Мой брат Юрий - Валентин Гагарин

Юра опять смеется:

— У, мы быстро поладили. Я в них, честно говоря, даже влюбился немного. Великолепные такие чертенята, разбойники, а с такими всегда интересно. Это во-первых. Песнями я их заворожил — это во-вторых. Как вечер — так мы костер под самое небо разводим и песни у костра поем. Баянист у нас был слепой, Иваном Алексеевичем звали. Заиграет, бывало,— душу наизнанку вывернет. Трогательно получалось. А песни все военные, боевые — про партизан, про моряков. Или старинные, «Варяг» к примеру. Ну, ребятам любо — дерут глотки, стараются. Опять же спорт — футбол, волейбол. Я же физрук, что там ни говори... А главное, Валька, главное — так знаешь, я книги о войне специально читал, чтобы им истории позанятнее рассказывать. Очень действует в смысле дисциплины.— Он хитро посмотрел на меня: — Между прочим, помнишь ты разговор про некоего капитана Тушина? Я пожал плечами:

— Вроде где-то слыхал. Не помню уж...

— Вспомнишь сейчас. Когда в Москву ты меня вез, дядечка усатый и безрукий сидел с нами. Не забыл?

— Ну?

— Вот и ну! Про Тушина он как раз и говорил. Я тут тебе подарок привез — «Войну и мир» Толстого.

— При чем тут Толстой? — со страхом взглянул я на огромный том.

— Почитай — узнаешь, при чем.

Положил он тогда меня на обе лопатки.

А когда я через какое-то время осилил эпопею Толстого и написал Юре в письме, что теперь-то уж наверняка знаю капитана Тушина, он ответил, что и сам прочел «Войну и мир» только в лагере.

Юра очень любил детей. Приезжая в Гжатск, он непременно привозил подарки племянницам и племянникам, подолгу возился с малышами, охотно нянчился. И неудивительно, что в летнем лагере детдома, где, по его словам, было немало и «трудных», «вредных» ребят, он быстро нашел с ними общий язык.

Город маминого детства

На последнем курсе техникума письма от Юры приходили по два-три раза в неделю, очень пространные и очень интересные письма. Это было время стажировок, практических занятий, время поездок по различным городам. Поток впечатлений был так велик, что Юра, не в силах все держать в себе, делился восторженными впечатлениями и с нами. Письма — по форме, по объему, по содержанию — походили скорее на страницы дневников.

Он подробно, со множеством мельчайших деталей рассказал о поездке студентов в Москву, на завод имени Войкова.

Но особой теплоты и особых красок полны были его письма из Ленинграда.

Город на Неве пленил и покорил его своей неповторимостью, своим гостеприимством, своим революционным прошлым.

Смольный — штаб пролетарской революции. Отсюда Ленин и его боевые соратники руководили вооруженным восстанием. Тот самый Смольный, о котором ему, недавнему ремесленнику, много и подробно рассказывала тетя Маша — Мария Тимофеевна Дюкова, бывшая сандружинница Красной гвардии.

Зимний дворец — последний оплот министров-капиталистов, павший под ударами рабочих, солдатских и матросских полков.

Легендарный крейсер «Аврора»...

Привелось Юре побродить и по цехам знаменитого Путиловского завода, в стенах которого много лет назад наш неугомонный дед Тимофей растерял свои силы, оставил здоровье.

...Путиловский!.. Ныне он по-другому зовется: Кировский. И многих орденов удостоен за высокие заслуги перед государством.

Неподалеку от завода, там, где виадук, отталкиваясь от железнодорожной насыпи, врезается в проспект Стачек, еще недавно стояли, а может и ныне стоят, три дерева. В конце прошлого и начале нынешнего века в их тени размещался деревянный, в два этажа, дом. В этом доме по Богомоловской улице, 12, и снимал комнату мастеровой человек Тимофей Матвеевич Матвеев с женой своей Анной Егоровной. Наши дед и бабка.

Четырнадцать детей родилось у Тимофея Матвеевича и Анны Егоровны, но вечная нищета, недоедание, антисанитарные условия сделали свое черное дело: в живых осталось только пятеро.

После того как хозяйские холуи за строптивость увечьем наказали деда Тимофея, вовсе впроголодь жили Матвеевы. Анна Егоровна с трудом упросила, чтобы ее приняли на завод — на черную работу, за нищенские гроши. Подростками определились в цехи и старшие из детей — Сергей и Мария.

Известно, что лучшие уроки пролетарской сознательности, классовой ненависти к угнетателям дают нужда и голод. В 1916 году, в преддверии революционных потрясений, в рабочих кварталах за Нарвской заставой была создана конспиративная организация молодежи. Руководили организацией большевики, а одним из первых вступил в ее ряды Сергей Матвеев. Вместе с товарищами распространял он прокламации, подбивал рабочих на стачки и забастовки.

Впрочем, только стачками и забастовками дело не ограничивалось.

Большевики отлично понимали, что самодержавие не сойдет со сцены без борьбы, что власть, которую завоюют рабочие, придется защищать с оружием в руках. Следовательно, им — оружием — надо запасаться.

И тогда молодежь Нарвской заставы продумала и осуществила дерзкий набег на арсенал полицейского участка. Кстати, автором плана был токарь пушечной мастерской Путиловского завода Василий Алексеев, впоследствии ставший одним из организаторов комсомола.

Акция проходила так.

На Ушаковской улице окнами друг на друга смотрели полицейский участок и пожарная команда. Глубокой ночью загудел над городом тревожный набат: это на Богомоловской улице ярким костром вспыхнул стог сена. Запалил его, чтобы отвлечь внимание пожарников и полиции, Сергей Матвеев. Представители двух государевых служб — пожарники и полицейские — поспешили к огню. Однако пристав, квартировавший в верхнем этаже над вверенным ему участком, вынужден был с половины пути возвратиться: запылало его жилье, подожженное товарищами Сергея. Заметались в растерянности чины полиции и пожарной команды, не зная, что тушить в первую очередь. Охранники оружейного склада снялись с мест. Крик, беготня, смятение. Тем временем молодые рабочие без шума вскрыли двери арсенала и вынесли оружие...

Конечно, время неузнаваемо изменило облик города, и завода тоже. Перестроились улицы, кварталы, выросли новые цехи. И однако из Юрино-го письма мы узнали, что уцелело здание бывшего Путиловского училища, и мама прочитала об этом не без удовольствия. Тому есть объяснение. До сих пор бережно хранит она свой первый и единственный документ об образовании — свидетельство об окончании в 1916 году курса детских классов Путиловского училища. Любопытно, что в перечне дисциплин, преподаваемых детям рабочих, на первом месте значился закон божий, затем шли русский язык, арифметика, чистописание. Вписан в свидетельство и такой предмет — естествознание, но в графе оценок против него поставлен прочерк: видимо, лишней нагрузкой для пролетарских детей посчитали этот предмет попечители училища, да и не вязалось его преподавание одновременно с преподаванием закона божьего. Какое уж там естествознание, когда из арифметики, по словам мамы, учили только двум начальным действиям: сложе­нию и вычитанию...