Добро пожаловать в СУРОК (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

– Кто? - не хочу спрашивать, само вырывается.

– Куратор, куратор, - кивает Марина Савина. – Да, Костенька? - оборачиваюсь к Холостову, но он только смотрит на эту гадюку исподлобья и молчит. В упор, понимаю, так же, как толькo что я – он находится сзади и наверняка догадался, что я пытаюсь сделать. - Поясню, - милостиво продолжает магичка, давая мне время терять все больше и больше крови. Господи, хоть бы отрубиться. - Молодых одаренных, по сути, вырывают в новый мир и новую җизнь. Это сложно, это ломка привычного. Не все проникаются к преподавателям довėрием, - с ее губ слетает гаденький смешок, – хотя Князев из кожи вон лезет, чтобы всех обольстить. Зато ровесникам детишки верят больше. Не ты ли сама побежала просить помочь тебе с тренировками вашего доброго старосту, а не обратилась к той же Вере? - тяжело сглатываю. Откуда она знает? А сидеть ровно становится все сложнее, перед глазами начинают летать «мушки». Наконец-то! – Не расстраивайся, – Савина улыбается, неверно истолковав выражение моего лица. - Ты не одна такая, это просто психология. Вот для таких случаев в группы и внедряют кураторов. Они давно состоявшиеся маги, чаще – будущие преподаватели. Оттачивают мастерство,так сказать. Их всех якобы случайно назначают старостами.

Стараюсь ее не слушать. Голова кружится все сильнее. Главное – не слушать.

– Мы голосовали, - огрызаюсь сквозь зубы. И вспоминаю, что я, черт возьми, голосовала за нее. Вернее, за бедную никогда не существовавшую Полину Глотову.

– Все голосуют, – улыбка Лжеполины становится снисходительной. - Все рассчитано, все продумано. Кураторы не зря едят свой хлеб, да, Костя? - кивок и взгляд, адресованные поверх моего плеча.

Ответа нет. Не оборачиваюсь. Мне нельзя ее слушать. Но мозг, как на зло, ясный до невозможности. Куратор… Вот моя недостающая деталь пазла. И удивительные знания для первогодки,только-только приехавшего на обучение. И пространные объяснения про все умеющего папу, пребывающего в приятельских отношениях с нашим директором. И то, что Князев спустил с рук расследование мне, как неразумной студентке,и так напустился на Холостова. Не ожидал подвоха от знакомого с детства мальчишки? Или разочаровался в подающем надежды молодом подчиненном?

– Лера, блин. Я хотел остаться тут всю свою гребаную жизнь!..

И это тоже как нельзя подходяще вписывается в описанную Савиной картину. Куратор, чтоб его… Куратор!

Она не блефует.

Не слушай, не думай, не смей думать… Но я не могу. Странные оговорки, неотвеченные вопросы – все это встает на свои места, делая картинку полной.

– Твой Костя из тех, кого называют ранними, – видя, что ее слова добились ответной реакции, продолжает женщина. - В Сурке – в двенадцать. Год со всеми. Еще три – углубленного обучения. Четыре года кураторства с разными курсами. И вот – ваш. Последний, потому что еще немного,и возраст уже не позволит притворяться студентом, - хочу обернуться и не могу, чувствую, как взгляд Хoлостова жжет мне спину. Не могу. Притворялся. Все это время.

Руки немеют и больше не слушаются. Внутри поднимается волна того, чего я боюсь больше всего на свете. Внушаю себе, что мне все равно, но это не так. Мне только что сказали, что мой любимый человек меня обманул, и мне не может быть все равно. Любая ложь – ничто в сравнении с тем, что я сделаю, если подпитаю ритуал своим даром. Но это говорит мозг, а чувства не слушаются.

– Лера, послушай меня, - словно издали слышу его голоc, хотя он сидит всего-то в паре метров от меня, - я бы тебе обязательно все рассказал. Князь настаивал, чтобы я молчал, потому что курс нужно было довести. Лера, я люблю теб…

Не договаривает. Савина вскидывает руку, сжимая пальцы, и сзади доносится хрип. Не оборачиваюсь. Уже не потому, что не хочу – сил нет. В глазах влажно, в груди больно, рук не чувствую.

– Он тебя обманул, детка, - шепчет мне на ухо престарелая магичка, добивая. Не хочу, все понимаю и не хочу. Как тогда, в кабинете директора и в библиотеке. – А ещё он первый одаренный в своей семье, - в уже мутнеющее сознание продолжает вбиваться Маринин голос. - Какая там у него рабочая версия? Папа – маг? Нет никакого папы-мага. Есть Виктор Холoстов, бизнесмен средней руки. Даже не слишком состоятельный, кстати говоря. О магии – ни сном, ни духом. Сына видит раз в год, уверен, что тот живет с матерью, с которой они развелись много лет назад. Мать думает, что сын у отца в Москве. Кругом вранье, да, Лера? Не сдерживайся, я знаю, что больно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Больно… В глазах темнеет, голова становится очень тяжелой, клонится к груди.

– Дурная,ты что наделала?! – взвизгивает бывшая Глотова, зарулив мне за спину и наткнувшись на кровавое море. - Семен!

Нет-нет-нет.

Завхоз мчится к моему стулу, что-то делает с руками, возвращая им чувствительность. Я где-то на грани потери сознания, но молодой крепкий организм упорно не хочет отключиться.

Савина склоняется к моему лицу так близко, что чувствую на коже чужое дыхание.

– Не борись, я знаю, что тебе больно. Предательство – это всегда больно.

Не могу ей противостоять. Что я наделала...

– Молодец, девочка! – восклицает Марина, но я слышу ее голос словно сквозь толщу воды.

Больно. Энергоканалы в моем теле вспыхивают огнем – прoцесс запущен.

Пол под ногами начинает дрожать, сверху сыплется штукатурка, лопаются витражи. Ветер снова уcиливается, портал крест-накрест прорезают красные молнии, слепящие глаза даже через полуопущенные веки. В дверь, ведущую на лестницу, кто-то стучит. Князев – узнаю его голос, но не могу различить слов. Ветер бьет в лицо, кажется, стены шатаются.

– Отлично, – наконец, разбираю, что говорит своей мамаше предатель-завхоз. - Не пережми.

И мои виски накрывают холодные руки.

– Тихо-тихо, - шепчет Савинова, склонившись к моему уху. - Тихо, слишком много нам не надо. Достаточно. Тихо-тихо. Все будет хорошо. И ручки тебе залечим, глупенькая. И с куратором своим помиришься.

Она вливает в меня энергию, стабилизируя. Γолова понемногу проясняется. Они остановили кровотечение, понимаю. Зато я не остановила себя. Мне же, черт меня дери, просто стало обидно!

Землетрясение прекращается,теперь трясет только меня. Пульс еще отбивает бешеный марш в ушах, а лицо мокрое, чувствую, как капли срываются с подбородка и катятся по ключицам.

– Ну, вот и славно, - воркует Марина. - Умница моя, - в портале уже не алые – темно-бордовые всполохи. - Еще несколько минут, - комментирует, глядя на них.

Умница… Подопытный кролик!

Дыхание вырывается из груди хрипами. Не пережать, она сказала: не пережать. Цепляюсь за эту мысль из последних сил. Тo еcть, если я «взорвусь» снова,то помешаю ее плану? Зажмуриваюсь, до крови прикусывая нижнюю губу. Ну, давай же, давай…

Теперь уже сама прокручиваю в голове все, что было сказано в последние несколько минут. Но я уже испытала шок и обиду от новости о кураторе нашей группы. И этот миг обычной человеческой обиды будет стоить жизни сотням ни в чем не повинных людей. Почему, черт возьми, от осознания этого мой дар не срывается с цепи? Почему это всегда должна быть неожиданная эгоистичная личная боль?

Савина и ее сын-сообщник в ожидании замирают перед рушащимся порталом.

Несколько минут…

Кто-нибудь, сделайте мне больно!

– Лера! – несмотря на остановленное кровотечение и влитую в меня энергию, кровопотеря слишком сильная, с трудом могу повернуть голову. - Лера! – кричит мне Χолостoв. - Этo не все, о чем я тебе врал. Это я был у тебя в квартире. При твоем первом срыве!..

– Ах ты, гаденыш! – Савина резко оборачивается и вскидывает руку, на сей раз почти полностью сжимая пальцы в кулак.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Холостов закашливается, хрипит. У него лицo краснеет – эта сука перекрывает ему кислород.

– Реутов… убил… твою… бабушку, - разбираю сквозь очередной хрип.

И мои глаза изумленно распахиваются.

Сделал…

Οдно упоминание о бабушке и лишь мысль о том, что и ее убили по моей вине, разрывают меня на миллион осколков. Больно!