Горящая земля - Бернард Корнуэлл

— Чья жена?

— Эльсвит. Почему Альфред на ней женился? Она должна кормить беднягу маслом и сливками, заставлять его есть хорошую говядину…

Отец Пирлиг уже съел немало масла и сливок. С большим брюхом, широкими плечами, спутанными волосами, заразительной улыбкой, вечно жизнерадостный, он относился к своему вероисповеданию легко, хотя никогда — поверхностно.

Он стоял рядом со мной над южными воротами Дунхолма, и я рассказал ему, как мы с Рагнаром взяли эту крепость. Прежде чем сделаться священником, Пирлиг был воином и оценил историю о том, как я проник в Дунхолм через ворота у колодца на западной стороне и как мы продержались достаточно долго, чтобы открыть те ворота, над которыми сейчас стояли. Я рассказал, как Рагнар провел своих несущих факелы датчан с мечами в крепость, где мы сражались с людьми Кьяртана, пока те не были побеждены и не погибли.

— Ах, мне следовало бы тогда находиться здесь, — сказал Пирлиг, когда я закончил рассказ. — Похоже, то был редкостный бой!

— Так что же привело тебя сюда сейчас?

Он ухмыльнулся.

— Разве человек не может просто навестить старого друга?

— Тебя послал Альфред, — угрюмо проговорил я.

— Я же сказал, я пришел сюда из Мерсии, а не из Уэссекса. — Он прислонился к вершине палисада. — Помнишь ночь перед тем, как ты взял Лунден?

— Я помню, как ты сказал мне той ночью, что одеваешься для молитвы. Но ты был в кольчуге и нес два меча.

— Какое время лучше подходит для молитвы, чем время перед битвой? И то был еще один редкостный бой, мой друг.

— Верно.

— И перед ним, господин, — продолжил Пирлиг, — ты дал клятву.

Гнев взметнулся во мне быстро, как вода в реке, набухшей после внезапного проливного дождя.

— Будь проклят Альфред и его клятвы! Чтоб им провалиться в ад! Я отдал ублюдку лучшие годы своей жизни! Он бы вообще не сидел на троне Уэссекса, если бы я за него не сражался! Королем сейчас был бы Харальд Кровавые Волосы, а Альфред гнил бы в своей могиле. И как он меня отблагодарил? Время от времени он похлопывал меня по голове, как чертова пса, а потом позволил тому монаху с дерьмом в башке оскорблять Гизелу и ожидал, что я поползу к нему молить о прощении после того, как я убил ублюдка. Да, — сказал я, повернувшись, чтобы посмотреть в широкое лицо Пирлига, — я дал клятву. Тогда позволь сказать — я ее нарушил. Она нарушена. Боги могут наказать меня за это, а Альфред может гнить в глубинах ада, но мне плевать.

— Сомневаюсь, что он будет в аду, — мягко проговорил Пирлиг.

— Думаешь, я хотел бы попасть на ваши небеса? — вопросил я. — Все эти священники, монахи и высохшие монахини? Я бы предпочел рискнуть попасть в ад. Нет, отец, я больше не держу клятву, данную Альфреду. Ты можешь отправиться обратно и сказать ему, что нас больше не связывает ни клятва, ни вассальная зависимость, ни долг, ни верность, — ничего! Он — паршивый, неблагодарный, пердящий капустой косоглазый ублюдок!

— Ты знаешь его лучше, чем я, — легко отозвался Пирлиг.

— Он может принять клятву и насрать на нее, — прорычал я. — Ступай обратно в Уэссекс и передай ему этот ответ.

Чей-то крик заставил меня повернуться, но это всего лишь слуга орал на упирающегося коня. Один из господ уезжал и, очевидно, рано пустился в путь. Несколько воинов, в шлемах и кольчугах, уже сидели в седлах, в то время как седла двух лошадей были пока пусты. Двое людей Рагнара побежали к воротам под нами, и я услышал, как поднимают засов.

— Альфред меня не посылал, — сказал Пирлиг.

— Ты хочешь сказать, что все это твоя затея? Прийти сюда и напомнить мне о моей клятве? Мне не нужно о ней напоминать.

— Нарушить клятву — это…

— Знаю! — закричал я.

— Однако люди все время нарушают клятвы, — спокойно продолжал Пирлиг, глядя на юг, где первый серый свет зари коснулся вершин холмов. — Может, именно поэтому мы подкрепляем клятвы требовательными законами и строгими обычаями, потому что понимаем — клятвы будут нарушены. Думаю, Альфред знает, что ты не вернешься. Он об этом говорил. Если на Уэссекс нападут, у него не будет его самого острого меча, но все равно он меня не посылал. Он думает, что Уэссексу лучше без тебя. Ему нужна набожная страна, а ты был занозой в этом его стремлении.

— Ему могут понадобиться еще занозы, если датчане вернутся в Уэссекс, — прорычал я.

— Он верит в Бога, господин Утред, он верит в Бога.

Я засмеялся, услышав это. Пусть христианский Бог защитит Уэссекс против датчан Нортумбрии, когда они ринутся на берег нынче летом.

— Если Альфред не хочет, чтоб я вернулся, зачем ты попусту тратишь мое время?

— Из-за клятвы, которую ты дал накануне битвы за Лунден, — сказал Пирлиг. — И персона, которой ты дал это обещание, просила меня прийти сюда.

Я взглянул на него, и мне показалось, что я слышу смех норн. Три пряхи. Норны с хлопотливыми пальцами, что плетут нити нашей судьбы.

— Нет, — сказал я, но без гнева в голосе.

— Она послала меня.

— Нет, — повторил я.

— Ей нужна твоя помощь.

— Нет! — запротестовал я.

— И она просила напомнить тебе, что когда-то ты поклялся ей служить.

Я закрыл глаза.

Это была правда, чистая правда. Забыл ли я про клятву, которую дал в ночь перед тем, как мы атаковали Лунден? Я про нее не забывал, но и не думал, что эта клятва наденет на меня сбрую.

— Нет, — повторил я.

На сей раз то был шепот отрицания.

— Все мы грешники, господин, — ласково произнес Пирлиг, — но даже церковь признает, что некоторые грехи хуже прочих. Клятва, которую ты дал Альфреду, была долгом, и за исполнение этого долга следовало награждать благодарностью, землями и серебром. Это было неправильно с твоей стороны — нарушать клятву, я не могу этого одобрить, но я понимаю, что Альфред пренебрегал своим долгом по отношению к тебе. Однако клятва, которую ты дал госпоже, была принесена в знак любви, и такую клятву ты не можешь нарушить, не погубив своей души.

— Любовь? — Мой вопрос прозвучал как вызов.

— Ты любил Гизелу, я знаю, и не нарушал клятв, которые ей дал, но ты любишь госпожу, которая меня послала. Ты всегда ее любил. Я вижу это по твоему лицу, вижу это по ее лицу. Ты слеп к этому, но для остальных все ясно, как божий день.

— Нет, — сказал я.

— Она в беде, — проговорил Пирлиг.

— В беде? — тупо переспросил я.

— Ее муж болен рассудком.

— Он безумен?

— Не так, как раньше.

Подо мной заскрипели петли, когда две огромные створки ворот отворились наружу.

Рагнар, босоногий, закутанный в плащи, кричал прощальные слова всадникам, проехавшим через Высокие Ворота Дунхолма; копыта стучали по камням дороги, что вела вниз, через город.