«Мир приключений» 1975 (№22) - Кир Булычев

— Очень злой стал… — заметил Илья.

Старуха неодобрительно заворчала. Тальвавтын прикрикнул на нее и закашлялся. Мегера поставила перед нами чайный столик. Открыла знакомый ящик, обитый сыромятью, и стала вытаскивать из-под вороха денежных пачек, доверху наполнявших сундук, чашки и блюдца. Богатство, полученное за оленей, Тальвавтын хранил без запоров, полагаясь на честность сородичей.

— Ух, много денег, однако! — прищелкнул языком Илья.

Старуха поставила на столик блюдо с жирной олениной, миски с бульоном. Я вытащил термометр у Тальвавтына.

— Тридцать восемь и пять! Вовремя пришли…

Мне хотелось поскорее осмотреть больного. Специалистам оленеводческих совхозов приходится быть мастерами на все руки. Однажды в далеком стаде мне пришлось принимать роды, а Косте делать даже неотложную хирургическую операцию. В те времена в оленеводческих совхозах не было еще вертолетов, походных радиостанций в стадах, и раздумывать долго не приходилось.

Наконец старуха, бурча себе что-то под нос, опустила замшевый полог. В пологе я не опасался простудить старика и велел ему снять кухлянку. Старуха принесла и зажгла светильник. Жилистое, худое тело Тальвавтына было горячим. Слушал я его, точно больного оленя, — приникая ухом прямо к телу.

Вскоре я уловил в нижней части левого легкого ясно различимые хрипы. Да и жаловался старик на колющую боль в этом месте. Диагноз был ясен.

— Левостороннее воспаление легких!

Меня поразил пульс старика. Даже при такой температуре, он размеренно бил, как молот, не чаще шестидесяти ударов в минуту.

— Ого! Как у боксера!

— Что говоришь? — переспросил Тальвавтын.

— Говорю, сердце у тебя, как у ермекына[10]. Одевайся, старина, скоро будешь бегать, как молодой бык.

Теперь я не опасался за больного. С таким сердцем можно применить большие дозы сульфазола. Лицо Тальвавтына порозовело, глаза заблестели.

— Большой ты шаман, Вадим!

— Доктор, старина, а не шаман…

Я позвал старуху и велел принести плошку с теплой водой.

Увидев порозовевшее лицо Тальвавтына, она беспрекословно повиновалась.

Из аптечки я вынул пачку горчичников и скоро смоченными листками залепил весь бок старика, накрыл полотенцем, а сверху теплой кухлянкой.

— Ну, лежи, больно будет — терпи.

Я вылез из полога, сполоснул руки и принялся уплетать оленину. С дороги мне очень хотелось есть.

— Что с ним? — вдруг спросил по-русски Рыжий Чукча. — Умрет?

— Левостороннее воспаление легких, — ответил я. — Сердце необыкновенно крепкое, через неделю встанет на ноги.

И тут я спохватился:

— Ты говоришь по-русски, как профессор?!

— В школе учился, в Воегах, — спокойно ответил он. Просто удивительно, какой волчий аппетит нападает, когда надышишься вольным воздухом в горах!

Мы съели все мясо, выпили бульон, опорожнили чайник. Сидим разговариваем — вспоминаем о перипетиях молниеносного марша по каменистым россыпям Пустолежащей земли.

Я вспомнил о горчичниках. Почему Тальвавтын молчит и не зовет?!

Откинул полог, вижу — лежит, точно окаменел, на лбу капли пота, губы плотно сжаты, желваки играют. Старуха сгорбилась в изголовье — тревожно всматривается в искаженное лицо больного.

— Тальвавтын! Почему не зовешь, ведь больно?!

— Ты сказал — терпеть надо. Духи острыми когтями бок скребут, горячими угольями посыпают…

Поспешно я снял горчичники, осторожно вытер багровую кожу смоченным в теплой воде полотенцем и поставил новые горчичники на грудь.

— Ох, хорошо, — облегченно вздохнул Тальвавтын, — крепкая твоя бумага!

Хорошенько прогрев горчичниками тощую грудь старика, я скинул ковбойку, стянул с себя майку и велел Тальвавтыну надеть ее на голое тело. Старуха принесла пыжиковую рубашку и помогла ему облачиться. Прикрыв меховым одеялом больного, я успокоился. Теперь он не мог простудиться. Потом я дал Тальвавтыну чудовищную дозу сульфазола и напоил горячим чаем с оленьим жиром.

Старик быстро уснул, крепко и спокойно. Мы долго еще сидели вокруг чайного столика, распивая чай. И снова я заметил странное поведение старухи. Она с необычайной подобострастностью прислуживала Рыжему Чукче, словно именитому гостю. Рыжий принимал это как должное, напустив на себя важный вид.

“Что же ты за птица?” — думал я, внимательно вглядываясь в маловыразительное лицо нашего спутника в огненном ореоле рыжих волос. Почтительность старухи заметил и Илья.

Рыжий Чукча перевернул чашку на блюдце, заканчивая чаепитие, неторопливо поднялся.

— Пойду я… спать к Экельхуту.

Он взял свою котомку, посох, винчестер и вышел из яранги. Старуха пошла за ним, провожая гостя. Мы с Ильей остались одни.

— Большой начальник, однако… — задумчиво проговорил Илья, закуривая трубку.

Старуха вернулась с полной охапкой хвороста. Она, по обыкновению, бурчала что-то себе под нос. Илья спросил ее по-чукотски: кто такой Рыжий Чукча? Но старуха не удостоила pro ответом. Молчаливо мы сидели вокруг костра, думая каждый о своем. У огня было уютно и тепло.

— Вредный очень старуха… — Илья сердито прочистил трубку гусиным пером.

Вдруг полог у входа зашевелился, сильная рука откинула его, и в ярангу, согнувшись, протиснулся высокий человек в летней замшевой одежде. Красноватые блики огня осветили мрачное лицо.

Черт побери, да это же наш знакомец Вельвель, один из телохранителей Тальвавтына!

Не поздоровавшись, без тени замешательства Вельвель сказал Илье:

— Пойдем, покажу, где спать будешь…

Мне не хотелось расставаться с Ильей. Но Вельвель, словно предупреждая возражения, хмуро проговорил:

— Экельхут велел, у старухи Вааль будет спать…

Илья не спеша собирался. Выбивал трубочку, плевался, завязывал свою котомку, поправлял ремень на длинноствольной винтовке. Видимо, ему тоже не хотелось расставаться со мной.

— Ну, да все равно, старина, завтра приходи сюда.

— Хорошо, можно, пожалуй…

Илья поднялся, вскинул котомку и винтовку за спину и вышел вслед за своим провожатым.

Мы остались наедине со старухой.

Сухой корень в костре вспыхнул. Мне почудилось, что старуха смотрит на меня с неистовой злобой и торжеством, а глаза ее светятся, как у сказочной колдуньи…

БАБУШКА ВААЛЬ

Проснулся я поздно. Выглянул из полога — яранга пуста, старуха куда-то пропала.

Множество солнечных лучиков пронзает таинственный полумрак яранги. В тонких, как спицы, полосках, горят пылинки. Кажется, светящиеся стрелы пучками пронзают рэтэм. Это свет солнца проникает сквозь бесчисленные дырочки, оставшиеся в замше от личинок овода. Яранга кажется волшебным чертогом из метерлинковской “Синей птицы”.