Учитель - Ольга Денисова

– Дурачье! Мальчишка с голоду помирает, – слышит он через секунду и ничего не понимает. В лицо светит солнце, и кто-то держит его на руках. Несет на руках. И вокруг лес, хотя только что они стояли на дороге…

– А чего он в рясе-то? – ворчит кто-то сбоку.

– Это подрясник. Из монастыря, небось, сбежал.

– Монах, что ли?

– Не монах, послушник. Небось, отец в монастырь отдал, чтоб землю не делить.

Землю не делить? Да нет, такого не может быть. И земли-то у них всего-ничего, там делить нечего. Нет, не может быть. Только дом… Неужели, чтоб дом не делить? Неужели отец отдал его в школу, чтобы не делить дом? От этой мысли у Нечая сам собой морщится нос и на глаза наплывают слезы.

– Просыпайся, – кто-то потряс Нечая за плечо, – боярин зовет.

Нечай открыл глаза: над ним склонилось круглое лицо Кондрашки в ровном, масляном свете свечи.

– Ага, – ответил Нечай и вскочил, по привычке пригибая голову. Но ноги тут же уперлись в пол – он не привык спать на лавке.

– Туча Ярославич велел тебе в часовню идти. На всенощную, – сказал Кондрашка.

– Ага, – согласился Нечай, зевая во весь рот.

В усадьбе давно смолкли звуки, погасли огни, только в башне боярского дома светилось одно окно. Черный лес смотрел мутными, тусклыми глазами, и с тропы, ведущей в Рядок, дуло сырым, неприятным ветерком. Нечай, позевывая и кутаясь в полушубок, пробежался до часовни бегом, едва не заплутав в темноте.

Дверь в часовню оказалась запертой, но на его стук она тут же распахнулась – ее открыл Ондрюшка с тяжелым бронзовым подсвечником в руках.

– Долго собираешься, – скривил он рот.

Нечай зевнул ему в лицо и ничего не ответил, Ондрюшка в ответ тоже промолчал – помнил, наверное, как летел со скамейки в угол.

В часовне было не много света, как ожидал Нечай, наверное поэтому он не сразу разглядел ее убранство, а когда разглядел – присвистнул от удивления. Два семисвечных подсвечника стояли возле распятия, но вместо лица Иисуса Нечай увидел худые, костлявые его ноги, проткнутые одним гвоздем. Нарисованная струйка крови бежала вверх… Голова божьего сына упиралась в Голгофу и предстоящие,[17] приклонявшие головы, с любопытством смотрели ему в лицо. Забавно, конечно, но как-то… непорядочно… Интересно, в латинской церкви распятие выглядит именно так?

Иконами часовня явно была не богата, но их завесили грязным, рваным тряпьем, а там, где в церкви положено стоять иконостасу, возвышалось странное сооружение из жердей и черной материи с нарисованным ликом Сатаны. На месте глаз, ноздрей и рта в ткани сделали прорези: глаза светились огнем стоящих позади свеч, из ноздрей валил дым, а рот расположился там, где положено находится царским вратам, только открывался он как и положено рту. В углу рта, на полу сидела совершенно голая Машка, подтянув колени к груди и обхватив плечи руками. Нечай оглядел часовню в поисках Дарены, но не увидел ни ее, ни Тучи Ярославича, ни расстриги, на которого давно собирался взглянуть. Молодые бояре остановились поближе к «иконостасу» и почему-то жадно принюхивались. Вскоре и Нечай уловил странный, смутно знакомый запах – им пах дым, летевший из ноздрей нечистого, и ладан он даже отдаленно не напоминал.

Кто-то шумно и горячо вздохнул у Нечая над ухом, Нечай машинально оглянулся и отпрянул в сторону, увидев у своего плеча огромную рогатую голову. Но, приглядевшись, понял, что это всего лишь бычок, примерно годовалый, рыжий с белыми пятнами. Тоже неплохо… Телок переступил с ноги на ногу, поднял хвост и справил большую нужду прямо на пол часовни, а потом вытянул голову и замычал густым, сочным басом. «Гости» Тучи Ярославича недовольно оглянулись – с наслаждением вдыхать запах дыма стало затруднительно.

Рот нечистого раскрылся, и из него, неудобно нагибаясь и придерживая рукой матерчатые губы, полез Туча Ярославич.

– Все готово, – объявил он и походя потрепал Машку по распущенным волосам.

«Гости» зашумели, заволновались – похоже, предстоящей «службы» они ожидали с нетерпением. Нечай чувствовал себя не в своей тарелке: ему все это не нравилось и он всерьез жалел, что не попытался убежать вместе с Дареной. Почему-то выбитые зубы и яма теперь казались ему не самой страшной развязкой субботнего вечера.

– Ну что? – боярин подошел к Нечаю, – это тебе не имя божье хулить матерными словами, а?

Туча Ярославич, похоже, гордился.

– Где девка? – спросил Нечай в ответ.

– Увидишь, – задушевно шепнул боярин и кивнул на перевернутое распятие, – нравится?

– Нет, – ответил Нечай.

– А что так? Ты ж бога не любишь?

– Не люблю, – согласился Нечай, – но и глумиться над образами не стану.

Он и самому себе не мог объяснить, почему все это кажется ему гнусностью.

– Ничего, скоро понравится, – кивнул боярин и подтолкнул Нечая вперед.

– Грядет гордый Князь мира сего! – раздался из «алтаря» красивый баритон, – поклонимся Князю и вознесем ему хвалу!

Молодые бояре упали на колени и начали бить земные поклоны, Туча Ярославич сам на колени не встал, но толкнул Нечая, надеясь, что тот примет ту же позу, что и его «гости». Нечай же на коленях стоять не любил, на ногах удержался, но от тяжелого толчка влетел головой в рот нечистого, зацепив ногой Машку.

В алтаре горело множество свечей, и расстрига – отец Гавриил – готовился, по всей видимости, к проскомидии.[18] Это был старик высокого роста, крепкий, широкоплечий и больше напоминавший разбойника, чем иеромонаха, несмотря на золоченую ризу и клобук. Но Нечай не стал долго его рассматривать: за матерчатым «иконостасом» прятался настоящий алтарь – горнее место с троном, обтянутым черным сукном, жертвенник, на котором стоял старый, полуразвалившийся дубовый гроб, а главное – престол, которым послужило тело Дарены. Спиной она лежала на низкой табуретке, а руки и ноги толстыми веревками были привязаны к ее ножкам. Что говорить – неудобное положение. Рот ей завязали полотенцем, но она молчала, и даже не плакала, только смотрела в одну точку широко открытыми глазами. Расплетенные волосы лежали на полу тяжелой мягкой копной…

Нечай поднялся, путаясь в черной тряпке «иконостаса», и повернулся к Туче Ярославичу. Эти волосы он, помнится, дней десять назад перебирал руками, восхищаясь их шелковым прикосновением. И тело это, белое и гладкое, без единого изъяна, будило в нем если не любовь, то вожделение. Тогда это тело принадлежало ему! А теперь циничный старик смотрит на Дарену, вывернутую в непристойной позе, смотрит косо, по-деловому, как на предмет своего сатанинского культа! И что они собираются делать с ней дальше? Почему-то ответ на этот вопрос сомнений у Нечая не вызвал.