Мир-Земле (сборник) - Артур Кларк

— …и после такой прогулки я просто умираю от жажды, — продолжала Андреа. — Моя машина на ремонте.

— Извини. — Хачмен подозвал официанта. — Что ты будешь пить?

Она заказала перно и с явным удовольствием сделала первый глоток.

— Девушка, которая придерживается социалистических убеждений, едва ли вправе заказывать такие дорогие напитки, но, похоже, у меня совершенно капиталистический желудок.

— Кстати… — Хачмен достал из кармана пиджака конверт и передал ей. — Он уже адресован, надо будет только наклеить там марку. Не возражаешь?

— Не возражаю. — Она, не глядя, опустила белый прямоугольник в сумку. То, что она приняла конверт без раздумий, обрадовало Хачмена, но он тут же начал беспокоиться, что при таком небрежном отношении она может его просто забыть.

— Это не вопрос жизни и смерти, но для меня достаточно важно, чтобы статья была доставлена быстро.

— Не беспокойся, Лукас. Я все сделаю. — Ее ладонь обнадеживающе накрыла его руку.

Пальцы Андреа казались холодными, и он инстинктивно положил свободную руку поверх ее. Она снова улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и словно сработал какой-то биологический переключатель — Лукас почувствовал возбуждение. С этого мгновения само время будто изменило свой бег: минуты тянулись на удивление долго, а часы пролетали совершенно неуловимо.

Они выпили несколько коктейлей, потом поужинали, выпили еще, после чего Лукас отвез ее домой. Ее квартира находилась на последнем этаже четырехэтажного здания. Как только машина затормозила на усыпанной гравием площадке перед подъездом, Андреа вышла и пошла к дверям, на ходу доставая из сумочки ключи. На ступеньках она обернулась и посмотрела на него.

— Ну заходи же, Лукас, — сказала Андреа нетерпеливо. — Здесь холодно.

Хачмен выбрался из машины и прошел за ней в небольшой холл. Дверь лифта была открыта, и они ступили в алюминиевую коробку, уже держась за руки. Поднимаясь, они целовались — губы ее оказались мягкими, как он и думал, и она льнула к нему, прижималась бедрами, как он и ожидал. Следуя за ней в квартиру, Хачмен чувствовал, что у него дрожат ноги. Мебели в квартире было немного, но все со вкусом. В воздухе чувствовался слабый запах яблок. Едва закрылась дверь, Андреа сбросила пальто на пол, и они снова стали целоваться. Андреа была чуть полнее Викки, и ее груди казались тяжелее. Это невольное и непрошенное сравнение отозвалось странной ноющей болью в висках. Хачмен выкинул Викки из головы и впился в губы Андреа.

— Ты хочешь меня, Лукас? В самом деле?

— Да, в самом деле хочу.

— Хорошо. Жди здесь.

Она ушла в спальню, и Хачмен замер в ожидании. Вскоре Андреа вернулась. Кроме черного бюстгальтера с круглыми отверстиями для сосков — молочно-белая плоть словно выдавливалась из этих отверстий, и соски немного задирались вверх — на ней ничего не было. Шумно дыша, Хачмен сбросил свою одежду, прижал Андреа к себе и повалил на алый ковер. "Вот, — пронеслась мысль, — вот так, моя дорогая Викки…"

Спустя какое-то время он с ужасом обнаружил, что не чувствует… ровным счетом ничего, словно ниже пояса его накачали каким-то замораживающим лекарством, которое уничтожает любые ощущения. Смущенный и напуганный, Хачмен продолжал битву между своим телом и ее, сдавливал, хватал, прижимал…

— Успокойся, Лукас, — донеся до него далекий, будто со звезд, голос. — Ты не виноват.

— Но я не понимаю… — тупо сказал он. — Я не знаю, что со мной.

— Сексуальная гипостезия, — ответила она не без сочувствия. — У Крафта-Эббинга этому посвящена целая глава.

Хачмен покачал головой.

— Но у меня все в порядке, когда я…

— Когда ты с женой?

— О боже! — Хачмен сдавил виски руками, потому что боль стала невыносимой. "Что ты со мной сделала, Викки?"

Андреа встала, прошла к двери, где лежало на полу ее замшевое пальто, и накинула его на плечи.

— Вечер был замечательный, Лукас, но завтра у меня множество дел, и мне надо поспать. Ты не возражаешь?

— Нет. Нет, конечно, — пробормотал он с какой-то ненатуральной учтивостью. Одеваясь, Хачмен пытался придумать что-нибудь такое… Умное и одновременно беззаботное, что сказать на прощание, но в конце концов не нашел ничего лучше, чем: — Надеюсь, завтра тебе повезет с погодой.

Никаких эмоций на ее лице не отразилось.

— Я тоже надеюсь. Спокойной ночи, Лукас. — И она тихо закрыла за ним дверь.

Лифт все еще стоял на площадке четвертого этажа, и Хачмен спустился вниз, разглядывая свое отражение в поцарапанном алюминии стен.

Невероятно, но после всего, что произошло, он еще и умудрился вернуться домой сразу после полуночи. Викки не спала. На ней была старая удобная домашняя юбка и кардиган, что видимо, должно было означать, что она провела вечер дома и за время его отсутствия у нее не было гостей. Она сидела перед телевизором, и, как всегда, ручка регулировки цвета была вывернута слишком далеко, из-за чего изображение на экране расплывалось и смазывалось. Хачмен подрегулировал цвет и молча сел в кресло.

— Где ты был весь вечер, Лукас?

— Пил, — ответил он, ожидая, что так или этак она начнет его опровергать, но Викки лишь сказала:

— Тебе не следует много пить. Тебе это вредно.

— Это полезнее, чем кое-что другое.

Она повернулась к нему и произнесла неуверенно:

— У меня создается впечатление, что… Все это действительно задело тебя, Лукас. Признаться, меня это удивляет. Разве ты не понимал, чем это может для тебя кончиться?

Хачмен взглянул на жену. Такой вот, в старой знакомой домашней одежде она всегда нравилась ему больше. Выражение ее лица, красивого и спокойного в приглушенном свете оранжевого абажура, казалось, еще сохраняло силу своего воздействия на него. Потом он подумал о первой партии конвертов, уже рассортированных, разделенных и вылетевших на первый этап своего путешествия, откуда их нельзя вернуть никакими силами.

— Иди к черту, — пробормотал он, выходя из комнаты.

Рано утром Хачмен отправился в Мейдстун и опустил там еще одну партию Конвертов. Погода стояла солнечная и относительно теплая. Вернувшись домой, он обнаружил, что Викки и Дэвид только-только сели завтракать. Сын пытался одновременно есть кашу и делать домашнее задание по арифметике.

— Пап, — возмутился он, — ну зачем в числах всегда сотни, десятки и единицы? Почему нельзя, чтобы были только единицы? Тогда не нужно было бы переносить остаток.

— Это не очень удобно, сынок. А почему ты делаешь задание в воскресенье?

Дэвид пожал плечами.

— Учительница меня ненавидит.

— Это неправда, Дэвид, — вступилась Викки.