Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

— Господин Молитор!

— Ну, ладно, ладно, слушайте же: это было двадцать пятого апреля. Посреди ночи. По правде говоря, уже двадцать шестого. Потому что господин Хельман явился около половины первого. Дело было в среду.

— И что же?

— Ну вот, около половины первого ночи, в среду это было, вдруг звонят у бокового входа. В ту ночь мне достался первый этаж, где кассовый зал. Значит, я пошел к боковому входу, смотрю в глазок стальной двери и вижу господина Хельмана при всем параде: смокинг, плащ, шляпа, белое шелковое кашне. Очень взволнованный. Размахивает руками. И велит его впустить. Даже господин Хельман не мог ночью войти в банк, если кто-нибудь из нас ему не откроет. Ну, я, разумеется, открыл. Три особых замка. Вы же знаете, как это дело в банках поставлено. Ну, входит он, от волнения даже запинается на каждом слове, говорит, ему надо еще поработать.

— В половине первого ночи?

— Да. Я тогда тоже удивился.

— И часто так бывало?

— Как?

— Ну, чтобы появляться среди ночи.

— За время моей работы — только этот единственный раз. Я и говорю, он был в таком состоянии — близко к инсульту или инфаркту, не знаю уж, как назвать. Весь трясся.

— Он был пьян?

— Трезв как стеклышко! Только ужасно взволнован. Говорил шепотом. Спросил, где, мол, другие охранники? В здании, отвечаю. И он сует мне пять тысяч — пять тысяч, я сказал, господин Лукас.

— Я уже слышал.

— Ну ладно, считайте, что я больше не повторял. Значит, дает мне пять тысяч и говорит, что это за то, чтобы я никому не рассказывал, что он пришел поработать и чтобы я поменялся с моим коллегой, дежурящим на третьем этаже. И чтобы остальные два охранника его не видели. И чтобы я никогда об этом никому не говорил. Он был не в себе, господин Лукас. Я же его хорошо знал. Всегда такой спокойный, выдержанный. А в эту ночь… Можно было подумать, что у него крыша поехала.

— Дальше.

— Ну вот, значит, направляется он в коридор рядом с боковым входом, а я иду к своему напарнику — его зовут Эрнст Трост — на третий этаж и говорю ему, что хочу с ним поменяться. Мол, в кассовом зале повсюду стоят скамьи, так? Вот я и вкручиваю Эрнсту, что, мол, так устал, что боюсь заснуть на какой-нибудь скамье. На верхних этажах не поспишь. Там и присесть-то негде, все на ногах да на ногах. Эрнст отвечает, что ему без разницы, и спускается вниз. А господин Хельман поднимается по узенькой лестнице у бокового входа. Никто ничего не заметил. Значит, он уже на третьем этаже, где находится его офис, я тоже на третьем и делаю там свои обходы. И знаете, что я вам скажу? Господин Хельман и не думает идти в свой офис! А идет прямым ходом в кабинет исполнительного директора, господина Зееберга! Он на том же этаже, в валютном отделе. Громаднейшее учреждение такой вот банк. Отделы практически не общаются между собой. В общем, я аж остолбенел от неожиданности, когда при очередном обходе вдруг увидел свет в кабинете господина Зееберга, а в офисе господина Хельмана темно. Дверь в кабинет господина Зееберга была чуть-чуть приоткрыта. Я вообще-то не любопытен, честное слово. Но тут у меня от страха даже в груди защемило. И я на цыпочках подошел к щелке и заглянул внутрь. И что же я вижу? Господин Хельман сидит за столом господина Зееберга. У господина Хельмана был ключ, который подходил ко всем замкам. Ящики письменного стола открыты, и господин Хельман вынимает оттуда документы и всякие бумаги, целыми кучами, листает их и читает.

Опять мимо проехал грузовик. И опять весь дом содрогнулся.

— Вы ведь больше не желаете, — сказал Молитор и опять наполнил свою рюмку. Выпив, он покашлял и вытер губы. — В следующий раз, когда я проходил мимо двери, господин Хельман открыл уже все шкафы в кабинете господина Зееберга и изучал бумаги в папках и скоросшивателях. В другой раз — уже и сейф открыт. Господин Хельман, естественно, знал код. И вот он стоит, а со лба пот льет ручьями…

— Ну и ну.

— Провалиться мне сейчас на этом месте, если вру! Никогда я не видел, чтобы пот тек ручьями, господин Лукас! А сам побелел, как полотно, клянусь вам. Стоит и читает бумаги, которые вынул из сейфа. И каждый раз, как я заглядываю в щель при очередном обходе, он выглядит испуганней и безутешнее. Я подумал, что случилось что-то очень страшное, но что? Да еще в банке Хельмана? Я был убежден, что в банке Хельмана ничего страшного просто не может случиться. И перепугался не на шутку, вы мне верите?

— Да. А где в это время был господин Зееберг?

— На каком-то там конгрессе в Аргентине. Нет, погодите-ка, в этой… Тьфу, черт, не могу вспомнить.

— В Сантьяго-де-Чили?

— Верно! Конгресс и потом еще продолжался, кажется…

— До девятнадцатого мая.

— Правильно. Но когда господин Хельман попал в катастрофу на своей яхте, то господин Зееберг сразу же прилетел из Чили в Канны, к сестре господина Хельмана. Она велела его вызвать. Была совсем убита этой вестью. Но кому-то надо же было вести дела в банке, так?

— И кто же стал их вести?

— Господин Зееберг. Но не так, как раньше. Ведь полиция не выпускает его из Канн. И он все вопросы решает по телефону и телеграфу. Временно здесь на месте всем руководит господин Гроссер. Это наш главный прокурист. Но он не такой главный, как господин Зееберг. Поэтому я и позвонил господину Зеебергу в Канны, а господину Гроссеру ничего не сказал.

— И что же было дальше?

— И дальше все то же, всю ночь. До половины шестого. Тут я иду — совершаю очередной обход — гляжу, господин Хельман стоит в коридоре. Ну, чистое привидение, скажу я вам! И сказал, чтобы я его выпустил, но так, чтобы больше никто из наших его не видел. Что я и сделал. Потом поднялся в кабинет господина Зееберга. Там все было в полном порядке. Все бумаги по местам. Только пепельницы полны окурков. Господин Хельман всегда много курил за работой, какая бы работа ни была. Я нашел в комнате три пустые коробка из-под спичек. Такие плоские коробки, из гостиницы «Франкфуртер Хоф».

— Откуда вам это известно?

— Так ведь на коробках написано, разве не видели? Ну вот. — Он немного подумал. — Это все, господин Лукас. Больше я ничего не знаю. Я только слышал, что господин Хельман в последовавшие затем дни, говорят, был в полном отчаянии. И в следующую среду улетел в Канны.

— От кого вы это слышали?

— От своих напарников. О таких вещах сразу начинают ползти слухи. Говорили, что господин Хельман вел себя как безумный. Как будто у него не все дома. Убит и раздавлен.

— И какой же вывод вы делаете из всего этого?

— Я? При чем тут я?

— Ну, вы наверняка думали об этом.

— Конечно, думал. Я так полагал, что с его банком что-то неладное приключилось, ну, с его делами, я ведь ничего в этом не смыслю. Что-то ужасно важное. Господин Зееберг тоже так считает. Потому, он сказал, я и должен все вам рассказать. А не полиции. Потому как иначе все попадет в газеты. И тогда банку крышка.

— И господин Зееберг не догадывается, что могло так потрясти господина Хельмана?

— Не имеет ни малейшего представления. — Молитор рыгнул. — Простите. Это все от кислой капусты. Нельзя мне ее есть. Она для меня яд, чистая отрава. Но я люблю ее. Потому моя половина и готовит ее время от времени. А мне потом страдать…

38

Я поехал в отель «Франкфуртер Хоф». Молитор вызвал мне такси. Этот отель я знаю давным-давно и знаком там со всеми — с портье, с кельнерами, с барменами. Я очень часто здесь останавливался и люблю этот отель. Люди там такие приветливые и отзывчивые. Главный портье на мое счастье был на месте. Он просиял, завидев меня. Я отвел его в сторонку.

— Могу быть вам чем-то полезен, господин Лукас?

— Надеюсь, — ответил я. — Вы уже столько раз помогали мне. Если повезет, может, и на этот раз получится.

— А о чем, собственно, речь? — спросил тот. Мы с ним стояли у входа в бар «Липицца».

У длинной стойки администратора и портье толпились приезжие — белые, черные, индусы, японцы. Холл гудел от множества голосов, говоривших на разных языках. Так что нас никто не мог подслушать, да и говорили мы вполголоса.

— Послушайте, — начал я. — Не могли бы вы проверить, не было ли у вас в отеле двадцать пятого апреля какой-либо встречи, конференции или собрания банкиров?

— Ничего нет легче, — тотчас ответил он. — Минуточку. — Он исчез за какой-то дверью администрации. И уже через две минуты появился вновь. — В самом деле, двадцать четвертого и двадцать пятого апреля у нас останавливалось очень много банкиров. Проводили тут какое-то совещание. Кроме немецких, были банкиры из Франции, Англии, Швейцарии, Швеции, Австрии и Италии.

— А о чем совещались?

— Этого я, конечно, не знаю. Они сняли большой конференц-зал. И заседали очень долго. А вечером двадцать пятого, то есть во вторник, господин Хельман делал доклад.