Марк Аврелий и конец античного мира - Эрнест Ренан

Отказ от наших древних племенных традиций в пользу христианской святыни, отказ в сущности несерьезный, был по внешности так безусловен, что прошло около полуторы тысячи лет, раньше чем явилась возможность вновь заговорить о совершившемся факте. Могучее пробуждение национальных стремлений проявившееся в XIX веке, это своего рода воскресение умерших рас, происходящее на наших глазах, не могло не вызвать воспоминания о нашем отречении перед сынами Сима и не послужить в этом отношении почвой, для известной реакции. Хотя, конечно, вне кабинетов сравнительной мифологии, никто теперь не подумает о воскрешении германских, пелазгических, кельтских и славянских божеств, но для христианства все-таки было бы лучше, чтобы эти опасные образы исчезли бесследно, как это произошло при водворении ислама. Расам, претендующим на благородство и самобытность во всем, показалось обядным быть в религии вассалами презираемой семьи. Пылкие германцы не скрыли своего оскорбления; несколько кельтоманов проявили подобные же чувства. Греки, которым воспоминания о древнем эллинизме возвратили их значение в мире, не скрыли от себя, что христианство было с их стороны отступничеством. Греки, германцы и кельты утешились, сказав себе, что если они и приняли христианство, то все-таки преобразовали его и сделали его своим национальным достоянием. Тем не менее, справедливо, что современный расовый принцип повредил христианству. Религиозное воздействие иудаизма выяснилось громадным. Одновременно увидали и недостатки Израиля и его величие; устыдились того, что сделались евреями, точно так же, как экзальтированные германские патриоты сочли себя вынужденными относиться тем враждебнее к французскому XVII и XVIII веку, чем более они им были обязаны.

Еще иная причина сильно подорвала в наши дни религию, которую наши предки исповедывали с чувством столь полного удовлетворения. Отрицание сверхъестественного сделалось абсолютным догматом для всякого культурного ума. История физического и нравственного мира представляется нам, как развитие, причины которого содержатся в нем самом, исключая возможности чуда, т. е. вмешательства обдуманной сторонней воли. А с точки зрения христианства, история мира есть лишь ряд чудес. Сотворение, история еврейского народа, роль Иисуса, даже перегнанные либеральнейшим толкованием, оставляют осадок сверхъестественного, который невозможно ни уничтожить, ни преобразовать. Семитические единобожные религии по существу враждебны естественным наукам, которые им кажутся умалением, почти отрицанием Бога. Бог все сотворил и теперь все творит, вот их объяснение всего. Христианство, хотя и не довело этого догмата до таких крайностей, как ислам, предполагает откровение, т. е. чудо, такой факт, который никогда еще не был удостоверен наукой. Между христианством и наукой борьба, стала быть, неизбежна; один из двух противников должен пасть.

С XIII века, то есть с тех пор, как вследствие изучения книг Аристотеля и Авероэса, научное мышление начинает пробуждаться в латинских странах, и до XVI века церковь, располагая правительственной властью, успевала подавлять своего противника; но в XVII веке научные открытия слишком блистательны, чтобы их можно было заглушить. Церковь еще достаточно сильна, чтобы глубоко потрясти жизнь Галилея, чтобы тревожить Декарта, но не настолько, чтобы помешать их открытиям сделаться законом для мыслящих людей. В XVIII веке, разум торжествует; к 1800 году, почти ни один образованный человек уже не верит в сверхъестественное. Последующие реакции были лишь незначащими приостановками. Если многие робкие умы, из страха перед великими социальными вопросами, не позволяют себе быть логическими, то народ в городах и селах более и более удаляется от христианства и сверхъестественаое ежедневно теряет приверженцев.

Что же сделало хрнстианство, для защиты своей против этого грозного приступа, который сметет его, если оно не бросит некоторых безнадежных позиций? Реформа XVI века была, конечно, мудрым консервативным делом. Протестантизм уменьшал ежедневные проявления сверхъестественного; он возвращался в известном смысле к первобытному христианству и сводил к немногому идолопокионннческую и языческую часть культа. Но принцип чуда, в особенности в том, что касалось вдохновения книг, был сохранен. К тому же эта реформа не могла распространиться на все христианство; ее обгонял рационализм, который, вероятно, уничтожит подлежащее реформе раньше, чем реформа совершится. Протестантнзм спасет христианство только в том случае, если он дойдет до полного рационализма, если объеднится со всеми свободнымя умами, программа которых может быть выражена таким образом:

"Велик и великолепен мир, и, несмотря на все окружающие его неясности, мы видим в нем плод внутреннего стремления к добру, высшей доброты. Христианство поразительнейшее из усилий, последовательно проявлявшихся в истории дяя создания идеала света и справедливости. Хотя первый черенок его был еврейский, христианство, с течением времени, сделалось общим делом человечества; каждая раса вложила в него особый уделенный ей дар, лучшее, что в ней было. Бог не присутствует в нем исключительно, но присутствует в нем более, чем во всяком другом религиозном и нравственном развитии. Христианство фактически религия цивилизованных народов; каждая нация усваивает его себе в различном смысле, в зависимости от степени своей умственной культуры. Свободномыслящий, который обходится без него совершенно, имеет на это право; но свободномыслящий является лишь в высокой степени почтенным единичным случаем; его умственное и нравственное положение не может еще быть положением нации или человечества.

"Сохраним же христианство, с чувством любви к его высокому нравствеяному достоинству, к его величественной истории, к красоте его священных книг. Эти книги, конечно, только книги; к ним должно прилагать те же правила толкования и критики, что и к другим книгам; но они составляют религиозный архив человечества; даже слабые их части достойны почтения. Тоже и относительно догмата; почтим, не становясь их рабами, эти формулы, под которыми четырнадцать веков поклонялись божественной мудрости. He допуская ни частного чуда, ни ограниченного вдохновения, преклонимся перед высшим чудом этой великой церкви, неистощимой матери постоянно изменяющихся проявлений. Что касается культа, постараемся освободить его от оскорбительных шлаков, будем считать его во всяком случае делом второстепенным, не имеющим ценности, помимо чувств, которые в него влагаются".

Если бы многие христиане пошли по такому направлению, то можно было бы верить в будущее христианство. Но, за исключением либеральных протестантских общин, большие христиаиские массы ни в чем не изменили своего отношения к вопросу. Католицизм продолжает, с какой-то отчаянной яростью, зарываться в свою веру в чудесное. Правоверный протестантизм неподвижен. А в это время народный рационализм, неизбежное последствие устава народного просвещения и демократических учреждений, оставляет храмы пустующими, умножает часто гражданские браки и погребения. He удастся возвратить население больших городов в прежние церкви; а сельский люд туда ходит только по привычке. Между тем, церковь не может держаться без народа; церковь народное место. С другой стороны, католическая тиария и сделала в в последние годы столько ошибок, что как политическая сила как бы истощилась. В среде католицизма предстоит, следовательно, грозный кризис. Вероятно, что часть этого великого тела будет упорствовать в своем идолопоклонстве и останется, рядом с современным движением, как параллельный противопоток стоячей и загнившей воды. Другая часть будет жить, и, отказавшись от сверхъестественных заблуждений, соединитея с либеральным протестантизмом, с просвещенным израильтизмом, с идеалистической философией, чтобы идти на завоевание чистой религии "в духе и истине".

Какова бы ни была религиозная будущность человечества, несомненно то, что Иисус займет в ней место громадное. Он был основателем хрнстианства, и христианство остается руслом, великой религиозной рекой человечества, в которую влились притоки с самых противоположных точек горизонта. В этой смеси никакой источник не может уже сказать: "Вот моя вода". Но не забудем первоначально ручейка, ключа в горе, верхнего течения, где река, позднее широкая, как Амазонка, текла сначала в русле, шириной в шаг. Картину этого верхнего течения я и задумал представить. Почту себя счастливым, если изобразил во всей истине, сколько было на этих высоких вершинах живительной влаги и силы, впечатлений то горячих, то леденящих, божественной жизни и общения с небом! Создатели христианства по праву занимают первое место в поклонении человечества. Эти люди далеко уступали нам в знании действительности; но им не было равных по глубине убеждения и самоотвержению. А основывает именно это. Прочность сооружения прямо зависит от суммы добродетели, то есть, самоотвержений, заложенных в его основание.