, какие-то проблемы? Вроде не похоже, чтобы по «скорой» тебя привезли…

Валя отрицательно и энергично покачала головой:

– Никакой «скорой», все планово. Правда, план – мой! Как решила, так и сделала! Но, оказывается, врачи сильно не любят такие сюрпризы, когда мамке – сорок, а она на учет только на двадцатой неделе встала, от амниоцентеза категорически отказалась, да и на УЗИ не очень рвалась.

Врачи правильно рассчитали: было что обсудить мамочкам Саранцевой и Гурьевой. Мила спросила у Вали:

– А что ж ты так поздно собралась на учет? Сразу же и на сохранение отправили?

Валя улыбнулась просто, женственно:

– Да не хотела я, чтобы тревожили… его. Мою нечаянную радость!