Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот

часть прекрасно ухватывает парадокс нашего положения. Писателям пришлось заплатить очень высокую цену за их слова, которые стали важными для общества из‐за запретов и репрессий – запрет печататься приводил не только к запрету на всякую общественную деятельность, но еще и, в большинстве случаев, к запрету на любую работу, которой писатели могли бы заниматься. Почти все мои запрещенные коллеги были вынуждены зарабатывать себе на жизнь как простые рабочие. Врачи редко становились мойщиками окон, как в романе Кундеры [ «Невыносимая легкость бытия»], но среди мойщиков было много писателей, литературных критиков и переводчиков, которые зарабатывали на кусок хлеба таким вот образом. Другие работали на строительстве метро, крановщиками или землекопами в геологических экспедициях. Может создаться впечатление, что подобный опыт мог бы дать им интересный материал как писателям. Так оно и случается, если подобная работа занимает какой‐то короткий период времени и есть хоть какая‐то надежда вырваться из круговорота отупляющего и изнурительного труда. А пятнадцать или двадцать лет такой каторжной работы, такой изоляции влияют на личность разрушительным образом. Жестокость и несправедливость сломили некоторых, обреченных на такое существование. Другие были настолько физически изнурены, что просто не смогли вернуться к творчеству. Если кому‐то и удалось выстоять, то лишь потому, что они пожертвовали всем остальным: желанием дать себе отдых, а часто намерением выстроить личную жизнь.

Рот: Я смотрю, Милан Кундера – нечто вроде навязчивой идеи для здешних писателей и журналистов, с кем мне довелось побеседовать. И, как мне кажется, его, так сказать, «интернационализм» вызывает немало споров. Кое-кто даже говорил мне, что в двух его книгах, написанных за границей, «Книге смеха и забвения» и «Невыносимой легкости бытия»[100], он пишет «для» французов, «для» американцев и так далее и что этим он совершил своего рода культурный проступок или даже предательство. Мне же он представляется писателем, который, раз уж он стал жить за рубежом, решил, вполне здраво, что лучше ему не делать вид, будто он живет в родной стране, и который выработал для себя литературную стратегию, соответствующую не его прежним, а его нынешним жизненным трудностям. Оставляя в стороне вопрос о качестве его прозы, демонстративная разница между книгами, написанными в Чехословакии – я имею в виду «Шутку» и «Смешную любовь», – и книгами, написанными во Франции, кажется мне не проявлением недостаточной цельности, не говоря уж о намеренном искажении своего жизненного опыта, но сильной новаторской реакцией на неизбежные вызовы судьбы. Ты не объяснишь, в чем состоит проблема Кундеры для тех чешских интеллектуалов, которые столь остро реагируют на его прозу после эмиграции?

Клима: Их отношение к Кундере и впрямь довольно сложное. Я бы сразу подчеркнул, что лишь меньшинство чехов имеет какое‐то мнение о прозе Кундеры по одной простой причине: его книги не издавались в Чехословакии более двадцати лет. А упрек, что он, мол, пишет для иностранцев, а не для чехов, – лишь один из многих, адресованных Кундере, это лишь часть куда более серьезного обвинения: что он утратил связи с родной страной. Мы и впрямь можем оставить в стороне вопрос о качестве, потому что аллергия, которую он вызывает, порождена главным образом не качеством его прозы, но чем‐то иным.

Защитники Кундеры, а их немало, объясняют враждебность к нему чешских интеллектуалов завистью – ее ведь не так уж редко вызывают здесь наши знаменитые соотечественники. Хотя я не склонен настолько упрощать проблему. Могу назвать многих знаменитых соотечественников, даже среди писателей (Гавел дома, Скворецкий за рубежом), которые пользуются популярностью и любовью у наших интеллектуалов.

Я употребил слово «аллергия». Аллергию вызывают различные раздражители, и довольно трудно найти самый главный из них. По моему мнению, эта аллергия вызвана отчасти тем, что люди считают упрощенной и броской манерой изображения своего чешского опыта у Кундеры. Более того, изображаемый им опыт, говорят люди, противоречит тому факту, что он сам вплоть до 1968 года был обожаемым и обласканным дитятей коммунистического режима.

Тоталитарная система оказывает тяжкое воздействие на жизнь людей, что Кундера вполне осознает, но тяготы такой жизни проявляются в куда более сложных формах, нежели те, что он нам рисует. Картина, создаваемая Кундерой, скажут вам его критики, – это своего рода иллюстрация, которую нарисует добросовестный иностранный корреспондент, проведя несколько дней в нашей стране. Она вполне приемлема для западного читателя, потому что подтверждает его ожидания; она лишь пересказывает сказку о добре и зле, которую хороший ребенок готов слушать снова и снова до бесконечности. Но для его чешских читателей реальность далеко не сказка. Они ожидают от писателя калибра Кундеры более многогранной картины жизни, более глубокого постижения нашей судьбы. В своем творчестве Кундера, разумеется, ставит другие задачи, помимо простого желания создать панораму чешской жизни, но эти свойства его прозы, вероятно, не столь важны для чешской аудитории, о которой я говорю.

Другая причина вызываемой им аллергии, возможно, связана с ханжеской стыдливостью некоторых чешских читателей. Хотя сами они едва ли ведут пуританский образ жизни, у них весьма строгие требования к морали писателя.

И последнее, но не менее значимое обстоятельство – это внелитературные причины, возможно лежащие в основе предъявляемых ему обвинений. В период взлета мировой славы Кундеры чешская культура вела жестокую борьбу с тоталитарной системой. Интеллектуалы как дома, так и за рубежом вели эту борьбу совместно. Они прошли через массу всяческих тягот, они жертвовали личной свободой, личным благополучием, своим временем, комфортной жизнью. Например, Йозеф Скворецкий и его жена практически отреклись от своей частной жизни, когда, находясь за границей, трудились на благо гонимой чешской литературы. А Кундера, как кажется многим, в это самое время устранился от подобной деятельности. Конечно, он был в своем праве – не всем же писателям становиться борцами за свободу – и, безусловно, можно утверждать, что для чешской свободы он своей прозой сделал более чем достаточно. В общем, я попытался объяснить тебе, вполне откровенно, почему Кундеру на родине ценят с существенно бо´льшими оговорками, чем во всем мире. В его защиту могу сказать, что у нас распространена своеобразная ксенофобия в связи с выпавшими на нашу долю в последние полвека страданиями. Чехи сегодня довольно собственнически относятся к своим страданиям, и хотя такая психологическая деформация, вероятно, объяснима и естественна, она, с моей точки зрения, привела к несправедливому очернению Кундеры, который, вне всякого сомнения, является одним из величайших чешских писателей нашего столетия.

Рот: Официальные, или официально признанные, писатели для меня – в некотором роде загадка. Они все плохие писатели? Неужели среди писателей-соглашателей не было ни одного интересного? Я говорю «писатели-соглашатели», а не «верящие писатели», потому что, хотя в первое десятилетие после Второй мировой войны, возможно, и было немало искренне верящих писателей, я полагаю, что в последние десять лет официальные писатели были