Повести - Быков Василь Владимирович

лозняка или ольшаника над речкой, и они не спеша пошли к этим зарослям.

Сотников чувствовал себя все хуже: кружилась голова, временами в сознании что-то как будто

проваливалось, исчезало из памяти, и тогда на короткое время он даже забывал, где находится и кто с

ним. Наверно, в самом деле надо было воротиться или вовсе не трогаться из леса в таком состоянии, но

он просто не допускал мысли, что может всерьез заболеть. Не хватало еще болеть на войне. Никто из

них не болел так, чтобы освобождали от заданий, да еще таких пустяковых, как это. Кашляли,

простуживались многие, но простуда не считалась в лесу болезнью. И когда там, у костра на болоте,

командир вызвал его по фамилии, Сотников не подумал о болезни. А узнав, что предстоит сходить в

село за продуктами, даже обрадовался, потому что все эти дни был голоден, к тому же привлекала

возможность какой-нибудь час погреться в домашнем тепле.

И вот погрелся.

В лесу все-таки было легче, а тут, на ветру, он почувствовал себя совсем плохо и даже испугался, что

может упасть: так кружилась голова, и от слабости вело из стороны в сторону.

- Ну, как ты?

Остановившись, Рыбак обернулся, подождал, и от этого его простого вопроса, на который не

обязательно было отвечать, у Сотникова потеплело в душе. Больше всего он боялся из напарника

превратиться в обузу, хотя и знал, что, если случится наихудшее, выход для себя найдет сам, никого не

обременяя. Даже и Рыбака, на которого как будто можно было положиться. После недавнего перехода

шоссе, когда им двоим выпало прикрыть отход остатков разбитого отряда, они как-то сблизились между

собой и все последние дни держались вместе. Наверно, потому вместе попали и на это задание.

- Вот лощину протопаем, а там за бугром и деревня. Недалеко уже, - подбадривал Рыбак, замедляя

шаг, чтобы идти рядом.

Сотников догнал его, и они вместе пошли по склону. Снег тут стал глубже, чем был на пригорке, ноги

чаще проламывали тонковатый наст; месяц теперь блестел за их спинами. Ветер сильными порывами

раздольно гулял в снежном поле, короткие полы шипели хлестали по озябшим коленям Сотникова.

Рыбак вдруг обернулся к товарищу:

- Все спросить хочу: в армии ты кем был? Наверно, не рядовым, а?

107

- Комбатом.

- В пехоте?

- В артиллерии.

- Ну тогда ясное дело: мало ходил. А я вот в пехоте всю дорогу топаю.

- И далеко протопал? - спросил Сотников, вспоминая свой путь на восток.

Но Рыбак это понял иначе.

- Да вот как видишь. От старшины до рядового дошел. А ты кадровый?

- Не совсем. До тридцать девятого в школе работал.

- Что, институт окончил?

- Учительский. Двухгодичный.

- А я, знаешь, пять классов всего... И то...

Рыбак не договорил - вдруг провалился обеими ногами, негромко выругался и взял несколько в

сторону. Тут уже начинался кустарник, заросли лозы, камыша, снег стал рыхлее и почти не держал

наверху; под ногами, кажется, было болото. Сотников в нерешительности остановился, выбирая, куда

ступить.

- За мной, за мной держи. По следам, так легче, - издали сказал Рыбак, направляясь в кустарник.

Они долго пробирались по широкой пойменной лощине, пока вылезли из зарослей мерзлого

тростника, отчаянно шелестевшего вокруг, перешли засыпанную снегом речушку и снова пошли лугом,

разгребая ногами рыхлый, глубокий снег. Сотников совершенно изнемог, тяжело дышал и едва дождался,

когда кончится эта болотистая низина и начнется поле. Наконец кустарник остался позади, перед ними

полого поднимался склон, снега здесь стало меньше. Но идти вверх оказалось не легче. Сотникова все

больше одолевала усталость, появилось какое-то странное безразличие ко всему на свете. В ушах

тягуче, со звоном гудело - от ветра или, может, от усталости, и он огромным усилием воли принуждал

себя двигаться, чтобы не упасть.

На середине длинного склона стало и вовсе плохо: подкашивались ноги. Хорошо еще, что снегу тут

было мало, а местами его и вовсе посдувало ветром, и тогда под бурками проступали пыльные

глинистые плешины. Рыбак вырвался далеко вперед - наверно, старался достичь вершины холма, чтобы

оглядеться, - кажется, уже скоро должна была появиться деревня. Но еще не дойдя до вершины, он

остановился. Сотникову показалось издали, что он там что-то увидел, по отсюда ему плохо было видно,

что именно. Снеговой холм полого поднимался к звездному небу и где-то растворялся там, исчезая в

тусклом мареве ночи. Позади же широко и просторно раскинулась серая, притуманенная равнина с

прерывистой полосой кустарника, слабыми очертаниями каких-то пятен, расплывчатых теней, а еще

дальше, почти не просматриваясь отсюда, затаился в темени покинутый ими лес. Он был далеко, тот

лес, а вокруг стыло на морозе ночное поле - если что случится, помощи ждать неоткуда.

Рыбак все еще стоял, отвернувшись от ветра, когда Сотников кое-как приволокся к нему. Он уже не

придерживался его следа - ступал куда попало, лишь бы не упасть. И, подойдя, неожиданно увидел: под

ногами была дорога.

Они ничего не сказали друг другу, вслушались, вгляделись и медленно пошли вверх - один по правой,

а другой по левой колеям дороги. Дорога, наверно, вела в деревню - значит, может, еще удастся дойти

туда, не свалиться в пути. Вокруг простирался все тот же призрачный ночной простор - серое поле, снег,

сумрак со множеством неуловимых теневых переходов, пятен. И нигде не было видно ни огонька, ни

движения - смолкла, затихла, притаилась земля.

- Стой!

Сотников шагнул и замер, коротко скрипнул и затих под его бурками снег. Рядом неподвижно застыл

Рыбак. Откуда-то с той стороны, куда уходила дорога, невнятно донесся голос, обрывок какого-то окрика

вырвался в морозную ночь и пропал. Они тревожно вгляделись в ночь - недалеко впереди, в ложбинке,

похоже, была деревня: неровная полоса чего-то громоздкого мягко серела в сумраке. Но ничего

определенного там нельзя было разобрать.

Замерев на дороге, оба всматривались, не будучи в состоянии понять, действительно ли это был крик

или, может, им показалось. Вокруг с присвистом шуршал в бурьяне ветер и лежала немая морозная ночь.

И вдруг снова, гораздо уже явственней, чем прежде, донесся человеческий крик - команда или, может,

ругательство, а затем, разом уничтожая все их сомнения, вдали бабахнул и эхом прокатился по полю

выстрел.

Рыбак, что-то поняв, с облегчением выдохнул, а Сотников, наверно, оттого, что долго сдерживал

дыхание, вдруг закашлялся.

Минуту его неотвязно бил кашель, как он ни старался унять его, все прислушиваясь, не донесутся ли

новые звуки. Правда, и без того уже было понятно, чей это выстрел: кто же еще, кроме немцев или их

прислужников, мог в такую пору стрелять в деревне? Значит, и в том направлении путь им закрыт, надо

поворачивать обратно.

Выстрелов, однако, больше не было, раза два ветер донес что-то похожее на голос - разговор или

окрик, не разобрать. Выждав, Рыбак сквозь зубы зло сплюнул на снег.

- Шуруют, сволочи! Для великой Германии.

Они еще постояли недолго, прислушиваясь к ветреной тиши, обеспокоенные вопросом: что делать

дальше, куда податься? Будто еще на что-то надеясь, Рыбак продолжал вглядываться в ту сторону, где

во мраке исчезала дорога; Сотников же, отвернувшись от ветра, начинал мелко, простудно дрожать.

108

- Значит, туда нечего и соваться, - решил Рыбак, озадаченно переминаясь на скрипучем снегу. -

Может, давай ложбинкой пройдем? Тут где-то, помнится, еще должна быть деревушка.

- Давай, - односложно согласился Сотников и зябко передернул плечами.

Ему было все равно куда идти, лишь бы не стоять на этом пронизывающем ветру. Чувства его

дремотно тупели, по-прежнему кружилась голова. Все его усилия теперь уходили только на то, чтобы не