Глазами физика. От края радуги к границе времени - Уолтер Левин

Во время нашей первой дискуссии я сумел помочь Питеру «увидеть», почему в его главной проблеме – вопросе «В каком случае что-то отличается от чего-то другого?» – все зависит от определения характера различия. С одной точки зрения, например, квадрат отличается от треугольника и окружности. Тем не менее если определить их все как замыкающиеся линии, образующие геометрические фигуры, то они будут одинаковыми.

Питер показал мне десяток своих компьютерных рисунков, сделанных в одной и той же программе, и сказал: «Смотрите, они же все одинаковые». Но для меня они все выглядели совершенно по-разному. Все зависит от того, как вы понимаете одинаковость. А еще я добавил, что если ему они кажутся одинаковыми, то, возможно, он не откажется подарить одну мне. Он так и сделал, подписав подарок на голландском языке: Met dank voor een gesprek («С благодарностью за дискуссию»). Это так типично для Питера: он на редкость скромный человек. Откровенно говоря, из многих его работ, которые есть в моей коллекции, этот небольшой рисунок – мой любимый.

Питер нашел в моем лице физика, который не только интересовался искусством, но и смог помочь ему с работой. Питер – один из пионеров в области компьютерного искусства. В 1979 году он (вместе с Льеном и Даниэлем Деккерами) в течение года работал в МТИ, и мы с ним очень тесно сотрудничали. Мы встречались практически ежедневно, и два-три раза в неделю я у него обедал. До Питера я «смотрел» на искусство, Питер помог мне его «увидеть».

Думаю, если бы не он, я бы так никогда и не научился сосредоточиваться на новаторских произведениях искусства и не понял бы, как они могут коренным образом изменить наше восприятие окружающего мира. Я узнал, что цель искусства – не только и даже не столько в воспевании красоты, а в открытии нового и неизведанного, и в этом искусство и физика сливаются для меня воедино.

С того времени я стал смотреть на искусство совершенно иначе. Мне больше было неважно, что мне нравится. Важно художественное качество, новый взгляд на мир и то, что можно оценить исключительно в случае, если действительно кое-что знаешь об искусстве. Я начал обращать пристальное внимание на то, в какие годы выполнена работа. Например, новаторские произведения Малевича 1915–1920 годов просто завораживают. А похожие картины, написанные другими художниками в 1930-е годы, не представляют для меня никакого интереса. «Искусство – это либо плагиат, либо революция», – сказал Поль Гоген с типичным для него высокомерием, но и не без доли истины.

Я был очарован эволюцией, способствовавшей новаторству. Например, вскоре я мог точно определить, в каком году написана та или иная работа Пита Мондриана – в период с 1900 по 1925 год этот нидерландский художник развивался очень быстро, – и моя дочь Полин сейчас тоже это умеет. Кстати, за многие годы я не раз замечал, что музеи иногда указывают неверную дату создания картины. Когда я сообщаю им об этом (а я всегда это делаю), кураторы иногда смущаются, но обязательно меняют исправляют ошибку.

Я работал с Питером над добрым десятком его идей. Нашим первым проектом был 16th Space («16-й космос»), картина в шестнадцати измерениях (видите, мы обскакали саму теорию струн с ее одиннадцатью измерениями). Я также вспоминаю его серию Shift («Смещение»). Питер разработал математические основы для компьютерной программы, которая генерирует чрезвычайно сложные и интересные картины. Но поскольку он не слишком разбирался в математике, его уравнения были странными, а по сути, просто нелепыми. Он хотел сделать математику красивой, но не знал, как.

А я сумел придумать решение, с физической точки зрения не такое уж и сложное: бегущие волны в трех измерениях. Вы можете установить длину волны, определить скорость волн и задать им направления. А если вам хочется, чтобы три волны проходили друг через друга, то можно сделать и это. Вы начинаете с исходного состояния, а затем позволяете волнам проходить друг через друга и соединяться. В результате получаются чрезвычайно интересные интерференционные картины.

Математические концепции в основе этих картин были так же прекрасны, и Питер это очень ценил. Я это говорю вовсе не для того, чтобы похвастаться – Питер сказал бы вам то же самое. Именно эту роль я в основном и играл в его жизни: я должен был показать художнику, как сделать вещи красивыми и понятными с точки зрения математики. Кстати, Питер всегда любезно позволял мне выбрать одну картину из каждой серии. Так что мне опять очень повезло: теперь у меня целых тринадцать Стрюкенов!

В результате моего сотрудничества с Питером в 1979 году дирекция Музея Бойманса – Ван Бенингена в Роттердаме пригласила меня прочесть первую лекцию о Мондриане под огромным куполом амстердамской церкви Кепелькерком. Народу пришло очень много – около девяти сотен человек. Не протолкнуться. Теперь такие чрезвычайно престижные лекции читаются ежегодно. В 1981 году лектором был Умберто Эко, в 1993 году Дональд Джадд, в 1995 году Рем Колхас, в 2010 году Чарльз Дженкс.

Однако мое участие в художественных проектах не ограничивается сотрудничеством с Отто и Питером; однажды я даже пытался (хотя и в шутку) создать немного концептуального искусства самостоятельно. Читая лекцию «Взгляд на искусство XX века глазами физика», я сообщил, что у меня дома есть около десятка книг по физике и по меньшей мере 250 книг по искусству – соотношение двадцать к одному. Я выложил десять книг по искусству на стол и предложил слушателям в перерыве их просмотреть. Чтобы сохранить баланс, я объявил, что принес и половину книжки по физике. В то утро я действительно разрезал учебник по физике на две равные части – прямо посередине. На лекции я поднял половинку вверх, показывая, что сделал это очень аккуратно. «А это для тех, кого искусство совершенно не интересует», – сказал я, бросая ее на стол. Кажется, к ней не прикоснулся ни один человек.

Если сегодня оглянуться назад и проследить за развитием искусства со времен эпохи Возрождения до наших дней, то можно заметить четкую тенденцию. Художники постепенно снимали ограничения с точки зрения темы, формы, материалов, перспективы, техники и цвета, установленные преобладающими традициями. И к концу ХIХ века полностью отказались от идеи искусства как точной репрезентации естественного мира, мира природы.

Несмотря на то что сегодня мы находим многие из этих новаторских работ прекрасными, намерения художников при их создании были совершенно иными. Oни хотели предложить людям новый способ смотреть на мир. Многие работы, которые восхищают нас как знаковые и прекрасные творения – например, «Звездная ночь» Ван Гога или «Зеленая полоса» Матисса (портрет его жены), – подвергались насмешкам и были встречены весьма враждебно. Всеми любимые сегодня импрессионисты – Моне, Дега, Писсарро, Ренуар, – картины которых представлены в лучших музеях мира, начав выставлять свои произведения, заслужили от современников одни лишь насмешки.

Тот факт, что большинство из нас считают их работы красивыми, четко указывает на то, что эти художники опередили свое время и победили: их новый способ восприятия, новый способ смотреть на мир стал нашим миром, нашим способом видения. Тем, что казалось уродливым сто лет назад, теперь нередко восхищаются. Один критик-современник назвал Матисса апостолом уродства – мне очень нравится такое определение. А известный коллекционер Лео Штейн так отозвался о его портрете мадам Матисс «Женщина в шляпе»: «Самая отвратительная мазня из всех, какие я когда-либо видел», однако же купил картину!

В XX веке художники использовали в своих произведениях разные предметы, иногда созданные самой природой, иногда весьма шокирующие, как, например, писсуар Марселя Дюшана (который он назвал «фонтаном») или его «Джоконда», на которой художник написал провокационные буквы L.H.O.O.Q. Что ж, Дюшан был великим освободителем; после него мир уже ничем не удивишь! Он хотел встряхнуть нас, изменить наш взгляд на искусство – и ему это удалось.

После Ван Гога, Гогена и Матисса уже никто не может смотреть на цвет так же, как прежде, а после Энди Уорхола – на банку из-под супа Campbell или образ Мэрилин Монро.

Новаторские произведения искусства могут быть красивыми, даже потрясающими, но гораздо чаще – поначалу, конечно, – они озадачивают, сбивают с толку и даже кажутся многим уродливыми. Истинная красота новаторского произведения искусства, пусть даже на первый взгляд некрасивого, в его смысле. Новый способ смотреть на мир никогда не бывает знакомой и уютной теплой постелью, это всегда отрезвляющий холодный душ. Я лично считаю этот душ бодрящим и освобождающим.

Точно так же я отношусь и к новаторству в области физики. После того как эта наука сделала очередной чудесно разоблачительный шаг в прежде невидимую, туманную сферу, мы уже никогда не будем видеть мир таким, как раньше.