Далеко в Арденнах. Пламя в степи - Леонид Дмитриевич Залата

нас латынь плохо ли, хорошо знает каждый гимназист, — сказал он. — А я все же как-никак лиценциат[40] филологии. Но это было давно, еще до Испании. Мертвый язык. Какая несправедливость! И неправда. Мудрая и милозвучная речь, речь Овидия, Горация, Вергилия, Ювенала... Я был просто влюблен в латынь.

Какое-то время они шли молча.

— Охотно остался бы у тебя, Антуан! Вспомнил бы прошлое... — Люн вздохнул. — Боюсь, разучился уже стрелять. Николь возьмешь?

— Ты что — серьезно?

— Просится. Женщина она боевая, но в последнее время что-то скисла.

Щербак подумал, что вдвоем с Франсуазой Николь могла бы совершить целый переворот в хозяйстве Мишустина. Но тут же вспомнил разговор с ней в Пульсойере, когда она перевязывала ему простреленную ногу, ее стремление всегда быть рядом с мужем.

— Нет, — сказал он. — Передай мадам Николь, что я отказал в ее просьбе.

Люн остановился, положив руку на плечо Щербака. Глаза у него были глубокие и темные, в уголках около носа притаились морщинки.

— Ни о чем Николь не просила. Это я прошу, неужели тебе не ясно?

— Яснее некуда, — буркнул Антон. — За тобой что — лежка?

— До этого пока еще не дошло. По крайней мере не замечал. А я воробей стреляный.

— В чем же дело?

Люн пожал плечами:

— Интуиция. Человек не может слишком долго ходить по канату. И если что... Николь тогда... Сам понимаешь.

4

— Мсье капитан, — сказал я, — теперь, когда союзные войска наконец-то высадились в Нормандии и приближаются к бельгийской границе, думаю, настало время выработать план совместных действий.

Я старался быть протокольно вежливым и старательно подбирал слова. Гро сидел в кресле напротив, закинув ногу на ногу, и внимательно рассматривал картины на стенах гостиной, будто попал сюда впервые.

— Умирать, разумеется, никому не хочется, — произнес он не торопясь. — Но мы с вами солдаты, в конце концов, это наша профессия. Ван-Бовен сроду не держал руках оружия. Да! Он не знал даже, черт побери, из какого конца оно стреляет! Однако мы сидим в его уютном доме, а самого Ван-Бовена уже нет в живых. Парадокс!

Судьба этого фермера, которого я никогда не видел, меня мало интересовала, однако ради приличия я спросил, как это произошло.

Капитан Гро перевел взгляд на кончик своего сияющего сапога и нервно забарабанил пальцами по подлокотникам кресла.

— Его зачем-то понесло в Антверпен. То ли по делу, то ли к любовнице. Напоролся там на облаву, кто-то побежал, а застрелили его. Глупая смерть.

Я молчал.

— Вас, наверное, удивляет, почему я принимаю это близко к сердцу. Но, черт побери, он был мужем моей сестры! Извините, что я заговорил о своих семейных делах, но когда-то вы сами спрашивали: не хочется ли мне иногда снять солдатский мундир.

— У вас хорошая память, капитан, — сказал я.

— Память, память...

Он поднялся и подошел к окну. Во дворе проступали контуры деревянного флигеля, от него шла зубчатая цепочка давно не крашенного штакетника. К боковой стене строения было привалено дубовое бревно, на нем сидели Крафт и Фернан, по очереди похлебывая из кружки какую-то жидкость.

— Вы не ответили на мое предложение, — напомнил я. — Позволю себе повторить...

— Не стоит, — капитан обернулся, глаза его были иронично прищурены. — Я все помню. Это лично ваше предложение, лейтенант, или оно исходит от вашего ЦК?

— Мой ЦК в Москве, мсье капитан, — сдержанно сказал я. — И у меня, к сожалению, нет с ним связи.

Усики Гро расползлись в ухмылке:

— Вы прекрасно знаете, лейтенант, что я имел в виду другой ЦК. Ведь связь с Брюсселем, надеюсь, у вас в порядке?

Мне казалось, что он хочет поиздеваться надо мной.

— Несколько минут тому назад, — сказал спокойно я, — вы в который раз подчеркнули, что мы с вами солдаты. Я давно в Арденнах, однако не помню, чтобы ваш полк — ведь вы командуете полком, мсье капитан? — чтобы полк ваш провел хотя бы одну серьезную операцию.

Гро сделал рукою протестующий жест.

— Именно так, — продолжал я. — Вы не совершили ни одной операции, чтобы нанести сколько-нибудь серьезный ущерб оккупантам. Бо́льшая часть ваших людей жили по домам. Учебные стрельбы в старых каменоломнях, отдельные террористические акты против отъявленных предателей да сбор сведений — вот и все, чем вы можете похвалиться. Я не знаю, откуда вы получаете приказы — из Брюсселя или из Лондона, — но по сути вы просто отсиживались до известного вам приказа Диспи, хотя вас и хорошо вооружили. Однако кто-то должен был идти навстречу пулям карателей, защищать народ, спасать его от истребления...

— Вам тоже кое-что перепало от лондонского правительства, — усмехнулся Гро.

— Крохи, — сказал я. — Да и то не по доброй воле опекунов.

Он вдруг упал в кресло и захохотал.

— А здорово вы обвели меня тогда вокруг пальца! Я был злой, как цепной пес, но, поверьте, не мог не отдать должное вашей находчивости.

— И все же настаивали на возвращении оружия?

Гро нахмурился:

— У меня тоже есть начальство.

— Готов биться об заклад, что вы никому не доложили об этом происшествии.

— Вы так думаете?.. А впрочем, вы правы, я в самом деле скрыл этот случай. Не в моих интересах было трезвонить о собственном ротозействе. К тому же, — Гро не спеша, с ленцой вытащил из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, поднес огонек мне, затем прикурил сам, — вы сделали мне добрую услугу. Помните английских летчиков? Я переправил их домой. И премьер-министр отблагодарил меня, разумеется.

— Поздравляю, — сказал я. — Но это была не моя идея.

— Какая разница! Дюрер был по натуре дипломат, он знал, что убивает сразу двух зайцев. — Был?

— Да, был. Вы думаете, я не знаю, что Дюрер погиб? Мне его искренне жаль.

— Я всегда говорил, что агентурные дела у вас поставлены хорошо, — сказал я. — Но это все, чего вы добились. Правда,