Школьная осень - Сергей Борисович Рюмин

Maman хотела было идти в сторону ожидавшего нас лесника, но я пресек эту попытку — в целях конспирации. Не хотелось, чтобы церковник увидел и колдуна тоже.

— Ма, подожди! — попросил я. Maman остановилась.

— Дай ноги разомну! — я картинно несколько раз присел. «Волга» уехала. Как только она скрылась за поворотом, я подхватил сумку:

— Вот теперь пошли!

Лесник вышел из машины, угрюмо поздоровался. Maman залезла на заднее сиденье. Меня он ухватил за руку, придерживая на улице:

— Какие у тебя дела с инквизитором?

Инквизитором? Вот его, оказывается, как называют!

— Что ты улыбаешься? — лесник нахмурился еще больше.

— Василий Макарович! — ответил я. — Достали они меня. Инквизиторы, кэгэбэшники, цыгане, менты… Вот поэтому я и хочу дом где-нибудь в захолустье. Чтоб никто про меня не знал, никто меня не трогал!

Василий Макарович удовлетворенно кивнул.

— У меня сложилось впечатление, — добавил я. — И я его думаю. Что они меня никак не поделят: церковники, кэгэбэшники… Менты в меньшей степени. Цыган и уголовников я отвадил, но, думаю, ненадолго.

— Ладно, садись! — скомандовал лесник. — Поехали, что зря выстаивать?

Осенняя грунтовая дорога проходимостью совсем не радовала. До Коршево доехали в принципе нормально: проселок засыпали мелкой щебенкой. А вот дальше. Дальше были приключения. Если бы был не «уазик» с его проходимостью и двумя мостами, а другая машина, пришлось бы толкать и толкать.

— Может, помощи попросить у Силантия Еремеевича? — спросил я. Лесник покосился на меня и буркнул:

— Не до тебя ему! К спячке он готовится. Хотя, может, и не спит еще. Попроси!

Дорога шла мимо полей, рощиц, кустарников. На развилке мы свернули влево.

— Бахмачеевка туда, — сообщила maman, лязгнув зубами. Её реплика попала на очередную колдобину.

— Мы в Кочары едем, — ответил я.

У небольшого леска Василий Макарович притормозил.

— Мэм, дай хлебушка! — попросил я. — И пару конфет.

Я заметил, что maman, когда собиралась, сунула в сумку буханку черного и булку белого.

— Черного!

— Дайте, дайте, Нина Павловна! — поддержал меня лесник. — Дорога короче будет. Опять же и дедушке уважение.

— Какому дедушке? — возмутилась maman, но буханку и конфеты из сумки вытащила.

— Ждите!

Я вышел из машины, кое-как перепрыгнул через лужу, зашел в лесок. Погода была слякотная, сырая, промозглая. А меня охватило чувство покоя, умиротворения, насыщенности силой. Я словно окунулся в океан магии — «живой» силы.

Я выбрал пенек — чтоб повыше да посвежее, не трухлявый какой — достал чистый носовой платок (maman у меня за этим постоянно следила), расстелил его и положил сверху буханку и конфеты.

— Прими, Силантий Еремеевич, от чистого сердца в знак уважения!

Я повернулся, окинул взглядом полянку, выбирая место, где бы присесть в ожидание лесного хозяина.

— Будь здрав, Антон! — услышал я за спиной и улыбнулся. — Как живешь-поживаешь, чародей?

Я повернулся. На пеньке сидел старичок-лесовичок в давешней синей телогрейке и армейской, правда, уже офицерской, шапке-ушанке.

— Здравствуй, Силантий Еремеевич! — я поклонился ему. Старичок вскочил и поклонился мне в ответ.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Антон! С чем пожаловал?

— В Кочары проехать нам надо, Еремеич. Дом там смотреть буду. Купить хочу.

— Для отдыха или жить собираешься?

— Вообще собираюсь там поселиться!

Еремеич удовлетворенно кивнул, пожевал губами:

— Это хорошо. Очень хорошо. Здорово! Вместе будем, значит, жить-поживать. И компания у тебя там подходящая: оборотень, ведьма. А теперь еще и чародей будет.

— Тесно мне стало в городе, — признался я. — Учиться надо. Простор нужен. В квартирке-то тесновато. Это, с одной стороны. А с другой, достали меня там и уголовники, и кэгэбэшники. Инквизитор, оказывается, тоже мной интересуется. Скрыться хочу ото всех.

— Ну, скрыться ото всех всё равно не получится, — покачал головой Еремеич. — Рано или поздно всё равно найдут. Да и якорь тебя всё равно держать будет.

— Да понимаю я, — согласился я. — Хоть чуть-чуть пожить спокойно, силу набрать.

— Силу наберешь! — кивнул старичок. — Значитца так. Дорогу я тебе открою. Прям к дому. Знаю, какой дом смотреть будешь. Хороший дом, добрый. И домовой там есть. Хозяйственный мужичок, обстоятельный, сурьёзный. Только спит он. Как заселишься, разбудишь. Я тебя потом научу, как это сделать. А сейчас сворачивай сюда и езжай по прямой.

— А обратно нам как?

— Обратно соберешься ехать, подъедешь к выезду из деревни, хлопнешь один раз в ладоши и скажешь: «Откройся мне дорожка-дороженька до села Коршева короткая да гладкая». Не забудешь?

— Нет, — улыбнулся я. — Спасибо тебе, Еремеич!

— Ну, всё! — старичок встал. — А то недосуг мне! Спать укладывать зверье надо. А тех, которые зиму зимовать будут, приструнить надобно. Да и самому на зимний покой собираться пора.

Он сделал шаг назад и словно растворился в воздухе. Вот, вроде стоял рядом. Раз и нет. Один только белый носовой платок на пеньке остался. Я мигнул — а платка как не бывало!

Дошел до «уазика»:

— Поехали! Сворачивай в лес.

Василий Макарович послушно завернул машину в лес.

— Ну, как тебя Еремеич встретил? — поинтересовался с непонятной подначкой лесник.

— Нормально. Добрый он дядька! — отозвался я.

— Вот как? — хмыкнул лесник. — Двух мужиков с месяц назад в болото завёл. Так и ухнули, только топоры и остались.

— Вы про кого? — заинтересовалась maman.

— Да про лешего, — ответил Василий Макарович. — Про лешего местного.

— Он не леший, — поправил я. — Он лесной хозяин.

Лесник отмахнулся:

— Мы с ним после того случая, разругались вдрызг. Не по заветам он поступил. Наказать лесорубов мог, но в трясину заводить никаких прав не имел.

Мы проехали метров пятьдесят, не больше. Среди деревьев нарисовался просвет, а потом и дома показались. Точнее, один дом, усадьба целая, размерами не меньше, чем у лесника. И вокруг двухметровый забор из плотно пригнанных к друг другу досок.

Василий Макарович остановил машину, нажал на клаксон.

— Слушай, как это мы так быстро доехали? — удивилась maman. — Только-только от Коршево отъехали, а тут раз и в Кочарах! Чудеса да и только!

Калитка открылась, к машине вышел Селифан. Мы вышли ему навстречу. Он раскинул руки, крепко обнял меня, поклонился maman. Она смутилась и даже покраснела, когда