Огонь в океане - Ярослав Иосселиани

— Это главное — надо быть справедливым! — поддержал старика Селиванов.

— Меня упрекает в несправедливости, — пояснил Метелев, подмигнув на своего друга. — Дескать, он много работает, а я его мало хвалю. Зачем хвалить? Его недавно наградили медалью «За боевые заслуги». Вот и хвала.

— Поздравляю! — я с удовольствием пожал шершавую, всю в ссадинах и шрамах руку.

— Будто я и впрямь требую, чтобы хвалили, — оправдался смущенный Селиванов.

— Прошу меня извинить, товарищи, — спохватился я. — Нечем угостить. Только сегодня прибыл и...

— Это ты брось, Ярослав Константинович, — махнул рукой Метелев. — После войны будем угощаться.

— Надеюсь, еще до конца войны найдем возможность...

— Ну, если найдем, хорошо, — Ефим Ефимыч явно не хотел распространяться на эту тему. — Одним словом, ты не уверен, что матросы, старшины да и... видать, офицеры хорошо знают устройство «Малютки». В этом дело?

Я кивнул головой.

— Да и я сам почти не знаю.

— Ну, ты быстро изучишь. А вот у кого образования поменьше, или, скажем, кто чванится, стесняется подчиненных, не знает, как к делу приступить, тому посложнее. Думаю, лучше всего будет не силком, а личным примером.

— Силком и не заставишь, — подтвердил Селиванов. — Это не зачет сдавать.

— И на «Камбале» так было. Зачеты все сдали, а дело знали плохо, — припомнил Метелев — Человек должен сам себя строго экзаменовать. Надо сознанием брать... По-моему, подводники чертежи знают хорошо, а на месте, у механизмов, не всегда разбираются что к чему. Лодку надо изучать на лодке, самому надо все зачертить с натуры, а не зубрить по чужим чертежам.

— А как, на ваш взгляд, дисциплина на корабле?

— Нормальная, — просто ответил Ефим Ефимыч. — Дисциплина может быть и лучше, если крепче возьмешь. Может остаться и такой. Народ хороший, люди не подведут.

— А теперь главное: что можно сделать, чтобы ускорить ремонт? Чем можем мы вам помочь?

— Срок, Ярослав Константинович, ты знаешь...

— Ну, мы постараемся закончить работы пораньше, — перебил Селиванов.

— Обнадеживать трудно, Ярослав Константинович, сроки сжатые. Постараемся, конечно. Подводники нам помогают, большего от них, пожалуй, и не потребуешь.

Давно уже перевалило за полночь, когда Метелев и Селиванов вышли из каюты.

После их ухода ко мне явился с докладом и проектом  плана работ и занятий на следующий день старший лейтенант Косик.

— Мы с вами завтра целый день будем заниматься вместе! — заявил я Косику после утверждения плана. — Вы меня будете учить устройству лодки. С утра приходите в комбинезоне и пойдем по кораблю.

— Может быть, сперва ознакомитесь с документами в каюте?

— Нет, лодку изучают в лодке.

— Да, но буду ли я хорошим учителем, товарищ командир?

— Как так? Вы помощник, вы должны лодку знать лучше всех.

— Есть! — произнес несколько озадаченный Косик.

С утра следующего дня мы действительно начали изучение «Малютки».

В первом отсеке нас встретил с рапортом старшина группы торпедистов плотный шустрый парень Леонид Терлецкий.

— Будем изучать устройство лодки. Занимайтесь по плану, не обращайте на нас внимания, — сказал я старшине.

— Есть, — отрезал старшина, стоя в положении «смирно». В его хитроватых маленьких глазах, устремленных на меня, я уловил искорку улыбки.

— Что улыбаетесь?

— Никак нет, — вывернулся Терлецкий. — То есть...

— Не обращать внимания на начальников трудно, — заметил в помощь своему старшине белокурый, с нежным румяным лицом матрос Свиридов.

Общее устройство подводных лодок типа «Малютка» я знал. И поэтому занятие мы начали сразу с детального изучения систем и боевых установок.

Где ползком, где на корточках мы залезали буквально во все уголки корабля — в трюмы, в выгородки и щели, подробно занося на чертежи все, что-видели и ощупывали. Таким образом постепенно составлялись подробнейшие схематические чертежи расположения боевых механизмов, систем — главной  водяной, воздуха высокого, среднего и низкого давлений и других.

Глядя на нас, и остальные офицеры и старшины «Малютки» все свободное от работ по ремонту и частых в те горячие дни боевых тревог время стали заниматься совершенствованием своих знаний.

— За последнее время подводники твоей «Малютки» помешались. В этом, конечно, ты сам виноват! — переступая через леер на борт «Малютки», с места в карьер отрапортовал как-то мой давний приятель Михаил Грешилов. При этом он привычным скупым движением огладил пышную черную бороду, подошел к столику, заваленному чертежами и рисунками, и принялся их рассматривать.

— Помешался? — повторил я, обнимая прославленного подводника.

— Говорят, у тебя все — и начальники и подчиненные — днем и ночью изучают подводную лодку, гонят ремонт как угорелые. Рабочие будто бы и спать перестали.

— Война же, — отозвался я. — Это не только мое влияние.

— Нет, ты повлиял!

— Ну, ну! — остановил я друга. — Ты любишь людей подбадривать, я знаю. Имей в виду, я рассчитываю на твою помощь... в советах, главным образом.

— Готов советовать, в чем могу. Но пока, я вижу, ты сам справляешься. Школа Льва Петровича чувствуется... Я, брат, так же, как и ты, начинал. Поначалу было нелегко, — и Михаил Грешилов с увлечением принялся рассказывать о своей службе в должности командира подводной лодки.

Он стал им два года назад. Задолго до выхода в море, пока лодка достраивалась, экипаж сроднился с кораблем, досконально изучил его. Заводские испытания лодки закончились в марте 1941 года. Настал день подъема флага, при котором присутствовал весь личный состав.

Грешилов скомандовал: «Военно-морской флаг поднять! Заводской спустить!»

В эту минуту он понимал, что пройден важный  рубеж на его жизненном пути. Комсомолец из курской деревни, попавший на флот, принимал на себя ответственную роль командира корабля. Вот эти люди, замершие в строю, отныне будут выполнять свой долг перед Родиной, следуя его приказаниям, слушая его команду. Они должны повиноваться его воле, учиться у него. Сможет ли он быть хорошим командиром? Есть ли у него все, что необходимо для этого?

Недолго пришлось ему свыкаться с новой ролью — всего три месяца. За это время экипаж успел хорошо узнать все капризы своей лодки и полюбить ее. Грешил ов всячески старался укрепить в экипаже это чувство любви к своему боевому кораблю.

На борту лодки не было человека старше тридцати лег. Большую часть экипажа составляли комсомольцы. Лодка была для каждого из них не только военным кораблем, но и частицей Родины.