Несомненно ты - Джуэл Э. Энн

и на пляже. Цветы, чай и пакеты с выпечкой, которые ожидают меня у входа. Голубые ирисы. Губы, прижатые к моей коже. Презервативы. Слёзы. Исчезающий свет задних фар.

— Клэр, — имя будто вылетает прямо из лёгких вместе с последний вздохом.

Её холодные глаза и безжалостная улыбка проходятся прямо сквозь меня, но именно её влажные волосы и голое тело, завёрнутое в одно полотенце, кромсают все до единой частички моей души.

— Ты опоздала… Саманта? Да? — она поправляет полотенце, затягивая его потуже вокруг груди.

Если бы я могла двигаться, то физически стёрла бы эту самодовольную ухмылку с её лица. Лицемерная дрянь знает, как меня зовут, но я не могу сказать ей об этом. Потому что не могу произнести ни слова. Крекеры, которые я съела в аэропорту, собираются выйти наружу. Развернувшись, я бегу вниз по лестнице, вылетаю из здания и мчусь к кустам.

— Боже! — плачу я, а мой желудок продолжает сокращаться до тех пор, пока не остались одни позывы.

Жесткий бетон впивается мне в колени, когда я падаю на тротуар, задыхаясь и рыдая. Я сломлена.

— Почему… почему… почему, — плачу я, обняв себя руками.

Я не могу дышать. Лёгкие будто не слушаются меня из-за рыданий.

Я кашляю, задыхаюсь, меня тошнит.

— Вы в порядке, мисс?

Я поднимаю голову, чтобы встретиться с взглядом, в котором плескается огромное количество жалости. Молодая женщина, возможно, моего возраста, кладёт мне руку на плечо.

— Да, — хриплю я еле слышно и на ватных ногах пытаюсь встать. — Просто… заболела.

— Вы уверены?

Я проглатываю разъедающий желудочный сок и киваю:

— Да.

— Хорошо… — она колеблется, но я слабо улыбаюсь ей, и она идёт дальше к дому, обернувшись ещё раз, когда доходит до двери.

Покопавшись в сумке, я нахожу телефон и звоню Элизабет.

— Бонжур! — отвечает она, её голос излучает энтузиазм.

— Элизабет… — говорю я хрипло.

— Сидни? Что случилось? Где ты?

— Ты можешь забрать меня? — слова проходят по горлу, словно наждачная бумага.

— Что? То есть да… милая, где ты находишься?

— Возле дома Лотнера, — я плотно закрываю глаза и всхлипываю.

— Я сейчас приеду.

Затащив сумки на бордюр, я сажусь возле них и жду. На улице, должно быть, градусов двадцать семь, но я вся покрыта мурашками от холода.

— Сидни, — слышу я мягкий голос Элизабет.

Она стоит передо мной, но я не вижу, как она приехала. Мой рассудок затуманен, место всех эмоций занял шок, а я сижу окоченевшая, стучу зубами от холода.

Обернув руки вокруг меня, Элизабет помогает мне встать и сесть в машину. Я смутно осознаю, как она грузит мой багаж и садится рядом со мной. Прижавшись лбом к стеклу, я наблюдаю за тем, как дорога превращается в расплывшееся пятно, как и моя жизнь, собственно — быстрые извилистые повороты и неожиданные толчки.

Как только мы входим в дом, я несусь в ванную. Мышцы живота болят, колени покрыты синяками, волосы спутались от пота.

— Какой у тебя срок? — Элизабет убирает волосы с моего лица и гладит по спине.

— Эйвери? — предполагаю я.

Я сажусь на полу, привалившись к противоположной от унитаза стене.

Элизабет заправляет свои тёмные короткие волосы за ухо, наклоняется над туалетным столиком и улыбается.

— Нет, просто догадка.

Выпрямив ноги по обе стороны от унитаза, я вздыхаю.

— Ещё не знаю. Возможно, месяц.

— А Лотнер? Ты готова поговорить о…

Задержав дыхание, я поджимаю губы и качаю головой, смаргивая слёзы.

— Хорошо, когда будешь готова, я буду рядом.

— Спасибо, — шепчу я.

ГЛАВА 17

1 августа 2010 г.

Надежда. Боже, мне нужно хоть что-то… просто вспышка света, которая вытащит меня из темноты.

Элизабет и Тревор готовят мне еду, заставляют выходить на улицу за порцией свежего воздуха и солнца. А также они каждый день настаивают на том, чтобы я принимала душ и чистила зубы. Чего они не делают, так это не задавали вопросов. Я звоню отцу и говорю, что позависаю с Эйвери несколько недель прежде, чем поеду домой. Но он не знает, что Эйвери уже на пути в Пало-Альто ко мне. Скучать по папе, так как я не видела его с самой операции, самая лёгкая частью. Сказать ему, что я беременна, вот что будет невообразимо сложно.

Эйвери знает не больше, чем Элизабет. Я снова придерживаюсь логики десятилетней меня, что если я не произнесу это вслух, если не скажу, с чем я столкнулась у Лотнера дома, тогда, возможно, это и не окажется правдой. Отрицание того, что мужчина, которого я люблю, отец моего ещё не родившегося ребёнка, начал всё с чистого листа с женщиной, которую я презираю, не будет длиться вечность.

— Эйвери звонила прошлым вечером и сказала, что постарается встретить нас, если только не наткнётся на большую пробку или на дорожные роботы, — сообщает Элизабет, бросив на меня быстрый взгляд.

Продолжая смотреть из окна, я бессознательно возвращаюсь к тяжелым мыслям. Мы едем на приём к врачу-гинекологу, на который меня записала Элизабет на следующий же день после моего прилёта из Парижа. Не так я себе представляла свой первый визит к такому врачу. Не хочу выглядеть старомодной, но я представляла себя девушкой за тридцать, которая замужем и идёт на приём за руку с мужем… счастливая.

Приехав на пятнадцать минут раньше, я заполняю бумаги. У меня всё ещё есть страховка отца, и я понятия не имею, покрывает ли она затраты на такие услуги. Как только они регистрируют моё заявление, начинается отсчёт времени. Это вопрос нескольких недель, когда папа получит извещение на почту относительно моего заявления. И, думаю, лучше всего будет, если он узнает эту новость лично от меня. Но опять же, возможно, будет лучше, если об этом его известит сообщение, потому что я всё ещё нахожусь на полпути к своему штату, и это оптимальный вариант. По крайней мере, для меня.

— Сидни Монтгомери, — зовёт меня медсестра.

Элизабет идёт со мной. Мы останавливаемся в холле, и медсестра измеряет мой рост, вес, давление и температуру. Эйвери ещё не приехала, но надеюсь, что она скоро будет тут. У меня было такое ощущение, будто меня готовят к казни, а не делают осмотр новой жизни, что зарождается во мне. Медсестра ведёт нас в комнату и задаёт мне ещё несколько вопросов, которых не было в анкете. Затем она говорит мне раздеться ниже пояса, сесть на стол и прикрыться одноразовым бумажным одеялом. Стоило ей только выйти, как в комнату входит Эйвери.

— Сидни, — она крепко обнимает меня и прижимает к себе.